Регис говорил негромко, пытаясь придать своей речи убедительности и не жертвовать логикой — Эмгыр доверял ему, и лекарь хотел рассказать ему столько правды, сколько было необходимо — и ни каплей больше. Он прекрасно осознавал, как страшно было отцу слышать, что у его дочери появился невидимый и опасный собеседник, способный скрыться от верной стражи, но Эмгыр слушал его спокойно, не перебивая, и, когда Регис, иссякнув, замолчал, снова взглянул на Детлаффа. Тот уже поднялся на ноги, и Лита оставалась рядом с ним, всем своим видом показывая, что никуда не уйдет.
— Это все еще не ответ на мой вопрос, — заметил Император, когда Регис закончил со своими пространными объяснениями, и тот опустил голову, больше не находя в себе ни слова. Он совершенно выдохся, слишком обескураженный произошедшим.
— Так ли важно знать, как нас называют люди? — Детлафф глянул на Региса, и Эмгыр проследил за его взглядом.
— «Нас»? — переспросил он, и лекарь вынужден был кивнуть. Детлафф же, не смотря больше ни на кого — только на Литу, вновь опустился перед ней — на этот раз на оба колена, как рыцарь, приносящий обет, — Я прошу прощения, моя принцесса, что хотел оставить вас. Теперь, если будет на то воля Императора, я буду всегда служить и защищать вас.
Все происходящее походило на какой-то нестройный глупый фарс, и Регису вдруг захотелось подойти к Детлаффу, взять его за плечи и крепко встряхнуть — тот в своей странной одержимости переходил уже все границы. Но у Императора, похоже, было иное мнение. Он пристально посмотрел на дочь.
— Если принцесса Лита желает, она может принять вашу присягу, — сказал он, — но вы должны осознавать, какую ответственность это накладывает на вас перед Империей.
Лита, приосанившись, оправила смятые юбки, отступила на полшага от склонившегося перед ней Детлаффа, потом, немного растерянно, повернулась к отцу.
— Но папá, — сказала она со вздохом, — ведь чтобы принять присягу, мне понадобится меч?
========== Фергус: Обет молчания ==========
Фергус проснулся от холода, поворочался немного, повернулся, собираясь, как всегда, прижаться к теплому со сна Иану, но руки его нащупали рядом лишь пустоту. Принц вздрогнул, словно очнулся за секунду до падения с кровати, сел и потер глаза. Он по привычке продолжал ложиться на одну сторону постели, оставляя рядом с собой место для друга — и сейчас это место выглядело осиротевшим и ледяным. На короткое мгновение Фергус ощутил укол грусти, но тут же одернул себя. Их дружбе с эльфом пришел конец — Иан предал его, нанес ужасное оскорбление, даже думать о котором принцу до сих пор было больно и стыдно.
Очень медленно, словно только что оправившись от тяжелой болезни, Фергус вылез из-под одеяла. В Темерию большими размашистыми шагами пришла зима, снег валил, не переставая, несколько ночей подряд, и промозглый цепкий холод сперва держал королевский дворец в осаде, и теперь последняя линия защиты, похоже, была прорвана. По полу спальни гулял ледяной сквозняк — Фергус спустил ноги с кровати и сразу будто по щиколотку погрузился в быстрый горный ручей. Иан бы сейчас, шипя и ругаясь, проскакал бы до скрытой в стене двери, как по раскаленным углям, растирая плечи ладонями, и перед тем, как скрыться за деревянной панелью, обернулся бы, улыбнулся Фергусу и бросил «Я скоро!»
Принц встал и выпрямился, принимая сковавший его холод почти с благодарностью — он помогал выбросить лишние мысли из головы. Иан больше никогда не пройдет через эту панель, не нырнет к нему под одеяло, не прижмет ледяные ступни к голеням друга, повторяя шепотом «Прости, прости, сейчас все пройдет», не примостится в его объятиях с облегченным вздохом, не скажет «Ох, Гусик, ну и дела…».
