Он напросился в колледж, потому что хотел основательно подготовиться к ведению бизнеса, который рано или поздно должен был его настигнуть. Он не хотел быть на побегушках у отца даже первое время и надеялся, что учеба поможет ему вникнуть хотя бы в основы. Меж тем, спустя год обучения, он понял лишь то, что бизнес – это не только надевать деловые костюмы по утрам и скрипеть новыми туфлями по блестящим полам офиса на 90-м этаже.
Образ успешного бизнесмена он рисовал, конечно, в первую очередь с отца. Но когда приходил дядя, Эрик обожал сидеть у того на коленях и теребить гладкие постоянно разные галстуки. Мальчишка мечтал совсем как взрослый хрустеть белыми большими бумагами, которые дядя доставал из своего кожаного портфеля. О края бумаг можно было даже порезаться, если взять слишком неаккуратно. Дядя трогать документы не разрешал, и они снились Эрику: нападали и резали острыми краями руки мальчишки до крови.
Ему хотелось быть таким же важным, как взрослые: стучать каблуками по офису, чтобы Франс называла его мистером, а не просто Эриком, и приносила в его спальню не сок, а черный кофе в крохотной чашке в сопровождении высокого стакана кристально чистой воды.
Несмотря на наличие отца, матери, старшего брата и Франс, он рос как-то сам. Брата он любил и одновременно боялся. Слишком уж тот казался высоким и худым. Побоев и насмешек Эрик не знал, но его пугало другое: пустота в огромных братниных глазах, равнодушие и отчужденность от семьи. Брат не принимал участия в семейных вечерних разговорах, даже когда сидел в той же комнате, что и все. Спрятавшись за книгой, старший словно исчезал.
Комната его выглядела как маленькая библиотека, в которую пытаются вместить непомерное количество книг. Они валялись повсюду: на полках, подоконнике, прикроватных тумбочках и столе. Картинки, записки, которые было невозможно прочитать – все это было похоже на лабораторию безумного алхимика, который весь свой бред записывает на клочки бумаги. Несмотря на хаос, брат всегда помнил, что и где лежало. Трогать вещи было можно, но Эрик не трогал. Разница между мальчиками была всего пять лет, но Эрику эти годы казались бездной, которую никогда не перепрыгнуть.
В детстве он старался походить на сверстников: играть в футбол, дразнить девчонок, учиться средне, чтобы не прослыть отличником. Однажды он даже подумал, что влюбился. Все было как в кино: он увидел ее на школьной перемене. Она была старше всего на год, но уже строила планы на будущее. Ему нравилось думать, что уже через несколько месяцев она уедет в другой город, и он ее уже больше никогда не увидит. Она говорила размеренно о своей будущей жизни и целовала его холодно, но все-таки хорошо. Она не мечтала быть актрисой, как все девчонки вокруг, а хотела идти в политику и собиралась учиться на дипломата. Порой он представлял себя на месте ее мужа: простого, одинокого, сидящего дома в ожидании ее с работы. Детей у них не было, потому что ей было бы некогда их вынашивать, рожать и растить. А иногда он все же представлял ее на красной дорожке. Он бы вел ее под руку, но спотыкался об этот треклятый ковер, и она бы хохотала. А потом видеофрагмент с этим моментом гулял бы по интернету, собирая тысячи томных комментариев.
Когда настало лето, девочка уехала и Эрик стал жить так, словно ее никогда и не было. Пустоты он не ощутил, и у него была даже мысль, что девочка была воображаемой. Как и все его духи и пауки в той страшной комнате, когда отец запретил ему включать свет.
И в колледже он старался не отставать от сверстников и попробовал травку. Ему понравилось, и он покуривал даже дома во время каникул. Курил прямо в спальне ночью, когда родители крепко спали. Курил, конечно, в окно.
Однажды он в очередной раз выпускал сладкий дым в ночное тепло. Он приехал всего пару дней назад и по-настоящему наслаждался временной свободой. В темноте стрекотали светлячки – у парня даже возникла мысль пойти и поискать их. Как вдруг старый дуб напротив осветился знакомым светом. В соседней спальне проснулся брат. Эрик вскочил и быстро затушил самокрутку, тихо-тихо сполз под подоконник. Сидел долго, слушая лихорадочный стук своего молодого сердца.
