К счастью, это были единственные признаки того, что он считает себя источником скрытой опасности. В остальном же мне удалось добиться своего — мы больше не трогали тему ВИЧ и того, сколько лет можно прожить с этим диагнозом. Зато мы говорили обо всем, очень много, часто до утра. Сидя на кухне или уже перебравшись в нашу единственную комнату, пожелав друг другу спокойной ночи, мы все равно продолжали болтать, закутавшись в одеяла каждый на своем диване и засыпая посреди разговора, что давало нам новый повод для шуток утром.
В эти праздничные зимние дни я старалась почаще бывать дома, рядом с Ярославом, не тратя времени ни на что другое. Отлучаясь в университет только на консультации и экзамены, которые сдавала очень легко, без привычного волнения и лихорадки, я не смогла оценить по достоинству даже отличные отметки за сессию, которые гарантировали мне повышенную стипендию в следующем семестре. И даже громкие похвалы Вадима Робертовича, которые он выдал при всей аудитории, записывая в мою зачетку наивысший балл, уточнив, что это всего лишь третья и, возможно, последняя пятерка за всю его преподавательскую практику, вызвали у меня лишь показной, неискренний восторг.
Мыслями в то самое время я была далеко — дома, на нашей кухне, рядом с Ярославом.
Поэтому, когда экзаменационная пора закончилась, наступили каникулы, и необходимость бегать в универ пропала, я, наконец, выдохнула с облегчением. В ближайшие несколько недель меня никто не собирался терзать и беспокоить. Даже мой неугомонный учитель по старой привычке снова уезжал на юг в горы. Ведь только там, по его твердому убеждению, можно было по-настоящему расслабиться и отдохнуть душой.
— Эх, птичка, ничего ты не понимаешь! — заявил Вадим Робертович во время нашей последней встречи, по-хозяйски оглядывая свой опустевший стол на кафедре. — Опять остаешься мариноваться в городе с его пробками и толпами придурков на улицах. Ну, и что ты будешь делать в Киеве? Толкаться возле главной елки среди понаехавших туристов и пьяных Дедов Морозов? Вот рванула бы со мной в Крым — там такое небо, Алексия! Уж до чего я чурбан, но и на меня, бывает, находит это блаженное помутнение мозгов — хочется просто стоять на месте, смотреть на красоту вокруг, открыть рот и пускать слюни. Совсем как ты! — не удержался он и громко засмеялся, — А горы, птичка! Ты хотя бы знаешь, что это такое? Лучше гор могут быть только горы — слыхала поговорку? Так вот, это чистая правда, любой скалолаз подтвердит!
— Да нет, Вадим Робертович, спасибо. Это, конечно неожиданно и очень здорово, но я… Мне неудобно как-то, — растерянно пробормотала я. — Мне сейчас не до отдыха. Я лучше останусь здесь и буду думать… Над идеей романа буду думать. Я не могу вот так взять и бросить все, когда у меня… ну, в общем, такой вопрос не решен.
Замолчав на несколько минут, Вадим Робертович уставился на меня таким тяжелым и испытывающим взглядом, что, казалось, он пытается просветить мой мозг и выведать все, что скрывается в закоулках подсознания.
— Ну, хорошо, птичка. Хорошо. Не могу сказать, что понял тебя. Если бы мне в бытность студентом предложили уехать на юг, где настоящая жизнь, а не это сопливое прозябание, я бы тут же все бросил к чертям. Но ты же у нас натура тонкая и со странностями — поэтому не смею мешать. Только смотри, чтобы к моему возвращению тема была готова. Потому что я вернусь и спрошу. А заодно покажу такие фотографии, что тебя от зависти перекосит за сегодняшнее идиотское решение. Так что давай, брысь отсюда, пошла-пошла! Иди, работай! Спускай каникулы коту под хвост — это твой заслуженный отдых, имеешь полное право его просадить на туман, слякоть и сироп от кашля! Бывай здорова, Алексия! Вот же зануда, мать твою… — уже в коридоре донеслись до меня слова учителя, деликатности которого хватило, как всегда, ненадолго.
Чувствуя, как против воли на губах заиграла улыбка и стараясь не думать о том, как бы здорово было бросить все и уехать туда, где солнце, небо и горы, я поспешила домой. Несмотря на сильнейший соблазн, я больше не имела права забывать о проблемах. Сейчас вся ответственность за их решение лежала только на мне.