От снова нахлынувшей горячей обиды Фергус сжал кулаки. Нужно было прекращать думать об Иане, если постоянно вспоминать о нем, недолго было и забыть о том, что он совершил, начать выискивать оправдания, убеждать самого себя, что, мол, ничего страшного не случилось. Юный эльф с самого начала не имел ни малейшего понятия о том, что чувствовал к нему Фергус, как быстро симпатия и дружба в его сердце перекинулась в любовь — словно оборотень в полнолуние, и как глубоко принц позволил Иану проникнуть в себя — задолго до их последней совместной ночи. Он пытался выстраивать границы, пытался бороться с собой — для Иана же, иначе воспитанного, эльфа, воспринимавшего мир совершенно по-другому, чем люди, все было так легко. Друг ни секунды не сомневался, подталкивая Фергуса за грань, позволяя ему поверить, что в их взаимных чувствах нет ничего страшного. И юноша готов был злиться на самого себя за наивность, за то, что так легко позволил себя обмануть.
За ширмой в дальнем конце комнаты располагалось большое, в полный рост, зеркало в тяжелой резной раме. Фергус, остановившись перед ним, оглядел самого себя. Он ожидал заметить в своем лице или осанке какие-то очевидные признаки произошедших внутри него изменений — тот, чье сердце было разбито, просто не мог остаться прежним. Но ничего такого он не заметил. Брови принца успели окончательно вылинять, и теперь лицо его выглядело привычно бесцветным, лишь глаза казались черными кляксами на чистом листе бумаги. С тех пор, как пару месяцев назад отец Иана, желая скрыть личность принца, перекрасил его, волосы успели сильно отрасти и теперь торчали во все стороны непокорными тугими завитками. Состав, которым пользовался Иорвет, оказался очень въедливым и стойким — на концах цвет остался почти неизменным, но вылезшие светлые корни создавали впечатление, что у Фергуса на макушке образовалась лысина — выглядело это так нелепо, что принц, не сдержавшись, фыркнул. Иан бы непременно отпустил ехидный комментарий, что Гусик мог бы позировать для портрета одного из своих троюродных дядюшек — таким почтенным делала его эта плешь.
Во второй половине дня Фергуса ожидала неприятная процедура последней примерки свадебного наряда — единственное напоминание о грядущей церемонии. Портного, в качестве свадебного подарка, прислала две недели назад из Третогора сестра Анаис Адда, и молодая королева возмущалась, недоумевая, неужели родственница всерьез считала, что в Темерии не нашлось бы никого, способного сшить достойное одеяние для торжества. Ее возмущение стало еще сильней, когда Анаис увидела первые эскизы собственного платья. Фергус заглядывал в них, и должен был признать — портной оказался настоящим мастером своего дела. Выбранный им фасон даже на бумаге смотрелся прекрасно — были учтены все особенности нескладной мальчишеской фигуры королевы, цвета были подобраны сдержанно и точно, но для Анаис, видимо, предстоящая свадьба представлялась таким незначительным, таким нелепым событием, что она искренне полагала, что ей вовсе не придется наряжаться. Королева готова была пойти к алтарю в своей повседневной одежде — может быть, в охотничьей куртке или в легком доспехе, и только напоминание о том, что праздник устраивался не ради ее удовольствия, а ради ждавшего этого события темерского народа, примирили ее с неизбежным.
Фергус же подготовке предпочел не сопротивляться. В Нильфгаарде ему готовили новый костюм для каждого мало-мальски важного выхода в свет — привычность процедуры не добавляла принцу симпатии к ней, но, даже делая недовольное лицо, он хранил в памяти — тот, кто всегда был на виду, должен был следовать строгим правилам, и только так поддерживался порядок. И за последние дни, в череде бесконечных военных советов, примерки — долгие минуты, когда от принца требовалось только стоять неподвижно и ни о чем не думать — стали для него почти что отдушиной. Третогорский мастер, уставший от вечных придирок королевы, в покорном Фергусе видел, казалось, настоящий подарок судьбы, и ради него расстарался даже больше, чем для невесты. В Вызиме принцу ни на секунду не давали забыть, откуда он родом — может быть, проявляя почтение, может быть, подчеркивая, что он здесь чужак. Убранство личных покоев, обращение, даже то, как солдаты отдавали ему честь — все было нильфгаардским. Иан даже со смехом заметил как-то — странно, что придворные не пытались упорно говорить с принцем на его родном языке. Но тут дело было, скорее всего, в незнании этого самого языка.
