— Я справился, — отмахнулся Вернон, — и Гусик справится. Ты видел, как он смотрит на нашего Иана? Мне кажется, Фергус мог бы простить его, даже если бы наш сын признался, что обесчестил всех эльфок от Вызимы до Марибора, и каждая родила ему по ребеночку.

— Годы подточили твою проницательность, мой глупый человек, — покачал головой Иорвет, — Гусик любит Иана — это безусловно, но задетая гордость — вещь непредсказуемая. Даже в ком-то таком… неконфликтном, как Гусик.

— «Слабовольном», ты хотел сказать, — Вернон фыркнул и придвинулся к эльфу ближе, — помнишь, как его называли, когда Гусик еще носил имперскую корону? Фергус Бесхребетный. Фергус Сопляк. За то лишь, что он не желал проливать крови и устранять своих врагов. В нынешние времена его мягкость могла бы решить множество проблем…

— В нынешние времена его мягкость развязала бы кровавую войну, — возразил Иорвет, — но ты, я погляжу, не слишком-то высокого мнения о нашем дорогом зяте?

Вернон независимо развел руками.

— Я знал одного Фергуса, — ответил он, — но, как справедливо заметила Анаис, тот человек давно мертв. А с Гуусом Хиггсом, торговцем табаком, я совсем не знаком. Рано делать какие-то выводы.

— Люди редко меняются до неузнаваемости, — покачал головой Иорвет, — их жизнь слишком кратка и обычно — весьма предсказуема. Наш Гусик — вода, которая, конечно, может топить лодки и пробивать себе путь сквозь камни. Но, найдя удобное русло, будет течь по нему, пока не высохнет.

— Да ты поэт, — усмехнулся Роше, — тогда хорошо, что этой воде удалось усмирить огонь, который едва не спалил Иана дотла.

Иорвет поднял на него задумчивый рассеянный взгляд.

— Хорошо? — туманно переспросил он, и они оба замолчали.

Роше не помнил, когда в последний раз на его долю выпадал настолько долгий день. Ему начинало казаться, что с момента, как он проснулся и не обнаружил Иорвета в постели рядом, прошло несколько долгих недель. И он с огромной радостью и облегчением отправился бы спать, следуя примеру детей, но оставался еще один вопрос, требовавший ответа. Только вот Вернон теперь никак не мог сообразить, как правильно его задать.

— Идем, — Иорвет, опередив его мысли, медленно поднялся и протянул человеку руку, — я по твоему лицу вижу, что дурных новостей для одного дня тебе недостаточно. Но я не хочу говорить здесь.

Вернон хотел было возразить, трусливо заявить, что ни о чем таком он и не думал, что это, вместе с решением других проблем, могло подождать хотя бы до завтра. Но он понял вдруг с удивительной ясностью — если не получит ответа от самого Иорвета, правда откроется ему совсем иным путем, и он окажется куда менее безопасным и приятным. Человек встал, сжал ладонь эльфа, и вместе они вышли из столовой.

Иорвет вел его по галереям замка быстро и молча. Слуги, весь день державшиеся подальше от эпицентра событий — спасибо верному Робину — только сейчас начинали попадаться по пути, спеша закончить дела, оставленные с утра. Вернон понимал, что операция, проведенная управляющим с целью сохранения хозяйских секретов, должна была породить множество слухов. Какими бы вышколенными ни были прочие обитатели замка, не стоило рассчитывать на то, что каждый из них не найдет случившемуся по сотне нелепейших объяснений, не разнесет эти вести по округе, и вскоре уже каждый на баронских землях не будет обсуждать, кто это явился к хозяину в дом, и почему нужно было хранить этот приход в таком секрете. Одно радовало — едва ли кому-то из сплетников суждено было подобраться к истине сколько-нибудь близко. Вернон и сам не до конца верил, что все это происходило именно с ним — и за несколько часов перевернуло его устоявшуюся спокойную жизнь с ног на голову.

