Он не стал говорить об этом ни Цири, ни Анаис, ни даже Фергусу, но то, что казалось освобождением, лечебной процедурой, их откровенный обмен памятью помог ему только на короткое время, как настойка лебеды унимала зубную боль. Но чтобы избавиться от нее вовсе, все равно необходимо было вырвать зуб с корнем. Так и Иан надеялся справиться с собой, переступив этот ужасный порог.
Он закрыл глаза и выдохнул, словно собирался произнести особенно сложное заклинание. Дверь открылась легко — после того, как отсюда вынесли тело Виенны, комната снова стала забытой и необитаемой — и запереть ее люди отца не потрудились. В крохотное окно под самым потолком проникало очень мало света. День стоял пасмурный, с самого утра с неба сыпался противный влажный снег, залепивший и без того пыльное стекло. Иан медленно, опасливо ступая по полу, как по ненадежной болотной почве, прошел до оставленного посреди комната стула — на нем во время допроса сидел папа. Второй стул валялся на боку у противоположной стены — может быть, его уронил и оттолкнул кто-то из бойцов, может быть, сама Виенна отшвырнула в сердцах.
Юный эльф сел и огляделся по сторонам. Жутко и одновременно как-то смутно волнительно было представлять, что всего пару дней назад мать ходила по этой комнате. Освобожденная от оков, она, должно быть, сперва металась из угла в угол, не находя себе места, может быть, искала способ сбежать — пока, отчаявшись, не забилась в угол, где ее и застал ночью Иан. Стражи сказали, она отвергла предложенную еду — юный эльф с горькой усмешкой подумал, что от выпивки мать бы точно не отказалась. Хотя он знал о ней слишком мало, чтобы утверждать что-то наверняка. Виенна была, как и для папы, главной женщиной в его жизни — но даже лицо ее Иан смог толком запомнить только когда она умерла.
С болезненным упорством Иан огляделся пристальней. В этой комнате под потолком не было ни балок, ни крюка для люстры. Из мебели, кроме стульев, оставалась лишь какая-то рухлядь — и он задумался вдруг, как же эльфке удалось повеситься? После выпитого в компании друзей вина, Иана всю ночь мучали неприятные сны, никак не хотевшие переступить грань настоящих кошмаров, от которых можно было бы с криком проснуться. Те видения были вязкими и топкими, как холодная трясина, и, думая, что очнулся, Иан попадал только в следующий сон. В них Виенна кончала с собой множеством разных способов — разбивала окно и разрезала себе руки осколками, бросалась грудью на ножку перевернутого стула, даже откусывала сама себе язык. Но ни один из увиденных отвратительных снов не давал ответа на вопрос — как ей удалось залезть в петлю.
Ответ нашелся через несколько минут пристального разглядывания скудной обстановки. Дверь, ведущая в коридор, открывалась наружу, была самой обыкновенной, не похожей на створки в тюрьме — без зарешеченного окна, с кованной массивной ручкой — такой же, как во многих прочих комнатах дворца. Иан очень отчетливо увидел, буквально заставив себя достроить явившийся образ до конца, как мать, пропустив ленту через изгиб этой ручки, обвила ею себя за шею, встав на корточки, а потом просто упала лицом вперед. Должно быть, она сделала все тихо, не хрипела и не слишком дергалась — стражи за дверью ничего не услышали. Или не хотели услышать? Отношение к странной пленнице со стороны командира, приправленное толикой грязных слухов, было им понятно, но они не хотели иметь с этой историей ничего общего — тем более, что Фергус еще и заплатил им за молчание.
Иан отвернулся от двери, не убежденный в своей догадке, но готовый поверить в это — чтобы сжечь получившуюся картину в своем мозгу и избавиться от нее, необходимо было сперва ее дорисовать до конца. Юный эльф опустил потяжелевшие веки — глаза заслезились, но плакать ему не хотелось. Он позволил себе воскресить в памяти то, какой он увидел Виенну в последний раз — бледное, чуть синеватое лицо было спокойным, на нем не осталось ни боли, ни ужаса, и Иану очень хотелось верить, что, если ему и предстояло отныне видеть мать во сне, то приходить она станет именно такой — умиротворенной.
