Иногда, долгими зимними ночами, сидя у жаркого очага, они вполголоса, словно опасались, что за шумом ветра их мог кто-то подслушать, разговаривали о той жизни, которую оставили за плечами. Иан скучал по родителям — его тяготило то, что они даже не знали, где он, не могли ему писать, и он не имел возможности послать им весточку — годы шли, но оба беглеца еще опасались быть раскрытыми. Фергус тоже тосковал по семье. Пользуясь своим положением, мать иногда присылала ему письма — на первый взгляд, пустые и бессмысленные, больше похожие на деловые контракты и инструкции по сбыту нового товара. Но в этих сухих строках проскальзывали тепло и тоска, и Гуус с жадностью вчитывался в слова, надеясь выжать из них крохи информации о том, что творилось на Континенте в их отсутствие.
Новости они получали так же, как все островитяне — от моряков с торговых кораблей, заезжих купцов и путешественников. От них Фергус знал, что в Империи вновь правил его отец — после кончины старшего сына, Эмгыр вернулся из своего мирного заточения в Туссенте, чтобы пестовать и наставлять малышку-внучку, Императрицу Лею вар Эмрейс, и Фергус со стыдом понимал, что отец ничего не подозревал об истинном происхождении девочки. Анаис, проведя при Нильфгаардском дворе положенный год после рождения дочери, вернулась в Темерию — и было сложно представить, как тяжело дался ей выбор между родной дочерью, едва вышедшей из нежного младенчества, и родиной, заботы о которой были смыслом жизни молодой королевы. Фергус надеялся получить известия о том, что Виктор Реданский взял возлюбленную в законные жены — Ани заслуживала счастья — особенно после того, как первый супруг бросил ее одну, лицом к лицу с бессердечной политикой. Но, видимо, общественная ситуация не приветствовала такого союза, и Реданский король оставался холостым. Это не помешало ему, однако, через четыре года после «смерти» Фергуса стать отцом первого своего официально признанного ребенка. Принц Людвиг, которого Анаис родила, не скрывая, от кого понесла, стал предметом отчаянных споров между имперской и реданской аристократиями — первые настаивали, что, несмотря на свое происхождение, юный Людвиг был плодом незаконной связи, а потому — гражданином Империи. Ему прочили трон Темерии, а точнее — позицию наместника северного ленника Нильфгаарда. Реданцы же, во главе с Филиппой Эйльхарт и самим королем, утверждали, что Людвиг должен был получить гражданство свободного королевства и право на престол Редании. Фергус не раз и не два порывался написать Ани, поддержать ее в этой сложной ситуации, но никак не отважился этого сделать. Сухие сведения и красочные сплетни не давали шанса понять и представить полную картину того, что творилось на Большой Земле, и беглецам оставалось довольствоваться тем малым, что им удавалось узнать.
Иана новости большой политики, из которой Фергус черпал сведения о своей семье, почти не трогали. Имя барона Кимбольта или его супруга в этих сводках никогда не значилось. Должно быть, родители эльфа продолжали вести тихую неприметную жизнь, и торговцы с путешественниками, развлекавшие завсегдатаев корчмы в Харвикене сплетнями, о их существовании даже не знали. В ответных отчетах матери, наряду со сведениями об объемах продаж и заказом новых сортов табака, Фергус пытался ввернуть невинные вопросы о Верноне Роше и его семействе, но Рия эти призывы игнорировала — может быть, чтобы не вызывать подозрений. А, может быть, потому что сама ничего не знала. И Иан оставался в тревожном неведении.
Но эта оторванность от прежней жизни, это пустое незнание было единственным, что омрачало их жизнь. Через несколько лет пребывания на Фаро супруги отважились на несколько коротких путешествий на соседние острова, даже в Каэр Трольде, куда ярл Димун пригласил их сопровождать себя на праздник в честь свадьбы старшей дочери королевы Керис Гудрун с ковирским князем Дэмианом. Фергус опасался, что кто-то из северных гостей мог узнать их, но, должно быть, за долгие годы имя и образ бывшего Императора Нильфгаарда Фергуса настолько стерлось из памяти нордлингов, что его лицо, скрытое аккуратно подстриженной бородой, обрамленное темными кудрявыми волосами, простая одежда островитянина и отсутствие придворных нильфгаардских манер сделали Гууса Хиггса совершенно невидимым даже для самых пытливых глаз. После того торжества Фергус и Иан еще несколько раз бывали при дворе Керис, и инкогнито их оставалось неприкосновенным.
Гуус скинул с ножа рыбью требуху в большую глиняную миску, решив позже вынести ее на лед, чтобы назавтра приготовить уху и показать супруге, что он не так уж бесполезен. Иан сидел у огня. Он расплел косы и теперь медленно лениво расчёсывал длинные темные волосы, мягкими волнами лежавшие на его плечах. Пляшущий оранжевый свет бросал неясные тени на его сосредоточенное лицо, и Гуус, поглядывая на возлюбленного, отчего-то не решался снова заговорить. Иан, впрочем, сделал это за него.
