Сказал — я голоден, как волк, и, словно кот, еблив.
Подайте деву — чтоб была невинна, как роса,
Стройна, как мак, нежна, как снег, до задницы коса, — голос Зяблика зазвенел, заплясал, как огонь в очаге, и удивленные слушатели, застыв, сперва даже не сообразили, что ему можно было подпевать. Риэр был почти уверен — никогда до сих пор в этих стенах никто не пел так чисто и точно, и вместе с тем — с таким независимым задором.
— Но, сударь, всюду здесь война, тут не бывает дев!
Единорог копытом бил, палатку оглядев.
Тогда подайте сразу трех удалых кобылиц —
Кто сзади сможет отличить блудницу от девиц?
На втором куплете толпа наконец подхватила песню — присоединился даже прежний владелец лютни. Мужики поднимали кружки, выкрикивали особенно похабные повороты сюжета и смеялись, но чистый голос Зяблика перекрыть они не могли — тот пел самозабвенно, точно всю жизнь выступал только перед пьяной солдатней, и знал, как перепеть их всех. Риэр поймал себя на том, что принялся притопывать ногой и хлопать в ладоши, следуя незамысловатому ритму песни, и, когда отзвучал последний аккорд, вместе со всеми засвистел и ударил кулаками по столу, требуя продолжения.
За последующий час Зяблик успел исполнить еще несколько десятков веселых походных куплетов, пока наконец не перешел-таки на мелодичную грустную балладу о странствующем рыцаре и его потерянной любви — одну из тех, что не стыдно было исполнить даже при императорском дворе. Риэр испугался было, что публика не примет такого перехода, но мужики слушали барда, не шевелясь, и кое у кого в покрасневших глазах даже выступили слезы.
Завсегдатаи не желали отпускать певца еще долго — хлопали, свистели и предлагали выпить еще, лишь бы тот не останавливался. Но Зяблик — очевидно, совершенно вымотанный нежданной славой — в последний раз поклонился, огладил гриф лютни и вернулся за стол к Риэру. Лицо у юноши при этом показалось принцу таким невозможно усталым и несчастным, что он немедля махнул корчмарю и велел ему подготовить для них комнату и горячую воду для умывания.
В постель Зяблика пришлось почти нести на руках. Если бы Риэр позволил, мужики сделали бы это самостоятельно, еще и покачали бы его по пути. Но он решительно оттеснил прочих желающих добраться до юлианова тела, и, поддерживая его за талию, вместе с ним поднялся на второй этаж корчмы.
Комната была маленькая, но довольно чистая. Кровать, застеленная свежим желтоватым бельем, располагалась у самого окна — видимо, хозяева не слишком опасались, что ночью кто-то мог проникнуть к гостям. Тем не менее, Риэр уложил обессиленного Зяблика со стороны двери и накрепко запер створки.
Очень бережно, стараясь не тревожить задремавшего музыканта, юный ведьмак избавил его от сапог, штанов и куртки. Потом, обмакнув принесенную хозяином губку в горячую мыльную воду, бережно отер Зяблику лицо и шею. Тот слегка пошевелился, тихо застонал и, приоткрыв глаза, улыбнулся.
— Я таким грязным себя не чувствовал никогда в жизни, — признался он тихо, — может, ты и в других местах меня помоешь?
Не рассчитывавший ни на что подобное Риэр хмыкнул. В комнате было тепло, Зяблика он оставил в одной нижней рубахе, и сам поспешил избавиться от снаряжения, сапог и брюк. Юноша снова окунул губку в воду, отжал ее и принялся осторожно тереть бедра Юлиана от коленей вверх. Тот поерзал немного, развел ноги шире и напряженно выдохнул, снова прикрыв глаза. Разговаривать не хотелось, легкий хмель кружил голову и наливал веки приятной тяжестью, но руки Риэра продолжали двигаться легко и ловко, подбираясь к краю длинной рубахи Зяблика. Когда принц, решив не церемониться, задрал подол до самой груди, Юлиан задышал чаще, а то, что до сих пор скрывалось под тканью, приветственно поднялось навстречу почти невинным касаниям губки. Риэр жадно облизнулся.
Его рука несколько раз скользнула между напрягшихся, чуть подрагивающих узких бедер — Зяблик выгнулся, подаваясь навстречу каждому его движению, уперевшись пятками в постель. Риэр заметил, как тонкие пальцы музыканта нетерпеливо скомкали простыню под ним — из-под опущенных пшеничных ресниц Зяблика мерцали полумесяцы белков. Влажные губы были приоткрыты, и дыхание вырывалось из вздымавшейся груди короткими жаркими толчками. Откинув губку в сторону, принц взобрался на постель с ногами, и Юлиан, словно только этого и ждал, раскрылся перед ним еще больше, развел колени в стороны так, чтобы Риэр мог устроиться между ними.
