– Не надо, доктор. Это мы… обязаны…
И не договорив, стремительно выскочила из кабинета. Это было совершенно непохоже на прежнюю Мару. Шли дни, и Гольдштейн стал замечать, что медсестра стремится как можно меньше оставаться с ним наедине, используя для этого любой предлог. Залман не знал, что думать. Он не мог понять, что произошло, и, скорее всего, никогда бы не понял, если бы не случайно услышанный разговор. Доктор направлялся в кабинет Подниекса и уже был у двери, когда до него донеслось:
– Эта жидовка, похоже, влюбилась в Гольдштейна, – говорила Рута. – Интересно, что думает её муж-большевик.
– Тебе интересно, что он думает? – спросил Подниекс. – Да он ничего не знает. Они его вокруг пальца обводят. Если бы не она, Гольдштейн бы из Чека не вышел. Кто бы мог подумать? Вот уж действительно: еврейская власть…
Не дослушав, доктор поспешно отошёл от двери. Он чувствовал себя так, словно получил удар по голове, и даже не обратил внимание на нелестные для евреев слова, которыми обменялись Рута и Подниекс. Его ошеломило другое: Мара влюбилась. В него, в Залмана. Не может этого быть! И всё же… Если Рута права, это объясняет поведение Мары. Она борется с собой, боится дать волю своему чувству. Так вот оно что! Но ведь и ему Мара небезразлична. Он вдруг начал понимать то, что смутно чувствовал и раньше: Мара всегда ему нравилась, но не только как работница, как медсестра, а как женщина, которая создана для того, чтобы дать тепло и уют. Неожиданно до Залмана дошло, и он сам испугался своего открытия: ему всегда нужна была такая, как Мара – надёжная, спокойная и искренняя, а не такая, как Эстер – натура противоречивая и сложная, живущая какой-то своей, не всегда понятной внутренней жизнью, как будто в постоянной борьбе с одолевающими её порывами и страстями. Но даже если так, подумал доктор, теперь-то что делать? Объясниться с Марой? Отпустить тормоза? Сделать несчастными Эстер и ни в чём не повинного Пинхуса? А Пинхус, кстати, отомстить может, он теперь – власть, и уже дважды доказал это. Ещё не зная, как поступить, Гольдштейн сознавал, что ему не найти решение. Разве что уволить Мару? Да, это, наверно, единственный выход.
Но под каким предлогом? Что ей сказать? Поговорить откровенно, объяснить, что они не могут больше работать вместе? Но ведь он не хочет её терять! Пусть она не улыбается, пусть молчит – ему, Залману, нужно, чтобы Мара была рядом: не может он расстаться с ней. И думая так, доктор не знал, что пройдёт совсем немного времени, и ему не надо будет ничего решать, потому что судьба не оставит им никакого выбора и сама решит за них и этот, и другие вопросы.
Глава седьмая
Йосеф стоял у окна и смотрел на Гудзон. Уже два месяца они находились в Нью-Йорке, в квартире Джуди на Манхэттене. Квартира досталась ей от первого мужа. Об этом периоде своей жизни Джуди не распространялась, и Йосеф не донимал её расспросами. Захочет – сама расскажет. Всё равно ему не до этого. Даже несколько лет тому назад, расставшись с Эстер, он не чувствовал себя так плохо, как сейчас. В эти дни, когда евреям в Европе грозит опасность, а в Палестине идёт борьба с англичанами, лишившими евреев права на собственный дом, – в такое время он, Йосеф Цимерман, вынужден отсиживаться без дела в Америке. После того как «Бахе́рев»[38], подпольный боевой листок сионистов-ревизионистов, опубликовал стихи Йосефа, в которых британская администрация усмотрела призыв к восстанию, Джуди пришла к выводу, что оставаться в Палестине опасно. Пока англичане только следят, но в любую минуту могут арестовать. Собственное положение Джуди тоже было шатким: «Палестайн пост» перестала публиковать её статьи, зато цитаты и выдержки из них еврейское подполье распространяло в виде листовок и воззваний, и англичане, вне всякого сомнения, искали автора. Йосефу не хотелось уезжать, и он согласился только потому, что опасность грозила жене. Оба надеялись, что уезжают ненадолго.
