Юный ведьмак сам себе удивлялся — как легко его собственная речь начала копировать местную манеру изъясняться. Дома, на пышных приемах, Риэр вечно терялся и путался в словах, если приходилось приветствовать важных вельмож и расфуфыренных дам. Мэнно и Лита смеялись над ним, отец — злился, а принц ничего не мог с собой поделать, путаясь в титулах и забывая вежливо расшаркиваться перед каждым надменным графом и его снисходительной супругой. Даже в трактире Рико зачастую приходилось стараться, чтобы завести беседу. Здесь же, среди простых нордлингов, Риэр чувствовал, как слова сами лились из него, точно он впервые встретил тех, с кем действительно мог говорить на одном языке.
— Так это вам к начальнику стражи надо или к главному ловчему, — отмахнулся Одрин, ухмыльнувшись, — они уж вам все про этого паскуду расскажут, будьте покойны. А пока — ешьте, пейте, гостям мы всегда рады!
Полненькая круглолицая девушка принесла им пиво в высоких глиняных кружках, миски жаркого, толсто нарезанный хлеб и масло в маленьком горшочке. Риэр сделал первый глоток, полностью уверенный, что уж тут-то, в отличие от дома наместника, никому и в голову бы не пришло подсыпать им в питье сонное зелье, и угощаться можно было совершенно спокойно.
Зяблик накинулся на еду вместе с ним — старосте убийство варга в лесу могло казаться сущей ерундой, но для Юлиана выдался один из самых сложных дней в его жизни, и теперь он заедал недавние волнения, едва не давясь мягким кроличьим мясом и воздушным серым мякишем.
Завсегдатаи, обернувшиеся было к гостям, когда те переступили порог, быстро забыли об их присутствии. В зале таверны царило шумное диковатое веселье. Мужики, явно прикончившие уже не по одной кружке крепкого пива, разговаривали, не понижая голоса, но слов было почти не разобрать — казалось, каждый надеялся перекричать другого, и беседа сливалась в неразличимый шум.
Впрочем, Риэру и не хотелось прислушиваться — только сев за стол, он сполна почувствовал, как на самом деле устал, замерз и проголодался. Вполне могло статься, что эта деревня была последним человеческим жильем на пути к их цели. Предгорья, если верить карте, предоставленной наместником, пустовали. Тут и там, до самого подножья Синих гор были разбросаны одинокие селения, но Риэр подозревал, что со времен войны они стояли необитаемыми. Жители перебирались в более крупные селения, поближе к границам в поисках счастья и выгоды — матушка как-то рассказывала, что северные деревни в последнее время приходили в упадок и запустение — как раз из-за того, что в столицах и крупных городах появлялись все новые рабочие места. На фабриках всегда требовались работники, из бывших солдат, забывших, как быть хлебопашцами, набирали народные дружины и отряды ландмилиции, чтобы поддерживать порядок и собирать подати. Деревни же вымирали, и зачастую градоправителям и князьям буквально приходилось загонять часть приезжих обратно, чтобы хоть кто-то мог по-прежнему возделывать землю и собирать урожай. В таких делах Риэр не больно-то разбирался, но сейчас, похоже, ему предстояло наблюдать это запустение воочию.
Кто-то из веселой пьяной компании вытащил из-под широкого длинного стола простую лютню, жалобно тренькнувшую медными струнами, и гул немного притих. Зяблик, сидевший спиной к залу, отвлекся от почти опустевшей миски и насторожился. Уезжая из Нильфгаарда, он поначалу надеялся прихватить с собой собственный инструмент — в путешествиях из Третогора в столицу Империи Юлиан никогда не расставался с лютней — драгоценным подарком наставника. Но, поразмыслив хорошенько, юный музыкант решил, что в опасном странствии инструмент мог не только не пригодиться, но и помешать. Да и потерять его в лесу или в горах было бы очень обидно. Сейчас же Зяблик напряженно прислушивался к тому, как один из завсегдатаев — молодой краснолицый парень с копной рыжих волос, куда менее пьяный, чем его товарищи — ударил по струнам.
