— Семь дней, — произнес Иорвет со вздохом. — и я не знаю, может быть, за это время Адда захватит и сожжет Вызимский дворец, убьет твою драгоценную Анаис, утопит твою любимую Темерию в крови, а всех, кого ты знал, развесит на позорных столбах вдоль тракта. Это будет достаточным поводом, чтобы прогнать меня?

На этот раз молчать пришлось Вернону — было видно, что такое развитие событий просто не приходило ему в голову, и сейчас, столкнувшись с ним, он не знал, что ответить.

— Этого не будет, — заявил он, — Нильфгаардские войска…

— Ну вот опять! — Иорвет сжал кулаки, — снова ты уповаешь на долбанный Нильфгаард и его войска! Теперь, когда ты больше не правишь страной, народ Темерии возлагает надежды на королеву Анаис, которая смогла дать отпор Императору. Но если этот ваш драгоценный Император начнет жечь и вешать их братьев-северян, не обратят ли люди свой гнев на Анаис, королеву-лицемерку? Они очень ловко вывели тебя из игры, оставили тебя невредимым, и я по гроб жизни буду считать себя личным должником Эмгыра, но каждый шаг Анаис теперь будут судить куда пристальней, чем прежде. Она показала себя сильной властительницей — но неужели лишь для того, чтобы на следующий же день, рука об руку с общим врагом, отдавать приказы о подавлении восстания?

Вернон, ничего не говоря, встал и прошелся по комнате, остановился у стола с зеркалом, уперся кулаками в столешницу. Несколько минут он хранил молчание, не оборачиваясь к Иорвету.

— Мы никак не можем на это повлиять, — сказал он наконец, — и ничего уже не можем изменить. Анаис выросла, у нее своя голова…

— Она делает то, что говорит ей Эмгыр! — взвился Иорвет, — она доверяет ему, потому что он спас ее любимого папашу! Но она полностью от него зависит, а он, думаешь, стал вдруг эдаким милым дядюшкой, который что-то делает по доброте душевной? Да я в жизни в это не поверю! Он вертел тобой, как хотел, а управлять Анаис, девчонкой, чья голова полна мыслями о славных победах, гораздо проще! И даже если за эти семь дней ничего не произойдет, и мой долг будет выплачен, неужели гибель твоей страны через год или десять лет не отвратит тебя от меня? Ты будешь помнить, из-за кого это произошло, и даже если сейчас уверен, что это ничего не изменит, потом непременно отвернешься от меня, просто потому что не сможешь на меня смотреть и не думать об этом. Человеческие сердца изменчивы… а без твоей любви моя душа мне и впрямь не будет нужна.

Вернон повернул к нему голову.

— Что ты предлагаешь? — спросил он, — вернуться в Вызиму и убить Эмгыра? Предложить Анаис бежать с нами? Выпить эликсир забвения и просто забыть об этом всем? Что?

Иорвет обхватил руками колени и сжался так, словно хотел найти убежище внутри собственного тела.

— Ты спросил, почему я не могу порадоваться вместе с тобой, что все закончилось, — ответил он шепотом, — и я отвечаю — ничего не закончилось. И теперь не закончится. Я буду всегда знать, что совершил страшную ошибку, и ждать, что придет расплата. Рано или поздно.

Вернон постоял еще немного, потом, развернувшись, подошел к кровати и пару секунд просто смотрел на Иорвета — и тот был вынужден отвести взгляд в сторону.

— А что было бы, не заключи ты эту сделку? — спросил человек наконец. По его тону было ясно — он ищет решение, пытается сам себя убедить, что это возможно, и не намерен сдаваться — как и всегда, — Темерия — вассал Нильфгаарда. Мы с самого начала это знали. Редания все равно бы стремилась к свободе, и Император все равно бы подавлял восстания. Я все равно воспитал бы Анаис так, как воспитал, и плясал под дудку Эмгыра, как плясал. Политика — игра, в которой не бывает победителей.

— Ты этого не знаешь, — возразил эльф, не поворачивая головы.

