— Да ты совсем ума лишился, — усмехнулся Риэр, закрыв за собой дверь и скрестив руки на груди, — а если бы кто-то вошел?

Зяблик поднял на него смеющиеся глаза и беззаботно подмигнул.

— Часто ли в твои покои врываются те, кого сюда не приглашали, нильфгаардский принц? — осведомился он с вызовом.

Риэр пожал плечами:

— Ну вот сегодня, например, — ответил он.

Юлиан, усмехнувшись, отложил в сторону лютню, медленно поднялся — колыхнулись складки шелковой рубахи, заструившись вокруг его тонкого легкого стана, и тревоги улетучились из головы принца, словно их смыло летним дождем. Зяблик пересек спальню, остановился перед Риэром, не спеша его обнимать, и заглянул ему в глаза. Взгляд Юлиана, до того шутливо сияющий, вдруг стал внимательным и печальным.

— Я слышал новости, — шепнул он, — Риэр, мне так жаль…

Принц растерянно моргнул. Удивительным образом, лишь увидев Зяблика, он мгновенно позабыл о тягостном визите к отцу и даже о страшном известии о его здоровье. Но взор обращенных на него печальных голубых глаз словно сломал в нем какую-то преграду, заставив потаенную грусть вылиться наружу, как реку, больше не сдерживаемую плотиной. Он опустил плечи и вздохнул, чувствуя, как защипало в носу.

— Мы все знали, что так будет, — ответил он тихо, и Зяблик наконец обнял его, прильнул всем телом и застыл.

— Такие новости никогда не бывают ожидаемыми, — прошептал он, — я вот, к примеру, знаю, что моя мать — человек, и она стареет. Но мне больно представлять, что будет, когда ее путь подойдет к концу, и она покинет нас с отцом.

Риэр обхватил его руками, прижал к себе так крепко, что еще чуть-чуть и, казалось, готовы были затрещать ребра. Но Зяблик не дернулся, опустил голову принцу на плечо, и тот вдохнул пряно-сладкий аромат его волос. Момент был вопиюще неподходящим.

— Я люблю тебя, — вдруг выдохнул принц, и Зяблик ответил ему — без паузы и раздумий, словно сам давно готовился это произнести и не подобрал лучшего случая:

— Я тоже тебя люблю.

Они простояли так, обнявшись, несколько долгих минут — а, может, и целый час, не чувствуя необходимости ни поцеловаться, ни выпустить друг друга из рук. Слова были сказаны, но они ровным счетом ничего не изменили. Риэр любил Зяблика и до них — сегодня утром, вчера, год назад, а, может быть, и тогда еще, когда сама мысль о любви еще не приходила ему в голову. Сердце знало, и для него неподходящего времени не существовало.

Риэр отпустил Юлиана, когда тот, вздрогнув, тяжело вздохнул. Принц на миг испугался, что разглядит в любимых глазах слезы — о том, что еще не случилось, но чему неминуемо суждено было произойти. Но Зяблик улыбнулся.

— Хочешь, я сыграю тебе новую песню? — предложил он. Светлый, как раннее утро Беллетейна, легкий, как вдох после первого поцелуя, Зяблик просто не умел отчаиваться и грустить долго. Он во всем и всегда умел находить радость, даже когда мгла сгущалась так сильно, что выхода из нее было не найти. И сейчас Риэр был ему очень благодарен за это простое и, может быть, не слишком уместное предложение.

— Похабную? — поинтересовался он, направляясь в дальний конец спальни и на ходу стаскивая с плеч куртку, — опять что-то про метиннских куртизанок и их расценки?

— За кого ты меня принимаешь! — воскликнул Зяблик возмущенно, но потом снова рассмеялся. — Нет, я написал песню для Леи. Она в последнее время такая грустная — и немудрено.

— Немудрено, — подтвердил Риэр. Он стянул с ног сапоги, отшвырнул их в сторону и опустился на кровать. Зяблик устроился рядом, беря в руки лютню. Тонкие ловкие пальцы проскользнули по новым струнам, извлекли долгий мелодичный звук. Юлиан критически нахмурился, подтянул колки, снова пробежался по струнам, и наконец удовлетворенный, кивнул, прикрыл глаза и запел:

— Эта схема проста: дверь открыть невидимкой-заколкой,

И забыв постучаться, неслышно, как темень, войти.