Теперь туда, где прежде проходился губкой, скользнула влажная и скользкая от мыла ладонь принца. Он огладил заветное колечко между поджавшихся ягодиц, осторожно, точно на пробу, ввел внутрь один палец, и Зяблик, всхлипнув, резко дернулся вниз, буквально насадившись на него. Свободной рукой Риэр отвел бедро Юлиана еще немного в сторону, склонился к нему и оставил быстрый поцелуй у самого основания. Что бы там ни говорил Зяблик, пахло от него вовсе не как от того, кто весь день провел в седле — аромат был резче, чем обычно, в нем чувствовался тяжелый головокружительный мускус, но принц не почувствовал в этом запахе ни одной фальшивой ноты. Он поцеловал снова, одновременно позволяя второму пальцу присоединиться к первому. Зяблик жалобно захныкал, словно не зная, на какие ласки реагировать в первую очередь — устремиться вниз или податься вверх, навстречу горячим губам Риэра.
На вкус Юлиан был крепче самого выдержанного вина — принц и раньше это знал, но сейчас, в незнакомой нищенской обстановке, вдали от дома, в комнате, сквозь тонкие стены которой все еще доносились пьяные крики из зала, это ощущалось острее и четче, точно впервые за все время их знакомства Зяблик и Риэр по-настоящему остались наедине. Пальцы скользили ритмично, хоть, пожалуй, и чуть-чуть поспешно, солоноватый привкус раскрывался на языке все отчетливей с каждым новым движением. Риэр чувствовал, как мышцы Зяблика отчаянно сжимались, а весь он буквально трепетал от желания, победившего тяжёлую усталость.
В какой-то момент Юлиан вдруг вскрикнул, дернулся, свел колени, будто испугавшись нахлынувшего невыносимого наслаждения, но принц не выпускал его до тех пор, пока по телу музыканта не прокатилась сладкая крупная дрожь, и он излился с новым сдавленным возгласом.
Зяблик заснул, едва Риэр отпустил его. Будить музыканта и требовать ответной услуги было слишком жестоко, и юному ведьмаку пришлось справляться со своими трудностями самостоятельно. Он бесшумно слез с кровати, шлепая босыми ногами по деревянному полу, отошел в угол комнаты, словно стыдясь того, что собирался сделать — но тело требовало разрядки, и Риэру пришлось ему подчиниться. Впрочем, хватило всего пары настойчивых движений рукой, чтобы проблема оказалась решена. Принц облегченно выдохнул, поспешно умылся остывшей водой и нырнул в постель, накрыв себя и Зяблика тяжелым пуховым одеялом.
Юлиан во сне подобрался к нему и прижался, почти взобравшись Риэру на грудь. Тот приобнял его и наконец смежил веки.
Однако сон не шел. Теплое размеренное дыхание Зяблика щекотало кожу, но Риэр, как ни старался, не мог выкинуть из головы то, на что согласился этим вечером. Искушение растолкать возлюбленного и поделиться с ним своими переживаниями оказалось даже сильнее искушения овладеть им, но принц сдержался. До самого рассвета он, то проваливаясь в дремоту, то, вздрогнув, просыпаясь, перекатывал в уме все возможные исходы завтрашнего предприятия. Рассудок подсказывал, что стоило отказаться от заказа. Пусть позорно сбежать, но не рисковать жизнью в противостоянии с целой ганзой, с которой не знал сладу весь состав деревенской стражи. И даже не столько количество будущих врагов тревожило Риэра, сколько его собственное нежелание поднимать меч на разумного противника. Ламберт никогда не прививал ему особых моральных качеств, не заикался о кодексе ведьмаков и этике необходимых убийств. Но вот Геральт, из чьих рассказов принц узнавал гораздо больше, чем из скупых отговорок наставника, часто рассуждал о том, что, будь его воля, он и вовсе не сражался бы с людьми, какими бы подонками они ни были. Убийства были делом солдат и заговорщиков — а не ведьмаков. И Риэр всерьез начал бояться, что в самый ответственный момент отступит и не сможет нанести решающий удар — и это будет стоить ему жизни. Глупая смерть во имя непонятной цели — хуже не придумаешь.