— Ты тоже, — ответил Вернон ровно, — и сейчас наш разговор не имеет смысла. Мы обсуждаем то, чего еще не случилось. Я не могу обещать тебе, что буду любить тебя вечно — но я и раньше не мог этого обещать. Ты сам сказал — человеческие сердца изменчивые, и я слышал истории о том, как люди, прожив двадцать лет вместе, душа в душу, расходились, потому что смертельно устали друг от друга. Я не верю в Предназначение, судьбу, и все в этом роде, но я верю, что буду любить тебя, пока живу, может и дольше. Я хочу любить тебя до конца моих дней, и ничего иного я не мог обещать тебе раньше, не могу и сейчас. Я предложил бы тебе принести брачные клятвы, если бы тебе от этого стало легче. Не уверен, что традиции хоть одной страны это допускают, но и хрен с ними. Если хочешь, я готов.

Иорвет поднял на него неожиданно скептический взгляд.

— Замуж меня зовешь? — спросил он с ехидцей в голосе, — чтобы твои приятели точно уже убедились, что у меня ребенок от тебя?

Вернон фыркнул.

— Не хочешь — не надо, — заявил он, — я уже сказал — мне и так хорошо. Это ты волнуешься, что сердце мое переменится, и я тебя брошу.

Среди холодной тревоги, сомнений и страха, среди осознания собственных ошибок, Иорвет вдруг ощутил, как в груди у него робкими первоцветами распускается нежность. Он улыбнулся, распрямился и сел перед Верноном совершенно открытым, подняв голову и расправив плечи.

— Мне надо подумать, — сообщил он величественно. Вернон рассмеялся, и смех его был как солнечный свет, к которому первоцветы потянулись, повинуясь дыханию весны.

— Есть у вас, эльфов, какие-нибудь традиции на этот счет? — поинтересовался он, — может быть, нужно принести клятвы стоя посреди древнего храма, увитого Розами Памяти, перед статуей погибших влюбленных, голыми и с венками на башке?

— Так это происходило бы в твоих фантазиях? — спросил Иорвет, теперь тоже позволив себе рассмеяться, — ты же известный знаток нелюдей, должен знать наверняка.

— Я на нелюдей охотился, а не склонял их к замужеству, — заметил Вернон, уперев руки в бока, — хотя, по итогу, получается, что этим все и закончилось.

— О нет, любовь моя, этим все только начинается, — Иорвет плавно поднялся над кроватью, встал на колени перед человеком и упер ладони ему в грудь, — но одно я хотел бы проделать с тобой точно, — он пробежал пальцами от его ключицы вниз, до самого паха, — перед этим долбанным зеркалом я сбрею с тебя все волосы на твоем теле, считай это не эльфской традицией, но эльфской прихотью, если хочешь.

***

До Новиграда ехали по большаку почти не скрываясь. Эльф, как обычно, прятал увечное лицо под капюшоном плаща, но Вернон, будто впервые получивший право быть самим собой, не озаботился даже этим. И Иорвет, скорее чувствуя, чем видя его спокойствие и уверенность, время от времени ловя его взгляды, тоже, казалось, забыл о собственных страхах.

Однако в корчмах, где они останавливались по дороге, Вернон жадно слушал новости и слухи, которыми обменивались люди вокруг — очень часто в них слышалось его имя, люди обсуждали то, как добрая королева помиловала своего нерадивого слугу, хотя некоторые были уверены, что коварный Вернон Роше теперь готовит заговор против Анаис, чтобы вернуть себе утраченную власть. Человек над этими слухами лишь посмеивался.

— Будь я так коварен и умен, как они говорят, — замечал он Иорвету, — может, и Темерии бы была от меня какая-то польза.

Но чем ближе подъезжали они к Новиграду, тем больше истончались слухи о нем, тем чаще начинали болтать о королеве Адде и том, что грядет новая война. С Вернона постепенно слетало его беззаботное шутливое спокойствие, но он продолжал держаться прямо и невозмутимо.

— Мы знали, что войны не избежать, — говорил он, а Иорвету в этих словах слышалось неизменное «из-за тебя». Но он молчал, отвечая лишь коротким согласным кивком.

К теме брачных клятв они больше не возвращались, и эльф подозревал, что для человека это все была удачная и своевременная шутка, попытка успокоить Иорвета, унять его волнения. Сам же эльф думал об этом все с большей убежденностью. Сердца людей — изменчивы, — напоминал он себе, — но Вернон — человек слова, привыкший приносить клятвы и умевший их держать. Но нужна ли ему была его верность вместе его любви, Иорвет никак не мог решить.