Увлеченные скачкой и стрельбой, скифы не заметили, как на ближние холмы высыпали македонские лучники, натянувшие тетивы. Одновременно с ними в движение пришла вражеская конница, появившаяся вовсе не там, где ее ждали, а с той стороны, откуда пришли скифы. Но самым страшным было то, что, подчиняясь крикам полководцев, фаланги мерно двинулись навстречу друг другу, зажимая в железные тиски тех, кто имел несчастье оказаться между ними.

Это походило на гигантские жернова, перемалывающие людей и их лошадей. Движение македонян было неспешным, но неумолимым. Семиметровые копья пронзали скифов, уже не понимавших, откуда их настигает смерть. Сверху сыпались стрелы, с севера неслась вражеская конница, а здесь, на поле боя, стены щитов и частокол копий сминали, протыкали и сокрушали все живое. Биться приходилось не с отдельными воинами, а с монолитными фалангами, уязвимыми разве что с флангов. Да и кто теперь был способен разобрать, где фланги, где тыл, а где фронт!

Взлетали на дыбы кони и падали, хороня под собой всадников. Самые отчаянные поднимались на седла, чтобы прыгнуть в гущу врагов сверху, но смельчаков было слишком мало, и подвиги их оказывались никому не нужными, а сами они гибли напрасно. Впрочем, такова смерть каждого, принимающего участие в сражении. Сходятся две слепые силы и разят друг друга, пока одной не удается взять верх.

Победа македонян была не просто полной – она была сокрушительной. Тех из скифов, кто не выдерживал и обращался в бегство, рубили всадники или доставали лучники. Тех, кто сбивался в кучи, чтобы противостоять напору фаланг, зажимали со всех сторон и протыкали копьями.

Лишь немногим удавалось вырваться из чудовищной мясорубки. В числе таких счастливцев были оба сына Атея, догадавшиеся подхватить при отступлении громадные македонские щиты, оброненные убитыми. Это не только предохраняло их от неиссякаемого дождя стрел, но и вводило в заблуждение македонян, принимавших братьев за своих.

Выбравшись наконец из свалки, они поймали пару коней, носившихся по полю, и махнули за ближайшую рощу. Погоню за ними не послали, не распознав в этих двоих людей знатного рода. Таким образом, сыновьям Атея удалось вырваться из смертельной западни, и, удирая, они лишь изредка оглядывались назад, потому что там ничего хорошего не осталось и не ожидало.

Пока уцелевшие скифы покидали поле битвы группами и поодиночке, царь Атей с небольшой горсткой приверженцев отбивался от наседавших со всех сторон врагов. Поскольку эти воины бились за свою жизнь, их силы удесятерились и каждый проявлял себя настоящим героем. Лишь немногие падали живыми на землю, надеясь уцелеть, когда копейщики станут обходить округу, добивая раненых. Большинство скифов, осознав безвыходность своего положения, проявляли чудеса доблести. Иные рубились двумя мечами, другие сумели вооружиться длинными македонскими копьями и пытались образовать круг, в центре которого находился Атей. Но царь видел, как редеют ряды защитников и какие несметные полчища собрались вокруг. И, отталкивая тех нескольких телохранителей, которые остались подле него, он, размахивая мечом, бросался в самые опасные участки боя.

Старость отступила. Был Атей могуч, точен и неутомим, как в те времена, когда собственной рукой рубил головы с одного удара.

– С нами Арес! – кричал он, подбадривая свое жалкое войско. – Умрем с честью! Боги уже наполнили кубки, чтобы принять нас на небесах.

Сегодня, когда смерть стала неизбежной, так хотелось верить в это!

Если одна рука старого царя слабела, он брал меч в другую и продолжал битву. Трудно было держаться на ногах, которые скользили в кровавых лужах и кучах расползающихся внутренностей. Горы трупов мешали обороняющимся и нападающим, а потом они и сами падали сверху, увеличивая завалы. Кони, будучи не в состоянии передвигаться в этом месиве, ломали ноги и сбрасывали всадников. Лязг стали и хруст плоти слились в один устрашающий звук, как будто невидимое чудище пожирало сражающихся, азартно чавкая при этом.