По узкой лестнице Иорвет привел его к дверям своей мастерской, извлек из кармана ключ — копии его не было даже у Робина, эльф бережно охранял свою территорию, и хорошо еще, что не выставил в коридоре голодного главоглаза. Немного замешкавшись, точно сомневался, стоило ли впускать супруга в тайную пещеру, Иорвет все же отпер замок и распахнул дверь. В мастерской было совершенно темно, хотя зимний вечер за стенами замка еще не успел перетечь в настоящую ночь. Эльф всегда плотно занавешивал единственное окно в мастерской — берег свою работу от прямых солнечных лучей, и сейчас, когда Вернон переступал порог, ему вдруг почудилось, что у дальней стены помещения замерла, насторожившись, согбенная черная фигура. На короткий миг сердце Роше сжал безотчетный страх — что, если тот, о ком они собирались поговорить, явился собственной персоной, чтобы лично рассказать о своих притязаниях. Человек почти окликнул его, повинуясь глупому порыву, но Иорвет, зайдя вслед за ним, уже запер дверь изнутри и, обогнув Вернона, невзирая на темноту, прошел вглубь лаборатории и аккуратно зажег маленькую масляную лампу под стеклянным колпаком.

В ее неверном теплом свете черная фигура в углу оказалась высоким мольбертом, на котором, накрытый темной тканью, стоял какой-то холст. Ругая себя за непрошеную трусость, Вернон прошел в мастерскую, остановился у массивного верстака и теперь наблюдал за Иорветом. Тот, постояв немного спиной к нему, вдруг решительно подошел к спрятанной картине и рывком сдернул черный полог, точно хотел раз и навсегда избавиться от всех любопытных взглядов и настойчивых вопросов.

С холста на Вернона печально и прямо смотрела Ава. Он узнал портрет из главного зала, тот самый, который Иорвет заказал самым первым, и к которому сам Роше успел так привыкнуть, что совершенно перестал его замечать — он, может, и не обратил бы внимания, что картина исчезла, пройдя мимо пустующего участка на стене над камином. В полутьме мастерской взгляд серых глаз девушки на портрете казался тяжелым и осуждающим.

— Ты убрал его, — не спросил, констатировал Вернон, и Иорвет кивнул.

— Я хочу рассказать все Иану сам, а не ждать, пока он сложит два и два, — пояснил он, — наш сын не дурак, и провалами в памяти не страдает. Думаю, лицо той, с кем путешествовал и выступал, он вспомнит без труда, а все прочее нетрудно будет додумать.

— Но что, если Айра спросит, куда делся портрет его матери? — поинтересовался Роше, хотя мысленно безоговорочно согласился с Иорветом — решение было верным, пусть и не слишком честным.

— Картина висела в светлой комнате больше десяти лет, — пожал плечами Иорвет, — давно пора было ее отреставрировать.

— Ты не реставрируешь живопись, — напомнил Вернон с легкой улыбкой, и эльф отмахнулся.

— По мнению Айры, я тут занимаюсь чем-то скучным и непонятным, — ответил он, — вполне могу и картины писать, он бы не удивился. Но я привел тебя не затем, — он быстрым жестом накинул полог обратно на картину и отошел от мольберта, вытащил из-под верстака два низких табурета и уселся на один. Вернон устроился напротив, ничего не сказав.

Иорвет молчал целую минуту, глядя вроде бы на Роше, но словно не видя его перед собой. Наконец губы его дрогнули в кривоватой усмешке, и эльф нервно передернул плечами.

— Ани сегодня сказала одну очень любопытную фразу, — начал он, — и я тут же примерил ее на себя. Если мне суждено умереть, разбираться с прочими проблемами не придется. Но ее страхи вполне может развеять современная медицина или магия… а вот мои — не то чтобы.

Вернон сдвинул брови. Часть его хотела заставить Иорвета замолчать, ухватить его за плечи, крепко встряхнуть и приказать не думать о худшем, забыть обо всем, и его, Роше, не втягивать в эту пугающую темную чащу безысходного ужаса. Но, конечно, так легко отмахнуться от него было никак нельзя.

— Что он хотел? — тихо спросил он, уже понимая, что долг, висевший над ними долгие четырнадцать лет, они с Иорветом выплатить не смогут. Словно подтверждая его слова, эльф вздохнул и рассмеялся.

— Не волнуйся, Стеклянный Человек не потребовал от меня ничьей головы, — заговорил он, — не предложил раздобыть корону Нильфгаарда или отдать моего первенца — или первого внука.

— Иорвет, — почти с угрозой выговорил Роше, — не тяни, выкладывай, как есть. От того, что ты юлишь, ничего не изменится.