Когда он снова открыл глаза, в воздухе вокруг него порхали полупрозрачные огненные бабочки.
От неожиданности юный эльф подскочил, с грохотом уронил стул и рывком обернулся. Высокий рыжеволосый эльф стоял в нескольких шагах от него, скрытый смутными тенями, сложив руки и чуть опустив голову. На нем был простой дорожный плащ, а под ним — одежды небогатого путника, торговца или бродячего артиста.
— Я знаю тебя, — голос Иана звучал не громче шепота.
— Я очень рад, что ты меня запомнил, маленький Иорвет, — эльф поднял лицо и улыбнулся. У него были тонкие, совсем неприметные черты и прямой взгляд удивительно добрых серых глаз. Он смотрел на юношу, почти не моргая, изучал его, казалось, с праздным случайным любопытством, будто выхватил знакомое лицо из яркой толпы. Имя пришло на память в следующий миг.
— Огненный Яссэ, — Иан сделал короткий шаг, а эльф театрально поклонился — так же он кланялся ликующей толпе со широкой деревянной сцены в далеком Туссенте, и юноша почти услышал собственный вопрос папе «Он волшебник?»
— Прости меня за грубое вторжение, — Яссэ опустил руки и снова сложил их скромно и чинно, как на приеме у высокопоставленного чиновника, который должен был заплатить ему за представление, — я не был уверен, что застану тебя здесь. Я всего лишь хотел посмотреть на то место, где умерла моя храбрая Соколица.
Иан опустил глаза. Эта встреча была слишком неожиданной, слишком странной, чтобы поверить в ее случайность, но, прислушавшись к себе, юный эльф не нашел ни желания, ни сил удивляться дальше. Огненный Яссэ — маг на службе королевы Саскии, о котором, должно быть, говорил человек из расколдованной статуэтки — был тем, кого Виенна называла своим другом. И он явился сюда, рискуя быть пойманным, чтобы почтить ее память. В этом было не слишком много смысла, но иных причин Иан не смог придумать.
— Я любил ее, — словно услышав его мысли, продолжал Яссэ. Он неспешно прошелся по комнате, обогнул застывшего юношу, подошел к высокому окну и взглянул на него, задрав голову, — больше всего на свете она боялась оказаться в клетке.
— Ее могли бы допрашивать в темнице, — заметил Иан негромко, ощутив внезапную необходимость оправдать действия папы. На совесть человека смерть матери легла тяжким грузом, и юноша надеялась хотя бы в собственных — и чужих — глазах снять часть этой вины. Как там сказала Анаис? Он всего лишь хорошо выполнил свою работу.
— В темнице она не смогла бы свести счеты с жизнью, — на этот раз Яссэ ответил с прохладцей, не обернувшись. Он продолжил свой путь по маленькой комнате, дошел до двери, остановился и коснулся пальцами ручки — видимо, у него мелькнула та же догадка, к которой пришел Иан. Но Яссэ не задержался надолго, сделал несколько шагов в сторону и наконец остановился перед юношей.
Он превосходил Иана в росте на полголовы, и перед магом тот почувствовал себя снова мальчишкой, но на этот раз не предвкушавшим яркое цирковое представление, а застуканным за непростительным поступком и ожидавшим справедливого наказания. Но Яссэ улыбнулся.
— Ты очень вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз, — заговорил эльф, вглядываясь в лицо Иана пристальней, — должно быть, многие из тех, кто не видел тебя пару лет, говорят это. Но я имею в виду не только твой рост. Я почувствовал в тебе силу Истока еще при самой первой нашей встрече. Ты и сам тогда этого еще не подозревал, но магия дремала в тебе — исключительная, восхитительная… Жаль, что и сейчас она спит.
Иан нахмурился. Сложно было поспорить с тем, что его успехи в магии измерялись крупицами. Он освоил несколько целительских и шпионских техник, пару несложных бытовых заклинаний, но за последние недели в нем успело многое поменяться, и эльф даже начал немного гордиться тем, чем занимался, принял, как данность необходимость упорного труда и был готов к нему. Но Яссэ, видевший его всего пару раз в жизни много лет назад, смотрел на Иана сейчас, как на глупого несмышленыша, взявшегося за сложный философский трактат, хотя едва научился складывать буквы в слова.