Когда Атей осознал, что враги намеренно щадят его, чтобы пленить, он решил сделать самую трудную работу самостоятельно. Последние два десятка скифов еще толпились вокруг, предоставляя своему царю свободу действий, и он этой свободой воспользовался, благо меч скифский был короток и позволял приставить острие к сердцу.

Атей упер рукоять меча в землю и упал сверху грудью, больше не думая ни о богах, ни о подданных. Все кончилось: власть, желания, страсти, страхи. Жизнь кончилась.

Греки не успели дать название этому поселению, а скифы звали его своим домом – местом, где они проживали в настоящее время, прежде чем отправиться дальше, выше или ниже по течению, а может, податься куда-нибудь на заливные луга или кочевать по холмистым равнинам, пока не придет нужда поворачивать обратно. Как ни крути, а Истр, сегодня известный нам как Дунай, был наиболее благоприятной средой обитания не только для кочующих, но и для оседлых племен. Вдоль реки паслись тучные стада, воды ее были полны рыбы, русло служило проторенной дорогой в оба конца.

Скифы не снисходили до того, чтобы самим строить лодки, и довольствовались плотами и утлыми челноками из шкур, однако другие племена вовсю совершенствовали плавучие средства, чтобы иметь возможность торговать и совершать внезапные набеги.

Когда чужие лодки проплывали мимо, скифы, угрожая луками, заставляли чужеземцев платить дань, но не разоряли их, потому что лучше десятикратно взять понемногу, чем сорвать куш за раз и тем самым отпугнуть остальных. Бралась дань и с фракийцев, но не слишком большая, потому что без них не было бы в Скифии бесценных греческих товаров, таких как ткани, вина, масла, краски, сушеные фрукты, украшения и многое-многое другое, без чего, конечно, прожить можно, но не так весело, сытно и красиво.

Всякий такой привоз становился в стойбище настоящим событием, и, когда дозорные принесли весть, что по течению поднимаются тяжело груженные лодки, Арпата принялась спешно собираться на берег.

Ночь она, как обычно, провела одна, потому что муж ее погиб много лет назад, успев только влить в Арпату семя для рождения их единственного сына. Она не давала обет хранить супругу верность и часто ловила себя на стыдных мыслях, но до сих пор ни разу не позволила себе потешить плоть с другими мужчинами. Причин было две. Во-первых, чувствовать и вести себя вольно мешал сын, который всегда был рядом и с возрастом все пристальнее следил за матерью; он даже имел наглость угрожать тем, кто ее домогался. Но вторая причина была важнее. Будь дело только в Танасисе, Арпата всегда нашла бы способ обмануть его бдительность. Не позволяло сделать это осознание своей принадлежности к царскому роду. Она не могла подвести отца и братьев, не могла опозорить их, дав окружающим право насмехаться за их спинами.

Перед отъездом отец несказанно удивил ее, заявив, что передает власть ей, а не ее старшим братьям.

– Но почему? – воскликнула она недоуменно. – Почему ты оставляешь вместо себя меня, женщину?

– Гелен и Картис тоже могут пасть в бою, – ответил на это Атей. – Мы не можем выпустить власть из своих рук. Подрастет Танасис, станет законным царем. Сколько ему до шестнадцатилетия осталось? Три года? Промелькнут, не заметишь.

– Не бери в поход Гелена или Картиса, – предложила она. – Оставь править народом, как принято. Передай одному из сыновей шлем и меч.

Отец покачал головой:

– Ты плохо знаешь людей, дочь моя. Хочешь, чтобы, воротившись, я услышал, что мой сын не намерен возвращать мне трон?

– Как ты можешь так думать о своих сыновьях?

– Я сам когда-то был царским сыном, – последовал бесстрастный ответ. – И знаю, какие мысли будоражат такие головы.

– Почему же тогда ты доверяешь мне? – осведомилась Арпата.

– Потому что у меня нет иного выбора, – сказал Атей и был таков.

Вот уже второй месяц она ждала его возвращения. Обязанности наместницы были пока что не слишком обременительны, однако ночи уже дышали прохладой, и близилась зима, когда жизнь становится значительно труднее, забот прибавляется у всех.