Правда, пока что все наши неприятности предпочитали прятаться и создавать иллюзию полноценной и счастливой жизни. Без необходимости торопиться по делам и обращать внимание на внешний мир, мы с Яром жили так счастливо, что даже после того, как каникулы закончились, я не торопилась возвращаться в университет. А зачем? Первые недели начитки все равно были очень легкими и я могла спокойно пожертвовать ими без вреда для учебы. А вот использовать каждую минуту для того, чтобы побыть рядом с другом, смеяться вместе с ним, обсуждать важные и не очень события, смотреть по телевизору наивные фильмы и мыльные оперы, потешаться над незадачливыми актерами и телеведущими, было так здорово, что я просто не могла заставить себя вновь вернуться к старой жизни.
А еще я не хотела оставлять Ярослава без присмотра. Ведь все было так хорошо, что я поневоле начинала бояться, как бы одна незначительная, непредсказуемая мелочь не испортила все.
По прошествии второго месяца жизни со мной от того Ярослава, которого я встретила поздней ночью в темной подворотне, не осталось следа. Теперь Яр пребывал в удивительно мирном и благодушном настроении, будто успокоившись, отогревшись. Он пять начал рисовать свою любимую графику и писать веселейшие абсурдные стихи, которыми так часто веселил меня раньше. А с первым потеплением в конце февраля, он, порывшись в дорожном рюкзаке, вытащил на белый свет старенький, но добротный фотоаппарат, пугающий меня количеством кнопок, а также необходимостью ювелирного, почти профессионального подхода к съемке.
Ярослав же прекрасно разбирался в подобных хитростях. С этой сложной техникой он дружил едва ли не с детства, так что без проблем умел настраивать объектив, выдержку и диафрагму. Сначала, дабы вспомнить былые подвиги и натренировать руку, он снимал только дома: все наши веселые чашки, вечные бутерброды и даже меня спящую, что неизменно вызывало поток бурного возмущения с моей стороны.
Спустя несколько дней, когда солнце стало пригревать и блестевшие на асфальте лужи начали слепить глаза, мы выбрались на улицу. Гуляя со мной целыми днями, Яр фотографировал все, что под руку попадется — предмартовских котов, вальяжно развалившихся на скамейках, остатки серого зимнего льда и ярко-голубое пронзительное небо, которое бывает лишь в самом начале весны.
Мы много смеялись, дурачились, позировали для фото, хватая на руки котов, пробегавших мимо детей, пристраиваясь к важным памятникам и свешиваясь через перила на смотровых площадках, будто бы застыв в полете над землей. Мы просили прохожих снять нас вдвоем, в обнимку, и позировали, состроив смешные рожицы или наоборот, сделав очень серьезные лица. Со стороны мы смахивали на беззаботно-влюбленную пару, и многие горожане, проходя мимо, одаривали нас улыбками, будто бы выражая одобрение.
В эти моменты я старалась не думать, как бы изменились их лица, узнай они правду о каждом из нас.
А по ночам, вдоволь наговорившись с Ярославом и дождавшись, пока он уснет, я шла на кухню и плотно прикрыв дверь, делала радио немного громче, чтобы заглушить все посторонние звуки. Разматывая свежие бинты, я смотрела на свои изуродованные руки и рыдала, почти без звука, пока все лицо и воротник одежды не становились мокрыми от слез. В такие моменты полного одиночества мне хотелось выть на Луну, кричать от отчаяния, и иногда я, сама того не замечая, начинала царапать свежие раны, доводя боль до такой точки кипения, что вся окружающая реальность будто взрывалась и превращалась в одно слепящее белое пятно.
Иногда я теряла сознание на несколько спасительных минут — это были неглубокие обмороки, после которых наступало желаемое облегчение. Именно они давали мне силы привычно подняться, достать аптечку и смазать раны, которым сама же не давала затянуться. Сделав новую повязку, я отправлялась навстречу еще одному дню этой странной новой жизни. Мне нужно было немного поспать, набраться сил для того, чтобы и дальше поддерживать Ярослава, для того, чтобы находиться рядом, для того, чтобы просто — быть.
