С течением лет Вернон видел, как старел бывший Император, как, перешагнув какую-то неведомую черту, поддался времени и позволил своей всегда прямой спине согнуться, плечам — поникнуть, волосам — побелеть, а рукам — утратить былую неподвижную силу. Эмгыр шел по пути жизни так, как полагалось всем людям, и принимал удары спокойно, не пытаясь выцарапать у судьбы лишнего дня, лишней капли былой молодости, обмануть или обмануться. Он старел — но делал это на собственных условиях.

Но тот человек, что сидел сейчас в кресле, был не просто дряхлым и немощным — он был тенью, которой смерть щедро ссудила несколько дней, чтобы завершить земные дела. И отчего-то смотреть на то, как Белое Пламя, прежде плясавшее на курганах врагов, сейчас почти превратилось в чернеющие угли, оказалось тяжело и больно. Эмгыр был последним напоминанием о тех днях, когда Роше был по-настоящему молод, когда в борьбе было гораздо больше смысла, и любая ошибка могла стать фатальной. И это напоминание готово было вот-вот стереться, как мимолетный предрассветный сон.

При их появлении Эмгыр едва заметно пошевелился в кресле, и Роше, следуя странному внутреннему порыву, вдруг поклонился ему не так, как привык за последние годы, а в манере, которой его старательно обучил Мерерид — выставив вперед ногу, одну руку прижав к груди, а вторую взметнув вверх за спиной. Бывший Император негромко хмыкнул.

— Не волнуйтесь, — сказал он тихо, — за неправильные поклоны больше никому не полагается двести ударов палками.

Роше выпрямился и коротко улыбнулся.

— Может быть, поэтому никто больше так не кланяется, — заметил он.

— Это — лишь еще одна традиция, которая отойдет в небытие вместе со мной, — ответил Эмгыр, потом, вздохнув, качнул головой, — туда ей и дорога.

Иорвет, застывший у правого плеча Вернона, едва слышно хмыкнул — он предпочел не кланяться правителю вовсе, а тот, похоже, решил в ответ не замечать второго гостя, словно, не совершив ритуал, тот остался за пределами магического круга его взгляда. Эльфа, впрочем, такое положение дел, казалось, полностью устраивало — он отступил на полшага, и люди остались один на один.

Эмгыр с видимым трудом поднял руку и указал на пустующее кресло напротив собственного.

— Сыграем? — спросил он коротко, и Роше, секунду посомневавшись, кивнул.

Направляясь сюда, движимый единственной целью, Вернон рассчитывал приступить сразу к делу, без лишних вступлений озвучить свое предложение, преподнести умирающему правителю то, о чем втайне или явно мечтали все смертные — спасение от неминуемого конца, открыть перед ним новую дверь и помочь перешагнуть через разверзшуюся перед Эмгыром черную пропасть. Но сейчас, оказавшись с бывшим Императором с глазу на глаз, Роше отчего-то медлил.

Он уселся в кресло, окинул взглядом ровный ряд фигур и усмехнулся.

— Сегодня вы играете белыми? — спросил он, мельком глянув на иссохшееся мраморно-бледное лицо правителя и столкнувшись со знакомым и оставшимся удивительно неизменным взором цепких внимательных черных глаз. Тогда, почти четыре десятка лет назад, Эмгыр смотрел на него точно так же, и выиграть в этой безмолвной дуэли тоже было почти невозможно.

— Сегодня — вы мой гость, — ответил Эмгыр, и его худые чуть дрожащие восковые пальцы выдвинули вперед на две клетки королевскую пешку.

— К тому же, в последние годы я всегда играл за черных, — отозвался Вернон, зеркально повторив его ход.

— Вы двигали черные фигуры, потому что кто-то всегда делал первый ход за вас, — немного помолчав, ответил Эмгыр, — но, как и теперь, это была всего лишь игра по правилам, которые придумали не вы. Помните свои слова, которые я услышал во время нашей самой первой партии?

Роше улыбнулся.

— Я никогда не был ничему и никому хозяином. Ни дому, ни стране, ни даже собственной судьбе, — процитировал он негромко, — я удивлен, что вы это помните.