С тех пор он не курил. И дело было не в стыде и не в страхе: он знал, что брат смолчит и не будет читать лекций, потому что Эрик был уже достаточно взрослым (17 лет – это не шутки). Просто курить вдруг перехотелось.
В колледже он в основном изучал экономику и право. Часто читая скучный учебник, ему казалось, что это все ерунда и совсем никак не пригодится на работе. Это было бессмысленно в целом. Часто ему мнилось, что пользы от цивилизации нет. И лучше бы мы до сих пор бегали с дубиной в руках, но были бы счастливы. Вместо того, чтобы стать волонтером, чтобы жизнь имела хоть какой-то смысл, он искал забвения в тусовках и друзьях на один вечер.
Девушки казались ему глупыми. Ему не нравились их идеальные брови, которые казались красивыми только издалека. Умных девушек он боялся – они напоминали своими холодными безразличными глазами брата, по которому он все же скучал. С грустью Эрик понимал, что сколько ему не учись, брат всегда будет впереди. Брат был мудрым с рождения. Пусть он мог не знать каких-то научных фактов, но кажется жизнь он познал еще в детстве.
Эрик пропадал в дымных местах, чтобы заглушить мысли музыкой. В клубах были свои завсегдатаи, которые не узнавали его и знакомились с ним раз за разом, подсаживаясь за стойку. Он помнил их истории жизни наизусть, но не перебивал, выслушивая внимательно, заглядывая в глаза, давая бармену передохнуть. Иногда он позволял себе больше, чем следовало. Например, не отнекивался, когда Пол приглашал его потанцевать. Эрик старался дрыгаться так же сильно как остальные: те, кто чем-то накидался.
Под конец вечеринки, Эрик хоть и выпивал толику, отчего-то сильно тосковал по дому. А особенно по кровати брата, в которой засыпал крепче, чем в своей.
Они прыгали с Полом на танцполе, как дети. Пол снимал их на свой айфон и потом отправлял Эрику. Эрик в свою очередь отправлял видео брату с тайным желанием, чтобы тот позвонил матери, нажаловался и Эрика забрали. Но брат не звонил.
Наутро Эрику было стыдно. Поэтому он расценивал молчание брата не как равнодушие, а как мудрость. Брат не отвечал на странные сообщения. Потуги привлечь внимание теперь казались Эрику бессмысленными, и он просто сидел в клубе до закрытия, а потом на заре шел в колледж, позавтракав в «Маке» и зажевав лук жвачкой. Похмелье его никогда не посещало, а он, шагая по светлеющей улице широким шагом, даже не осознавал своего счастья.
Сосед по комнате часто ночевал у своей местной подружки, с которой познакомился в первый день учебы. И Эрик настолько успевал свыкнуться с одиночеством, что испытывал физический дискомфорт, когда сосед все-таки ночевал там, где положено. Кожа Эрика прямо-таки свербила. Хотелось зарыться в одеяло с головой и со всем остальным миром, кроме людей. Он старался спрятаться за наушниками, слушая аудиокнигу. Но когда сосед принимался за часовые выяснения отношений по телефону приходилось включать что потяжелее – Бьенсе и Рианну. К счастью, сосед ссорился с подружкой редко и всего на сутки.
Мама звонила Эрику каждую неделю. Называла «сыночка». Она не расспрашивала его о девушках, надеясь, что он сам поделится с ней, доверяя ей, зная, что она не будет осуждать. Но говорить ему и правда было не о чем. Искать подружку на ночь или даже год было сложно, а потому он довольствовался собой во всех смыслах. И был в принципе счастлив.
Мама берегла его, говорила, что отец в порядке, даже когда тот был не в порядке. Она часто жаловалась Эрику на старшего сына, на его нечастые приходы, его конуру на чердаке, из которой он не вылезает все выходные – один бог знает, чем там можно заниматься в одиночестве. Эрик успокаивал ее: «Когда я приеду, все образуется, я смогу направить его на нужный путь, помочь, как когда-то отец помог дяде». Она вздыхала при этих словах, бог знает почему и повторяла: «Мне все чаще кажется, что ты не вернешься, мой дорогой». Он не знал, как на это ответить и поэтому ограничивался расхожей фразой: «Ну что за ерунда!». Хотя в глубине души понимал, что возможно все.
