Я ничего не теряла. Мои ключи не падали, не закатывались в укромный уголок, не лежали где-то в беспорядке посреди всеобщего хаоса. Марк, уходя, забрал их с собой — вместе со своим комплектом. И все это для того, чтобы я не могла выйти, чтобы исключить любую возможность побега или других взбалмошных поступков, которых он так боялся и старался не допустить всеми силами.

Я была заперта. Действительно заперта, без шансов выбраться из квартиры до его возвращения, а уж после этого и речи не могло быть о каких-то незапланированных отлучках. Продолжая автоматически дергать дверь и стучать по ней второй свободной рукой, я все не могла остановиться, а на смену растерянной улыбке вновь пришел смех — сначала слабый, потом все более заливистый, громкий, походивший на неконтролируемый приступ истерического хохота.

Я не могла поверить в то, что происходит. В то, что оказалась в подобной то ли комичной, то ли трагичной ситуации, и собственное бессилие все больше и больше смешило меня. Когда одна рука начала саднить от постоянных ударов о железо, а на другой, с обломанными о дверную ручку ногтями, болезненно заныли пальцы, я остановилась, бездумно глядя в пустоту.

Это был конец. Действительно конец всего предыдущего — и полная пауза, новая, пока что пустая точка моего существования. Чем она будет наполнена? Марк обещал мне радость, спокойствие и счастье — и у меня не было причины не верить ему, он всегда держал слово. Но сможет ли полная безмятежность в нашем отдельно взятой маленькой вселенной заменить мне остальной мир, чужой и непривычный, к которому я уже испытывала не самые приятные чувства?

Кто знает. Новые правила игры вступят в силу уже завтра, когда мы вернемся в наш город. В то место, где прежней останется лишь моя любовь к Марку, а все остальное будет восприниматься как уродливая карикатура на прошлое, которое не должно было возвращаться. Никогда. Теперь я точно понимала это.

Двигаться назад — неестественно для человека и для всего живого. Движение назад — это медленное разложение, самообман, попытка перехитрить судьбу, которая жестоко мстит за подобные игры.

Но снова, как когда-то в день отбытия из дома Казариных, я понимала, что фигуры на жизненной доске расставлены для новой партии, и пути назад нет. Шансы сделать другие выводы или выборы, прийти к другой развилке жизненных ситуаций уже упущены — и последний из них остался сегодня за закрытой дверью, прислонившись спиной к которой, я продолжала сидеть в коридоре, молча глядя в пустоту и прикусывая зубами пальцы с обломанными ногтями, чтобы хоть немного унять ощущение гадкой, царапающей мелкими коготками боли, которая, казалось, тоже насмехалась надо мной.

Мне вдруг захотелось вновь ощутить настоящую, облегчающую боль, чистую и честную, которая не раз помогала справиться со страхом перемен. Но сил не было даже на то, чтобы попытаться встать и сделать что-то, способное причинить серьезный вред. В полном бессилии я замерла на пороге нового этапа жизни, принимая его с безмолвным и глухим согласием.

Так тому и быть. Теперь все будет только так, без шансов на какие-либо изменения.

Спустя пару часов Вадим, с дорожным чемоданом на колесах и рюкзаком ручной клади выйдет из квартиры, оставит ключи и последние распоряжения для новых арендаторов соседям, знавшим его с детства и суеверно перекрестившим на удачу в долгой дороге. Он сядет на такси, угрюмо глядя перед собой тяжелым взглядом, пытаясь отвлечься от мыслей о том, чего не произошло за последние дни, в течение которых он упрямо ждал, не позволяя себе потерять надежду. Какое-то время машина не будет трогаться с места, словно растягивая последние минуты ожидания — а потом сорвется, стремительно набирая скорость — ведь путь к аэропорту неблизкий, на дорогах постоянные пробки, а болезненнее связи лучше рвать резко и не растягивая.