— Я стар и иногда путаю имена собственных детей, — ответил Эмгыр, выдвинув на три клетки белого королевского офицера, — но память моя совсем не так плоха, как может показаться. И я прекрасно помню, что ответил вам тогда — у меня нечего искать сочувствия. Особенно теперь, когда для вас все так изменилось.

Роше смотрел на правителя пристально и прямо, стараясь разглядеть в выражении его глаз горький сарказм или издевку. Никогда за все те годы, что они сперва сотрудничали, а потом перешли на какую-то новую ступень, на которой ни один из них не решался назвать второго другом, но и слова получше не находил, разговоры с Эмгыром не походили на светские беседы и пустую болтовню. Это всегда были замысловатые шахматные партии, попытки переспорить оппонента без явной конфронтации, сказать меньше и услышать больше, чем тот надеялся озвучить. Быть другом Эмгыра неизменно оказывалось даже трудней, чем оставаться его врагом. Врага можно было ненавидеть и рисковать в разговорах лишь собственной головой — с другом же важнее было не сказать лишнего, чтобы не выбить его из колеи, не оскорбить и не разочаровать. И за это потайное желание Роше часто злился на самого себя. Тот, кого много лет назад он мечтал лишь уничтожить, превратился в того, кого Вернон вдруг испугался потерять.

Он вывел из-за ряда пешек левого черного коня и, пользуясь преимуществом своего хода, опустил глаза на фигуру. Дуэль взглядов снова оказалась проиграна.

— Не знаю, так ли велики изменения, как может показаться, — почти копируя тон собеседника, ответил Вернон, — у меня есть дом, семья и много того, чему я действительно стал хозяином. Но судьба…

— Судьба — странная штука, — тонкие пальцы огладили столбик белого ферзя, — я впервые познал ее жестокость, когда ею было мне уготовано умереть. Мне едва исполнилось тринадцать лет, и это казалось возмутительно несправедливым. Мой отец променял мою жизнь на свою честь — точнее, на судьбу Империи, и тогда я впервые понял, что моя собственная участь не имеет никакого значения. Я был проклят и почти убит — но взамен смерти получил новую судьбу, куда более значительную, чем моя жалкая жизнь, — белый ферзь проделал короткий путь по диагонали, и Эмгыр задержал на нем руку, словно в этом передвижении осознал собственный давний побег от неминуемой смерти.

— Второй раз я должен был умереть под ведьмачьим мечом, — продолжал правитель — его рука упала, и он устало прикрыл тяжелые веки. Пауза длилась так долго, что Роше даже успел подумать, что опасения камергера оправдались, и бывший Император заснул на полуслове. Но по бледным губам Эмгыра проскользнула едва заметная улыбка. Он снова заговорил, не открывая глаз, но голос его звучал удивительно твердо и ясно, — это был безупречный план, и рука палача была верна и неумолима. Но судьба — больше не моя, но та, которую я присвоил — берегла меня не для этого. После того пира я перешел со смертью на ты. О моей кончине молили богов едва ли не все по ту и эту сторону Яруги, а самые смелые надеялись взять судьбу в свои руки — вы ведь и сами готовы были отсечь мне голову или вонзить нож в сердце при первой удобной возможности — да что уж там, неудобная возможность вам бы тоже сгодилась. Наша первая встреча могла стать последней.

— Вы привели весомые аргументы, чтобы я этого не сделал, — сдержанно напомнил Роше. Их странный разговор, пусть и походил на усталые бредни умирающего старика, напоследок решившего исповедоваться, но вместе с тем, Вернон отчего-то четко понимал, что Эмгыр в своих рассуждениях вел его куда-то, как болотный огонек сквозь сердце темной трясины. Он вывел на поле второго черного коня, и только после этого вновь прямо посмотрел в лицо Эмгыру, а тот, открыв глаза, ответил на его взгляд.

— Верно, — подтвердил он, — и то решение, как я подозреваю, и привело к тому, что теперь, если не судьбе, то своему дому вы стали хозяином. Так странно — правда? Никогда не знаешь, чем обернется поступок, прежде казавшийся страшной ошибкой.

— Я не понимаю, к чему вы ведете, — наконец решил откровенно признаться Вернон. Он не оборачивался и не видел Иорвета, а сам эльф вел себя совершенно бесшумно, не вмешивался в беседу и, могло почудиться, вовсе вышел из спальни, не желая присутствовать на этой последней решающей партии.