– Почему же ты не отпросилась у меня заранее?

– Потому что я не отпрашивалась у тебя до ухода мамы и не собираюсь делать это сейчас, – выпалила я легко, не успев подумать.

Конечно, не нужно было так говорить. Я никогда не видела папу злым или раздраженным, а сейчас он был не менее раним, чем я, и любое неосторожное слово могло вывести из себя даже такого уравновешенного человека, как он. Да и вообще, можно было найти более подходящую ситуацию для того, чтобы впервые заговорить с отцом о мамином уходе.

Он покраснел. Я испугалась, что сейчас он закричит на меня или, того хуже, влепит мне пощечину. Но он не закричал. И не ударил. Он поступил еще жестче. Он прищурился, как это делала мама, и тихим, но злым голосом вдруг спросил:

– А я смотрю, яблоко от яблони недалеко падает, да, Александра?

Александра – так меня называла мама, когда сердилась. То есть почти всегда.

– Папа, ну зачем ты так? – растерялась я.

– Ты точно такая же, как твоя мать. Точно так же сбегаешь из дома, куда и когда тебе хочется. Делаешь только то, что хочешь. Не считаешься со мной. Действительно, зачем говорить отцу, что ты собираешься где-то шляться со своими друзьями, вместо того чтобы учиться в университете, за который я плачу? Зачем вообще разговаривать со своим неудачником отцом? Ведь твоя мать меня бросила, и ты бы с радостью бросила. Жаль только, что мама сбежала, а тебя с собой не взяла. Оставила мне, словно кукушонка.

– Папа! Остановись! – вскрикнула я.

Он тут же осекся и, похоже, осознав, что наговорил, в ужасе закрыл лицо руками.

Мне стало стыдно. Все это время, пока я заводила новых друзей, занималась сексом, красила губы и сидела в барах на деньги своего отца, ему все еще было больно. Он все еще был одинок, он все еще тяжело переживал ее уход, ее предательство, и во всем мире не было у него никого, кроме него самого. Даже меня у него не было, я была для него чужой и закрытой, всю жизнь воспринимающей его любовь как данность в вечной гонке за материнским одобрением.

Я не обижалась на то, что он мне сказал. Я прекрасно понимала, что это был крик о помощи. Поэтому подошла к нему и обняла. А он обнял меня в ответ сильно-сильно, как никогда раньше не обнимал. Мы стояли так – маленькая я и большой он – в коридоре, около моей сумки, и он повторял дрожащим голосом:

– Прости меня, пожалуйста, прости!

И мне было его так жаль, что я только и смогла ему ответить:

– Все хорошо, папа, все хорошо.

Наконец он успокоился, отпустил меня и, стараясь не смотреть мне в глаза, стыдливо махнул в сторону двери:

– Ладно, иди, только напиши мне сообщение, хорошо? Когда доедешь.

Тина уже ждала в машине. Что-то было не так – это было видно по ее выражению лица. Что-то случилось, но она ни за что мне не расскажет, пока сама не захочет, поэтому я на всякий случай постаралась не слишком надоедать ей разговорами.

У метро мы подобрали двух девушек – коллег Тины. С остальными должны были встретиться на месте. Оказывается, это был корпоративный уикенд их команды, но никто не был против того, что Тина, как организатор поездки, позвала с собой лучшую подругу. Я была страшно польщена. Тина оттаивала, улыбалась нашим попутчицам, увеличивала громкость, когда по радио играли ее любимые песни. Мне было очень хорошо. Хорошо оттого, что папа меня обнимал, даже несмотря на то что сказал до этого. Хорошо оттого, что Тина позвала меня и заехала за мной. И особенно оттого, что я не сижу на занятиях, а вместо этого еду в красивой машине и слушаю музыку. Все казалось прекрасным, легким, правильным, хоть и хрупким. Таким оно и было.

Когда мы приехали, я отправила папе сообщение:

Я: Я доехала, все хорошо. Вернусь послезавтра. Кукушонок.

И отключила телефон. Он не был мне нужен в ближайшие два дня. Единственный человек, от которого я всегда ждала сообщений и звонков, был сейчас вместе со мной.