Йосеф подумал, что ему выпала редкая в жизни удача. Джуди не только его понимает, но и оказывает влияние на его творчество. Это она тактично и ненавязчиво объяснила Йосефу, что, конечно же, его стихи замечательны, но как поэт он слишком связан классическим стилем, рифмами, а время требует другого, и нужно применять новые формы. И стихотворение, из-за которого он теперь оказался здесь, как раз и было другим, не похожим на то, что Йосеф писал раньше:
Говорили они, что стремление к миру
овладеет сердцами сынов Ишмаэля[39],
если скажем мы им: «Оставайтесь, чтобы вместе
сажать здесь деревья,
вместе строить дома, собирать урожай и гулять друг
у друга на свадьбах.
Не хотим подниматься туда, где вознёсся ваш купол
вместо нашего Храма,
дайте нам лишь молиться спокойно у ваших подножий
и оплакивать древние камни.
И поделим мы с вами эти горы и эти долины —
мы мечту поколений, что хранили они, стиснув зубы
и слёз не скрывая,
отдадим за покой наш в уплату».
Но ответил поэт: «Разве ветка оливы
может выбить топор из руки нечестивой,
на которой не высохла кровь ваших братьев?
Вы споткнулись в пути, ибо кони нагружены тяжко
и по тропам скользят над обрывом.
Так развьючьте коней и сойдите на землю,
и возьмите мотыгу и ройте, пока не найдёте
среди древних останков
незаржавленный меч Маккавеев!
Потому что забыта у вас доблесть предков: как воры
пробираетесь в сумраке вы на родные руины,
чтобы выкупить родину вашу за деньги,
как за деньги в изгнанье вы жизнь покупали!
Но отчизна ждёт воинов, а не торговцев,
и не звон серебра – звон мечей она хочет услышать
от потомков Давида!»
Закончив писать, Йосеф заколебался. «Звон мечей» звучало не по-еврейски, никак не вписывалось в еврейскую традицию. Но Джуди заявила, что это именно то, что нужно:
– Сколько можно обороняться? Ты точно сказал: мы пытаемся выкупить родину за деньги, подобно тому, как покупали в галуте за золото жизнь. Но так не бывает. Да, мы не хотим проливать кровь, поэтому предлагаем арабам мир, только он наступит не тогда, когда мы разделим с ними страну, а когда добьёмся признания нашего первородства, наших бесспорных прав. Для этого нужен меч, и сегодня наш главный враг – англичане. Закрыв евреям путь на родину, они превратились в добровольных помощников Гитлера. Жаль, что великий Жабо[40] ушёл из жизни, так и не поняв этого до конца. Сколько людей были бы спасены, если бы не проклятые сертификаты, которые невозможно получить! Непременно оставь последнюю строку! Звон мечей – как раз то, чего нам сейчас не хватает!
Йосеф вспомнил стихи, которые он прочитал Эстер в день их первой встречи у Эммы. Как давно это было! Пять лет прошло, а кажется – целая жизнь. Уехав из Риги, Йосеф продолжал подддерживать связь с Эммой и другом юности Натаном. Последнее письмо пришло совсем недавно, уже на нью-йоркский адрес. Эмма сообщала, что Эстер изменилась и уже не так красива, как прежде, хотя с виду кажется, что у них всё не так плохо: доктор заведует своей бывшей клиникой и вообще у новой власти в почёте, сын учится в университете. Читая письмо, Йосеф чувствовал, как сжимается сердце. В последнее время его одолевали плохие предчувствия. А на днях ему снился кошмарный сон: деревья в чёрном лесу, и на них раскачиваются тела в традиционных еврейских одеждах. Такие одежды он видел разве что на картинках и в Иерусалиме. Хотя нет – и здесь, в Нью-Йорке, Джуди показывала ему этих людей. Утром Йосеф рассказал свой сон Джуди, и жена ответила, что это не сон, а близкое будущее.
