========== Семейные ценности островитян ==========
Последний осенний закат горел багрянцем. Солнце, пробиваясь сквозь обрывки тяжелых, подкрашенных алым облаков, опускалось за смутный абрис скалистых островов. Море, пролежавшее в спокойной задумчивости большую часть дня, пробуждалось, поднимая одну волну за другой, набрасывалось на серый каменный берег и отступало, собирая силы для нового наступления. Ветер усиливался, грозя наступающим хрустким морозом, и на холме, открытом его резким порывам, сидеть становилось решительно невозможно.
Гуус досадливо поморщился. Он был готов к тому, что вечерний свет поймать удастся лишь на несколько кратких минут, но надеялся хотя бы подобрать цвета и сделать первый набросок, чтобы потом, когда снова встанет солнце, закончить картину уже по памяти. Но от ширящегося, всепроникающего холода пальцы леденели и не слушались — так, что было едва возможно удержать в них кисть. Нужно было возвращаться под крышу, развести огонь и смириться с тем, что величие природы, желавшее остаться незапечатленным, снова победило его. Он сделал последний яркий мазок — краска ложилась на холст неровно, комками, но Гуус давно решил, что вылощенный стиль, которому он учился с детства, для его новых картин совершенно не подходил, и только грубыми мазками, с огрехами и слишком резкими переходами от цвета к цвету и можно было изобразить то, что он видел вокруг себя каждый день. Ветер подхватил горсть легкого блестящего снега с каменной верхушки холма, осыпал им и художника, и его работу, и Гуус, фыркнув, глянул в небо. Живя на Скеллиге, сложно было не начать верить в могучих богов стихий, желавших контролировать каждую мелкую букашку, попадавшуюся пред их очами. Даже если букашка эта пыталась всего лишь зарисовать красивый закат.
Он стряхнул снег с волос и огляделся. По тропе, ведущей со стороны Харвикена, двигалась высокая фигура, закутанная в тяжелый темный плащ. Путник не пригибался под порывами ветра, шел быстро и уверенно, казалось, почти не приминая свежий слой чистого снега, не оставляя на нем следов. Гуус отложил кисть, спрятал покрасневшие ладони в отороченных заячьим мехом рукавах и теперь терпеливо наблюдал за фигурой. Путник, конечно, заметил его издалека, но не подал вида — не махнул приветственно рукой и даже не ускорил шага, точно совсем не собирался сворачивать со своего пути, и пара лишних глаз, наблюдавших за ним, его ничуть не волновала. Новый порыв подхватил и разметал полы плаща, открывая длинные многослойные юбки, в умирающем свете дня сверкнуло кичливое золотое шитье по подолу. Путник одной рукой придержал тяжелую суму на плече, а второй попытался снова запахнуться, чтобы не дать холоду проникнуть под юбки. Но ветер, не желая сдаваться, следующим ударом скинул с головы упрямой фигуры капюшон, подхватил длинные темные канаты тугих кос, а потом, словно смилостивившись, отступил. Даже со своего места Гуус видел на лице приближавшегося путника озорную улыбку — его эта привычная битва с суровой стихией неизменно забавляла.
По тропе на вершину холма путник взбежал за считанные минуты. Остановился рядом с Гуусом и критически глянул на едва начатое полотно. Последние алые лучи заиграли на длинных золотых серьгах в островерхих точеных ушах, подсветили белую, совсем не тронутую вечерним морозом кожу собственным закатным отблеском.
— Красиво, — заметил Иан, склонив голову к плечу, вглядываясь в картину внимательней. Его голос звучал выше обыкновенного — слегка ломался и хрипел, как обычно, когда действие хитрого отвара, что он принимал перед тем, как спуститься в деревню, сходило на нет.
— Я ничего не успел, — пожаловался Гуус со вздохом, тоже глянув на картину. Он медленно поднялся на ноги, отряхнулся от снега и шагнул к Иану. Тот, улыбаясь, принял его в быстрые объятия.
— Ты совсем замерз, — заметил он, оставив на колючей щеке быстрый порхающий поцелуй, — идем домой, пока оба не околели.
Гуус снова с сожалением глянул на буйство заката, потом покладисто кивнул — от холода он и впрямь уже не чувствовал рук.
