Ровена вскрикнула, но не услышала собственного голоса. Тишина накрыла всё вокруг глухой поволокой. Смолк щебет птиц в саду, шелест листьев над головой.

Чужая воля рванула её в непроглядную черноту, сжала, как синичку, в огромной ладони. Воздух! Ей нужен воздух! Она начала задыхаться. Первобытный ужас охватил разум, окатил с головы до ног ледяной волной.

«Она убьёт меня!» – судорожно промелькнуло в голове. – «Зря я ей доверилась».

Внезапно невидимая рука бесследно исчезла, оставив её парить в беззвучной пустоте. Ровена жадно глотала воздух, пыталась усмирить вырывающееся из груди сердце.

Где она? Что это за место?

Из темноты проступило лицо отца. Глаза, полные нежности и умиления, смотрели сквозь неё куда-то в пустоту.

– Папа? – тихо прошептала Ровена.

Голос вернулся и она повторила, но уже громче:

– Папа! Ты меня слышишь?

Он не ответил. Это не призрак. Воспоминание. Восемьдесят Третья проникла в память.

Разноголосый шепот заполнил бесформенное пространство. Некоторые фразы звучали отчётливо, но отрывками, без какого-либо смысла, другие и вовсе не разобрать.

И вот уже вместо отца перед ней добродушное лицо старой Нанни, которое тут же сменилось на Максиана с хитрой улыбкой на губах. Лица, знакомые и давно позабытые, мелькали одно за одним, словно ветер перелистывал страницы открытой книги. Голова закружилась от мелькающих образов, которые вскоре слились в сплошную белую полосу. В ушах зазвенело от голосов.

– Она слишком мала для такого! – прозвучало вдруг отчётливо, и гомон стих.

Ровена рассматривала застывшее лицо Севира со строгим взглядом из-под нахмуренных светлых бровей.

– Слишком мала… – повторил голос и образ ослепительно ярко вспыхнул.

Она зажмурилась, выждала, пока свет перестанет бить в лицо, а когда открыла глаза, обнаружила, что стоит посреди засыпанной песком площадки. Вокруг неотличимые друг от друга фигуры в чёрной, до боли знакомой, форме. Вдалеке слышны приглушённые крики. Солнце нещадно палит над головой.

Терсентум. Она снова вернулась в тот день.

Ровена медленно повернула голову в надежде увидеть отца. Её догадки подтвердились. Он стоял рядом и молча наблюдал за осквернёнными.

– Папа? – позвала она.

Он не шелохнулся.

– Папа, это я! Прошу, ответь!

– Храни свою тайну или окажешься на их месте, – его голос, подчистую лишённый интонации, звучал неестественно холодно. – Или окажешься на их месте. На их месте!

Последнюю фразу он прокричал и резким, неестественным рывком, обернулся на неё. Ровена едва сдержала крик: багровые, как кровь, глаза сверлили немигающим взглядом.

– Вы осквернённая! – вдруг воскликнул он голосом Восемьдесят Третьей.

Слова прозвучали как обвинение. Ровена вдруг ощутила неистовую злость за то, что та так беспардонно копалась в её голове, заняла место отца, а теперь ещё и упрекает в чём-то.

– Не смей осуждать меня! – она вцепилась пальцами в плечо лжеотца.

Земля под ногами задрожала, песок слился с фигурами в сплошную полосу, которая с бешеной скоростью завертелась вокруг. Пальцы скользнули по воздуху: Восемьдесят Третья куда-то исчезла. Ровена не успела ничего сообразить, как снова очутилась на площадке, точь-в-точь как прежняя, разве что вместо деревянной ограды – каменная, а песок белый, будто снег.

У ног валялся мальчишка, на вид не старше двенадцати. На бритой голове кровоточила неглубокая рана. В отчаянии он вцепился в плечи сидящей сверху девчонки, в которой Ровена сразу же узнала Восемьдесят Третью и тут же с удивлением обнаружила, как отчётливо чувствует всё, что и невольница: пальцы мальчишки, впившиеся в кожу сквозь грубую ткань, ноющую боль в левом боку, хрупкое горло в ладони.

Мальчишка брыкался как мог. Щёку обжёг удар, второй чудом не угодил в правый глаз. Его сопротивление начинало злить: упрямец никак не хотел сдаваться. Крики соратников только распаляли ярость. Она сильнее сжала горло соперника и ощутила приятное покалывание в ладони.

Всё произошло само собой. Она просто открылась зову, а рука стала проводником. Горячей волной хлынула чужая жизнь, наполнила щекочущей лёгкостью, чувством полной неуязвимости, неукротимой мощи.