Мы сняли большой коттедж в сосновом лесу, деревянный, с панорамными окнами во всю стену. Из моей спальни они выходили на террасу. Я предвкушала, как приятно и одновременно жутко одиноко мне будет засыпать в этой огромной кровати с дорогим белоснежным бельем.

Первым делом, оставшись в комнате одна, я открыла окна и вышла на прохладную террасу босиком и посмотрела на деревья, запрокинув голову. Вдруг я подумала, что впервые буду ночевать вне дома без родителей. На миг мне почудилось, что вот отсюда и начинается моя новая взрослая жизнь, с чистого листа: только эта широченная кровать, влажный деревянный настил, хвойный аромат и я, сама по себе. Впрочем, я давно уже была сама по себе. Просто признавать этого не хотела. Я была немного удивлена, что Тина экономии ради не разделила со мной спальню. Возможно, мы еще не настолько близки, чтобы спать в одной комнате.

Все было идеально: мы погуляли по окрестностям, поиграли в настольный теннис, поужинали в чудесном ресторане, повалялись в спа и поиграли на веранде в настольные игры.

Все вокруг пили больше, чем я. Я же, наоборот, хотела остаться трезвой, ясной, ловить каждое слово, впитать в себя атмосферу самостоятельной и успешной жизни. Мне казалось, что вокруг уже все знали и о себе, и обо всем на свете: кем им работать, с кем спать, как снять дом на выходные и смешать ингредиенты для коктейлей. А я все еще оставалась нелепым исследователем жизни. С другой стороны, у такой позиции были и свои плюсы. Ничего не ускользало от моих глаз молчаливого наблюдателя. Например, тот факт, что, в отличие от меня, Тина свой телефон не отключала. Что смотрела в него постоянно и проверяла сообщения. Что была весь день немного нервная, напряженная, словно все шло не так, как ей хотелось. Я попыталась к ней пробиться, поскрестись в эту дверь, но она буркнула: «Все в порядке», – и налила себе еще вина.

Около полуночи все разбрелись по спальням, предварительно обсудив планы на завтра. Они ничем не отличались от того, чем мы были заняты сегодня. Обычный уютный выходной. Скучный, сытый и предсказуемый, но именно это и приводило меня в полный восторг. Я раньше никогда и ни с кем не обсуждала еще, что мы будем заказывать на завтрак. Меня вообще раньше никогда в жизни не спрашивали, что я люблю есть на завтрак.

Ночью я долго ворочалась в постели. Словно боялась, что волшебство прошедшего дня исчезнет вместе со сном и завтра все окажется совсем не таким замечательным, как мне почудилось сегодня. Я лежала и перебирала воспоминания, словно перекатывала в ладони жемчужины. В памяти всплыло, как рассмешил всех Михей, когда показывал Терминатора. Как в игре в шарады Леся изображала слово «иллюзии» через «супружество» и Антон угадал через десять секунд, из-за чего его жена Аня была очень возмущена. Как Тина кричала: «Я не буду это рисовать! Я никогда не смогу это нарисовать!» И как потом оказалось, что ей досталась карточка с заданием нарисовать «господство ужаса». Я вспоминала, как Тина садилась со мной рядом, клала голову мне на плечо, и я чувствовала от ее одежды запах стирального средства, которым она всегда пользуется, поэтому так же пахло и в салоне ее машины. Она лежала на моем плече, говорила что-то и смеялась, а я думала: «Как хорошо, что ты есть на этом свете. Как много ты для меня значишь. Если бы ты только знала».

Я уже задремала, когда услышала шорох от подъезжающей машины. Я удивилась. Тина не говорила, что приедет кто-то еще. Может, это Олег? Может, это с ним она переписывалась целый день и просила приехать? Неужели я наконец узнаю, как он выглядит? Терзаемая любопытством, я сползла с кровати и подошла к окну. Фары погасли. Через несколько секунд послышался звук захлопывающейся двери машины. Кто-то – я видела лишь силуэт – зашагал к коттеджу. Когда он вышел на свет фонаря, я сразу же его узнала.

Я слышала, как распахнулась дверь-окно соседней спальни. Он прошел туда, мимо моего окна, даже не предполагая, что я стою за тонкой занавеской и наблюдаю. И только когда дверь за ним закрылась, я окончательно осознала, что он приехал не ко мне. Он ведь даже не знал, что я здесь: я ему об этом не писала.