Звук вышел неровный и какой-то вызывающий, словно неумелый музыкант с трудом представлял, с какой стороны взяться за инструмент, но шумная толпа поддержала его криками и хлопками. Краснолицый поднялся из-за стола, вышел на середину зала и, примерившись к струнам, ударил по ним снова и запел. Мотив, если можно было так назвать издаваемые парнем звуки, немедленно подхватили еще несколько нестройных голосов. Песня, явно хорошо знакомая завсегдатаем, подпрыгивала и спотыкалась, слова куплетов, рассказывавших о маркитантках в солдатском лагере, их кружевных подвязках и почему-то единорогах, гнались друг за другом, путаясь и переплетаясь, точно в отчаянной драке. Но Риэру показалось, что пел парнишка совсем неплохо.
Зяблик же, послушав выступление несколько минут, так и не соизволив обернуться, наконец ударил кулаками по столу — так, что полупустая миска на нем слегка подпрыгнула.
— Дай мне денег, — громким шепотом, стараясь перекрыть восторги толпы, обратился Юлиан к Риэру. Тот растерянно моргнул, но, порывшись в кармане, извлек несколько золотых монет — мудрый младший брат набил его кошель не флоренами, а реданскими кронами, и Риэр мысленно горячо поблагодарил его за предусмотрительность.
Зяблик выхватил деньги из руки Риэра, встал, скрипнув по полу ножками лавки, и решительно приблизился к веселому певцу. Улучив момент, когда один куплет о том, как единорог покрыл десятую барышню и до сих пор не устал, споткнулся о разудалый припев, Юлиан поднял руку, прося певца замолчать. Тот, не привыкший к подобным вмешательствам в творческий процесс, осекся и глянул на Зяблика тяжелым злым взглядом. Риэр даже успел подобраться, готовясь к тому, что вот-вот могла разразиться драка любителей искусства с наглым вторженцем.
— Добрый человек, — заговорил Зяблик учтивым, почти сладким тоном, — прошу, продай мне свою лютню.
— Чего? — не понял певец, но, когда Юлиан продемонстрировал ему пригоршню золота, хмыкнул, — маловато будет, остроухий, — заявил он, — это бабки моей инструмент, остался от одного знаменитого барда, который нашу деревню проезжал, когда она еще девчонкой была. Говорили, артист тот сбежал, чтобы его мужики не побили за то, что он всех девок перепортил, а инструмент — забыл. Бабка велела беречь его, как зеницу ока. Так что, коли хочешь его забрать, выворачивай карманы.
Риэр медленно поднялся из-за стола — садясь за ужин, он не потрудился снять со спины мечей, а куртка все еще поскрипывала от спекшейся варговой крови. Юный ведьмак был почти на голову выше дерзкого певца и куда шире в плечах. Парень, до этого ехидно скаливший неровные зубы, поднял на Риэра чуть испуганный взгляд — такой же иногда возникал в глазах тех, с кем до этого приятно пообщался Мэнно.
— Ладно-ладно, — парень протянул лютню Зяблику и, когда тот в ответ передал ему монеты, вцепился в них, словно юноша мог вот-вот передумать платить.
Юлиан глянул на Риэра через плечо, мельком улыбнулся и обратил наконец все свое внимание на спасенную из неумелых рук лютню.
— Струны расстроены, — с сожалением констатировал он. Тонкие ловкие пальцы быстро подкрутили колки, Зяблик прошелся по струнам легким перебором, все еще хмурясь. А Риэр уже снова отступил к столу, сел на самый край скамьи, оставшись на виду у собравшихся, чтобы те не забывали, кто стоял за спиной остроухого чужака.
Еще мгновение помедлив, Зяблик выпрямился, уперся стопой в ближайшую лавку, устроил лютню на колене и, привычно прикрыв глаза, коснулся струн кончиками пальцев. Толпа, наблюдавшая за сценой, притихнув и не вмешиваясь, снова загудела. Кто-то выкрикнул что-то скабрезное, веля незнакомцу убираться — слушатели явно не были настроены на слушание романтичных баллад в исполнении воздушно-возвышенного эльфского певца. Но следом за легким пробным касанием, Зяблик ударил по струнам сильнее — на этот раз звук вышел сильным и чистым. Завсегдатаи примолкли, а Юлиан извлек из лютни еще несколько задорных аккордов и вдруг запел ту же песню, что минуту назад мучал рыжеволосый парень.
— Единорог зашел в шатер, и, водки пригубив,