Мальчишка вскрикнул и попытался вырваться. Поняв, что ему это не под силу, он вытянул дрожащую от слабости руку и поднял три пальца вверх, принимая поражение.

Бой окончен, но жажду уже не остановить. Хотелось ещё и ещё, и пускай только посмеют помешать! Энергия переполняла, опьяняла, вскружила голову. Она неуязвима! Она бессмертна! Никому её не остановить!

Всё это Ровена пропускала сквозь себя, находясь одновременно и в теле Восемьдесят Третьей, и в стороне, как обычный наблюдатель. Она с наслаждением вкушала божественную сладость чужой жизни, принадлежавшей теперь им обеим. В эйфории наблюдала за тонкими струйками крови, сочащимися из глаз Восемьдесят Третьей и думала, что именно так плачут боги.

Боль сотнями острых осколков пронзила тело и её отбросило назад, в непроглядную пустоту. Издалека донёсся едва уловимый щебет птиц. Озорной ветерок коснулся щек, обдав приятной прохладой.

– Принцесса?

Она открыла глаза. Перед ней сидела Восемьдесят Третья. Лицо побледнело, губы пересохли, скулы заметно заострились. Как это знакомо: использование дара отнимает очень много сил.

– Тот мальчик… – Ровена ощутила жуткую слабость и прислонилась к дереву. – Что с ним стало?

Восемьдесят Третья осеклась:

– Я не хотела, чтобы так вышло. Потеряла контроль…

– Не вини себя. Ты была ещё ребёнком. Намного хуже те скоты, которые заставляют детей проливать кровь, – Ровена провела ладонями по лицу. – Но как я вообще там оказалась?

– Могу только догадываться, госпожа. Такое со мной впервые.

Выходит, прикоснувшись тогда к лжеотцу, она попала прямиком в память к Восемьдесят Третьей? Впрочем, это не то, о чём стоит сейчас беспокоиться. Куда важнее, что она скажет. Теперь от неё зависит слишком многое. Пути назад уже нет и остаётся надеяться, что не ошиблась.

– Второй раз за последний месяц моя жизнь в твоих руках, Восемьдесят Третья, – осторожно заговорила Ровена. – Ты ведь понимаешь, как я рискую?

Та опустила голову, перебирая пальцами смятые стебли травы.

«Молчит… Неужели откажется? Ну скажи хоть что-нибудь, умоляю!»

– В ваших воспоминаниях я видела Севира, – медленно проговорила она. – Он ещё жив?

– Не имею ни малейшего представления. Откуда ты его знаешь?

– Нет ни одного осквернённого, кто бы не знал о нём. Он, как и Первый, настоящая легенда!

– Первый? Кто это?

– Первый раб Легиона, – пояснила Восемьдесят Третья. – Севира тоже можно назвать первым. Первым, кто получил право носить имя и…

– Был освобождён моим отцом, – завершила за неё Ровена.

– Ваш отец был великим человеком! Мы помним и чтим его имя.

– Рада это слышать. Он сражался и погиб за вашу свободу. И я хочу продолжить его дело и вычистить Прибрежье от гнили. Я найду каждого, кто участвовал в заговоре и накажу по закону.

– Месть – благородная цель, госпожа, – согласилась она. – Ваше стремление достойно уважения.

– Дело не только в мести. Посмотри на меня! Я человек! Как и ты. Как и каждый осквернённый. Мы – люди. Кто дал право кучке высокомерных подонков решать кому быть свободным, а кому носить клеймо? Заветы? Их написали предки, по вине которых, между прочим, мы и рождаемся. В пекло Заветы, в пекло предков, законы и Легион! Никто, кроме нас самих, не смеет распоряжаться нашими жизнями!

Глаза Восемьдесят Третьей заблестели и она смущённо отвернулась.

– Как видишь, у меня достаточно причин бороться за права осквернённых, – помолчав, продолжила Ровена. – Не ты ли говорила, что нужно биться до последней капли крови? Так вот, я готова! Только, пожалуйста, будь честна со мной. Если не решишься стать моим Севиром, я пойму, не волнуйся. Единственное, о чём прошу: сохрани мою тайну.

– Об этом можете не беспокоиться, госпожа. Ваша тайна умрёт вместе со мной. Но хотелось бы кое-что узнать, – Восемьдесят Третья замялась. – Вы говорите о борьбе с Легионом, но как вы себе это представляете? Даже если мне удастся уговорить своих, это капля в море. Что может горстка осквернённых против всего королевства?