Для меня эта ночь стала слишком холодной и колкой —

Я хотел бы запомнить, до куда нам с ней по пути, — голос Зяблика поначалу звучал тихо и как-то несмело, но с каждой новой строчкой набирал силу и словно, опускаясь вглубь, вырывался, как горный родник из пролома в скале.

— Разделяя на строфы молитвы заплакавших статуй,

Я мозаику слов разложу на холодном полу.

Здесь пронзительно дует, и свет здесь изломанно слабый,

Вместо пламени осени в пальцах сожму лишь золу. — Риэр придвинулся к Юлиану ближе, не решаясь его касаться, но чувствуя, как каждое слово неторопливой песни точно срывало с едва подживших ран бурые корки, выпуская наружу алую кровь. Зяблик не смотрел на него. Он пел не Риэру, а, казалось, самому себе — или девочке, которая сейчас не могла его слышать, надеясь своим чистым сильным голосом дотянуться до нее.

— Эта схема проста: завывая расстроенной скрипкой,

Будет вечно звучать эта песнь, подзывая зарю.

Это просто цена за чужие смешные ошибки —

Просто мрачный сезон, который я так не люблю.

Он замолчал, и пальцы его в последний раз пробежались по струнам — последний всполох музыки отзвучал немного фальшиво, словно Зяблик, задумавшись, забыл, что должен был доиграть ее до конца. Риэр попытался улыбнуться.

— Красивая песня, — похвалил он почти шепотом, — но, думаешь, Лею она повеселит?

Зяблик, встрепенувшись, мгновение смотрел на него, едва ли узнавая, а потом снисходительно покачал головой.

— Музыка, мой дорогой, не всегда создается для того, чтобы веселить, — ответил он так же тихо, — иногда ее слушают, чтобы, заплакав, можно было прикинуться, что это песня тебя так растрогала, а вовсе не то, что омрачает сердце.

Риэр секунду молчал. Потом неожиданно совершенно не по-ведьмачьи шмыгнул носом и низко опустил голову — единственная слеза, прощекотав его по носу, сорвалась вниз и оставила мокрое пятно на покрывале. Струны лютни тренькнули — Зяблик отложил инструмент, подался к принцу, взял его лицо в ладони и поднял, заглянул в глаза. Риэру хотелось отвернуться, обмануть этот пристальный ласковый взгляд, скрыть непрошенную влагу, но Зяблик, не дав ему отстраниться, подался вперед и поцеловал принца в губы — невесомо и нежно, точно сама музыка коснулась его.

Объятие, сперва такое мимолетное, готовое в любой момент разорваться, как легкая нить паутины, стало крепче. Юлиан навис над Риэром, не разрывая поцелуя, приподнялся на коленях, тихо всхлипнул ему в губы, и в голове у принца все помутилось. Рядом с Зябликом, обнимая его, он и сам не мог долго предаваться тоске и унынию. У них всегда находились дела поинтересней. Принц скользнул ладонью под край свободной шелковой рубахи, сжал пальцы на талии музыканта, потом двинулся ею дальше, за спину, добежал пальцами до острой лопатки, метнулся ниже — к пояснице, а потом, не сдержавшись, привычно огладил округлость маленькой ягодицы. Зяблик снова всхлипнул — на этот раз громче, а поцелуй его стал жадным и глубоким.

Между моментом, когда в дверь постучали, и когда она распахнулась, почти не было паузы. Юлиан, у которого слух был тоньше, а самообладание, видимо, крепче, отшатнулся от принца, выпустил его и почти скатился с постели на пол. Риэр, рассеянно моргая, уставился на причину такой стремительной капитуляции — Мэнно стоял на пороге, скрестив руки на груди и выгнув бровь.

— Это не то, что ты подумал! — поспешил заявить принц, надеясь придать своему лицу менее глупое и напуганное выражение. Брат невесело усмехнулся. Закрыл за собой дверь и зашел в спальню.

Зяблик, старательно изображая бурную деятельность, спрятался за своей лютней и не глядел на незваного гостя, Риэр же на неверных ногах встал и нахмурился.

— Какого хрена тебе здесь надо? — решил он, что лучшая защита — это нападение. Прежде брат никогда не врывался к нему в комнату вот так — по крайней мере, с тех пор, когда они перестали делить одну спальню на двоих.

— Если желаешь умыться холодной водичкой, я подожду за дверью, — заявил Мэнно, но попыток деликатно выйти не сделал.