В дом уже успели просочиться холод и мгла, и Иан, едва переступив порог, не сняв плаща, принялся зажигать свечи, запалив длинную тонкую лучину. Гуус, сложив на стол кисти, ящичек с красками и прислонив к стене едва начатую картину, взял два крупных полена с высокой стойки у очага и уложил их поверх едва тлевших углей.
— Я надеялся, ты к моему приходу хотя бы огонь разведешь, раз уж горячего ужина от тебя не дождешься, — ворчливо заметил Иан, перенося оранжевый огонек с одного фитиля на другой.
Гуус, плеснув на дрова несколько капель горючего ароматного масла, фыркнул, глянув на эльфа через плечо.
— Я надеялся, ты будешь для меня готовить, раз уж я взял тебя в жены, — заявил он с притворным недовольством.
— Я бы готовил, — не остался в долгу Иан, — если бы ты охотился или хотя бы рыбачил. А из твоих картин или из махорки, которую ты продаешь, супа не сваришь.
Огонь занялся легко и охотно, заплясал, облизывая сухую кору, и Гуус протянул к нему руки, согревая закоченевшие пальцы. Иан, покончив со свечами, загасил лучину, наконец отложил в сторону свою сумку и расстегнул застежку плаща у горла. Бросив тяжелую шерстяную накидку на лавку, он остался в длинном синем льняном платье, оправил чуть примятые юбки и тоже подошел к очагу.
— Я принес свиную рульку и немного плотвы, — заметил он примирительно, — а еще Ингрид дала мне целый пучок трав. Так что сегодня — пируем.
Гуус повернулся и обнял эльфа за талию, притянул к себе и наконец поцеловал его по-настоящему. Тот тихо рассмеялся, обвил шею Гууса руками, и несколько долгих минут они стояли, грея друг друга и слушая, как потрескивает, разгораясь, огонь в очаге.
Наконец, насытившись первыми минутами близости после невыносимой разлуки на целый день, Иан отпустил человека, огляделся и решительно взялся за котел, сиротливо стоявший у самого очага. Тут же недовольно фыркнул.
— Ты обещал его вымыть! — заявил он — на этот раз без притворства и кокетливой позы, и Гуус виновато вздохнул.
— Я смешивал краски, — признался он покаянно, — и совсем забыл…
— Он стоит здесь с утра! — продолжал настаивать Иан, — я ушел, когда еще толком не рассвело, а ты что же — продрых весь день? Краски твои смешать можно за четверть часа!
— Не ругайся, — попросил Гуус, стараясь миролюбиво улыбнуться, — я сейчас схожу на пристань и вымою его.
— Уже темнеет, — тряхнул головой Иан, — если тебя смоет волной, как я буду тебя искать? Лучше живой муж и грязный котел, чем мертвый — и никакого котла.
— Я почищу рыбу, — поспешил предложить компромисс Гуус, — запечем ее на углях, а рульку приготовим завтра.
Иан сделал широкий щедрый жест рукой — мол, действуй, раз отважился — и принялся развязывать пуховый платок, укутывавший его плечи. В комнате быстро становилось тепло, и, немного повозившись с платком и сапогами, эльф наконец остался в одном платье.
В уединенном доме на западной оконечности острова Фаро, в паре миль от деревни Харвикен они поселились почти сразу после того, как торговый корабль Рии вар Эмрейс доставил беглецов на Скеллиге. Капитан судна, получивший за свое молчание более, чем солидное вознаграждение, считал, должно быть, что перевозил в трюме беглых преступников, и не задавался лишними вопросами. А юноши еще на борту договорились, как станут скрываться от любопытных глаз.
И Император Фергус, и его ненадежный спутник Иан аэп Иорвет считались мертвыми — в Городе Золотых Башен прошла пышная церемония похорон почившего правителя и куда более скромная — эльфа-героя, пожертвовавшего жизнью, спасая Императора от первого неудачного покушения. Но Рия — единственный живой человек на всем Континенте, знавший о том, куда лежал путь беглецов — была уверена, что уловка эта убедила далеко не всех. Потому, снабдив сына и его друга достаточным количеством денег, она позаботилась и о скрытности, дав им в дорогу новую одежду и бумаги, даровавшие им новые личности. Фергус стал именоваться Гуусом Хиггсом, сыном купца, одного из многочисленных партнеров материнской табачной империи. Его приметную внешность постарались спрятать за новым цветом волос — и этот простой и надежный трюк снова, как и несколько лет назад, сделал бывшего Императора совершенно обыкновенным — и оттого совершенно неузнаваемым.