— Ингрид посоветовала нам съездить в Священную Рощу Фрейи на Хиндарсфьялль, — заметил он негромко — естественное звучание его голоса окончательно вернулось, теперь в нем слышалась лишь едва заметная волнительная хрипотца. Иногда Фергус боялся, что отвар перестанет действовать, или эффект его наоборот станет необратимым — за четырнадцать лет он так и не смог понять, тяготился ли Иан необходимостью представляться женщиной, и ценил, как драгоценные камни, минуты, когда возлюбленный вновь был самим собой. Но самого Иана такие риски, похоже, ничуть не волновали. У него не осталось мужской одежды, он носил украшения, которые дарил ему Фергус, с непередаваемым изяществом, а манеры, поначалу немного угловатые и неуверенные, окончательно превратились в женские. Иногда он даже в личных беседах с супругом путал окончания, но ни капли этого не смущался. В благодарность за его старания, впрочем, в восьми случаях из десяти в постели Гуус отдавал супруге мужскую партию, и такое соглашение Иана тоже совершенно устраивало.
— Зачем? — поинтересовался Фергус, вскрывая брюхо очередной рыбине — деревенские не поскупились, и выдали Иоанне несколько самых крупных особей из свежего улова. Одна из жертв расчленения еще открывала и закрывала рот, когда Гуус взялся за нее, — я думал, мы будем отмечать Саовину в доме ярла, как обычно.
— Ингрид сказала, что, если на Саовину помолиться в Священной Роще, это решит нашу давнюю проблему, — из-за теней было сложно понять, усмехнулся Иан или просто свет так упал ему на лицо.
— У нас есть проблемы? — переспросил Фергус. Еще один комок требухи отправился в миску.
— Конечно, дорогой муж, — на этот раз Иан по-настоящему ехидно фыркнул, — мы женаты уже двенадцать лет, а детишек все нет. Ингрид считает, что Фрейя может милостью своей помочь нам с этой бедой.
Фергус улыбнулся, глянув в ясные мертвые глаза очередной плотвы, потом перевел взгляд на Иана. Тот опустил гребень, сложил руки на коленях и отчего-то смотрел на него в ответ пристально и прямо.
— Может, и правда стоит съездить, — отозвался Гуус наконец, ловко орудуя ножом. Иан тихо рассмеялся.
— Ты же понимаешь, что Фрейя нам не поможет, — заметил он — Гуусу показалось, с вызовом.
— Нет, но путешествие пойдет нам на пользу, — пожал плечами Гуус, сосредоточившись на рыбьем брюхе, — мы никогда не бывали на Хиндарсфьялле, а Священная Роща, говорят, на зиму не замерзает и даже не сбрасывает листву. Ты помнишь, когда в последний раз мы выбирались с Фаро?
Иан быстро пожал плечами.
— На Ламмас, — ответил он со вздохом, — ты прав — давно.
— Мы засиделись дома, — резюмировал Гуус решительно, — и, кто знает, может, Модрон Фрейя услышит наши молитвы и как-то решит нашу проблему — раз уж это действительно кажется тебе проблемой.
— А ты так не считаешь? — Фергус отчего-то знал, что услышит этот вопрос, но ответа на него придумать не успел.
За четырнадцать лет жизни друг с другом, без необходимости прятать свою любовь, будучи наедине на глазах у всех, деля ложе и хозяйство, они с Ианом пару раз приходили к подобному разговору, но всякий раз он заканчивался ничем. Впервые эльф заикнулся о детях, когда из Темерии пришла весть о рождении принца Людвига. Иан тогда, пряча ехидную улыбку, заметил, что, не решись Фергус сбежать от своих обязанностей — и Императора, и отца маленькой Леи — сейчас он мог бы брать на руки уже второго ребенка, которого вынужден был бы признать своим. Гуус тогда сдержанно ответил — он рад, что Ани не приходилось больше скрывать своей любви к Виктору, раз уж она отважилась обнародовать истинное имя отца своего сына. Иан тогда надолго замолчал, и больше они этой темы не поднимали — до следующего неудобного случая. Помогая деревенским женщинам разрешаться от бремени, эльф часто рассказывал супругу, как счастливые матери брали своих детей на руки в первый раз, как шептали заготовленные заранее имена, чтобы боги могли их услышать и запомнить, как суровые островитяне, новоиспеченные отцы, плакали, благодаря добрую Иоанну за помощь. И в этих разговорах Фергусу слышался отзвук какой-то скрытой тоски, в которой Иан не готов был сознаться, а он сам — не готов был спрашивать.