У него не будет ни малейшего желания смотреть на часы, отсчитывающие последние мгновения до встречи, которой никогда не произойти, встречи, от которой он ждал так много, но которая могла дать ему только знание того, что его уроки не пропали даром. В аэропорту ему будет некуда укрыться от ощущения постоянно тикающих стрелок и сменяющихся цифр на огромном табло, высвечивающем время отбытия и прибытия самолетов во все концы мира. И его настоящее будет постепенно растворяться, уходить, приглушая тяжесть невозможного ожидания и оставляя наедине с пустотой, которую он обязательно заполнит — но немного позже, потом. А пока ему придется научиться с ней жить.

Сдав багаж и пройдя регистрацию, он еще долго не будет покидать зал ожидания, глядя в небо и молча прихлебывая крепкий кофе из фирменного стаканчика местного ресторана. Впереди его будет ждать неизвестное будущее, способное увлечь новизной вызовов и еще непреодоленных трудностей, которое рано или поздно сгладит разочарование и горечь старых дней.

Перед самой посадкой, когда времени для ожидания совсем не останется, в состоянии глухой отстраненности он пройдет паспортный контроль, понимая, что в зоне ожидания вылета, где находятся только пассажиры рейсов, ему точно не стоит ничего ждать и ни на что надеяться, но рассудок останется бессилен перед голосом сердца, которое упорно будет гнуть свою линию без оглядки на здравомыслие.

Даже в авиасалоне, заняв свое место, он до последнего будет цепко смотреть сквозь стекло на здание аэропорта, понимая, что меня там нет, что не я не прибежала в последнюю секунду, неотвратимо опоздав, но чувствуя, что почти готов поверить в эту глупую небылицу и еще больше злиться на себя.

И только когда самолет, набирая скорость, оторвет шасси от земли, и взлетная полоса вместе со зданием аэропорта накренятся на бок, быстро уплывая вниз, и на смену им придет оглушающе красивая небесная синь, он почувствует первый, горчащий на вкус глоток свободы, которую был готов променять на несбывшееся счастье, но которая единственная осталась ему верной. И поймет, что дороже свободы и безграничности жизни нет ничего — разочарования сменят новые радости, на смену одной любви может прийти другая, но только ощущение собственной целостности, отсутствия границ и преград, равенства с целым миром невозможно заменить ничем.

Он примет этот выбор, возможно, не сразу, но первый шаг к этому будет сделан там, в воздухе, наедине с прекрасным и величественным небом, где на память о нем останется лишь белая борозда дыма, которая вскоре растворится без следа.

А я останусь здесь, на земле, вновь и вновь в деталях представляя его отлет и стараясь не думать о том, как все могло быть, если бы с самого начала нам удалось найти баланс в этой странной тройственной головоломке, замешанной на борьбе и противостоянии. Ведь в итоге больше потеряли, чем приобрели все мы — и Вадим, и я, и Марк, несмотря на то, что его полная победа только подтвердилась сегодня.

Вадим был прав — подобные выигрыши всегда достаются слишком дорогой ценой и имеют слишком непредсказуемые последствия, противостоять которым нет смысла.

Но пока об этом было рано думать. Для начала нужно было просто принять новую реальность, которая вновь сомкнулась только на мне и Марке, и постараться сделать так, чтобы, желая подарить друг другу как можно больше счастья, мы перестали причинять при этом боль. Ведь в случае неудачи бежать будет уже некуда, разве что от себя самих.

А этого я опасалась больше всего. Дважды сбегая от себя и побывав у границ, к которым не стоило приближаться, я точно знала — в третий раз назад можно и не вернуться.

Когда вернулся Марк, на моем лице не осталось ни единого следа недавно пережитой бури сомнений и отчаяния. Я даже не сказала ничего о том, что обнаружила его маленькую уловку с ключами, которые он по-прежнему держал у себя в кармане, обе пары. В чем-то он обманул меня этой повышенной мерой предосторожности — но ведь и я закономерно обманула его, пытаясь сбежать в его отсутствие.