Рия присела на край кровати, осторожно провела ладонью по высокому изборожденному временем лбу и прошептала едва слышно:
— Дани…
На короткий ослепительный миг Фергусу показалось — нет, он почти постыдно понадеялся на это — что отец испустил дух еще до их прихода, и теперь у него не было необходимости смотреть в глаза тому, кого больше не мог узнать. Но веки Эмгыра дрогнули, он глубоко вздохнул и рассеянно посмотрел на Рию. На бледном почти безжизненном лице промелькнула тень нежной улыбки.
— Дани, — матушка потянулась к отцу и ласково — как много лет назад, так пронзительно привычно — поцеловала его в лоб, — посмотри, кто пришел.
Фергус слышал, как Иан отступил назад, оставив его, как актера, не выучившего текст, одного на сцене. Взгляд черных глаз отца поблуждал немного по комнате, а потом наконец остановился на бородатом незнакомце в одежде с чужого плеча. Гусик шагнул к постели ближе, позволяя тусклому свету свечей высветить свое лицо. Еще секунду Эмгыр молчал, потом его тонкие губы пошевелились, точно отец позабыл, как складывать звуки в слова.
— Фергус, — прошептал он, — мой мальчик.
========== Империя наносит ответный удар ==========
Вечер у Риэра выдался не из приятных. Выплакав все слезы в объятиях близнецов за надежными дверями своего кабинета, матушка тщательно умылась, припудрила лицо и подкрасила глаза, а потом все втроем они вернулись во дворец.
Заходить в отцовскую спальню и до этого дня было для Риэра испытанием на прочность. С течением дней все сложнее становилось сохранять в компании родителя присутствие духа — Риэр и прежде понимал, что они с Мэнно родились, когда Эмгыр переступил уже границу преклонного возраста. Даже пока близнецы были детьми, он часто болел, и многие дни и вечера в Туссенте приходилось проводить, забравшись к отцу в постель и слушая, как тихим слабеющим голосом тот читал им с братом истории древних времен, когда Империя бесконечно с кем-то воевала, и черный стяг то и дело взмывал над очередной завоеванной страной. Эмгыр иногда вслух жалел о том, что ему не суждено было увидеть, как его младшие сыновья достигнут зрелости и станут мужчинами — но годы шли, близнецы взрослели, а родитель был все еще жив и достаточно здоров, чтобы смотреть на них и радоваться.
Все начало меняться постепенно — сперва отец перестал выходить на долгие вечерние прогулки в компании Леи и иногда — Риэра. Больше времени проводил в постели или сидя в глубоком кресле у окна. В какой-то момент речь его стала сбивчивой и невнятной, а правая рука и половина лица перестали слушаться — придворный лекарь говорил, что Эмгыр пережил небольшой удар, но остался вполне в состоянии справиться с его последствиями. И сперва казалось, что он был прав — после долгого лечения Эмгыр стал снова появляться на публике, вернулся к прогулкам и вновь обрел способность рассуждать о прошлых временах. Но потом с ним случился второй удар — и от него отец так и не оправился.
Некоторое время после приступа он вовсе не мог говорить, а когда эта способность худо-бедно восстановилась, Эмгыр начал время от времени забывать имена тех, кто с ним разговаривал. Мать он иногда называл именем своей давно почившей первой жены или старшей дочери. К Мэнно обращался, как к Ваттье де Ридо — хотя старый разведчик скончался семь лет назад прямо за собственным письменным столом. Единственными, кого Эмгыр узнавал всегда и ни разу ни с кем не перепутал, были его обожаемая Лея и Лита — сестра начинала каждый свой разговор с родителем, представившись и позволив отцу прижать ладонь к своей щеке, видимо, для того, чтобы он получше запомнил, кто перед ним.
Но такая ситуация, какой бы плачевной она ни была, постепенно стала привычной. Отцу не становилось лучше — но и значительно хуже — тоже. Никто не надеялся, что ему суждено было поправиться — кроме, может быть, глупышки Леи — но Риэр в какой-то момент перестал сомневаться, что отец, пусть слабый и не всегда находившийся в своем уме, проживет еще очень долго. И пугающая новость скорее удивила его, чем толкнула в черную скорбь. О том же, что подумал на этот счет Мэнно, догадаться и вовсе было почти невозможно. Младшенький никогда не был щедр на демонстрацию своих чувств — точно прошел ведьмачьи мутации, стершие все его эмоции. Но Риэр знал близнеца достаточно хорошо, чтобы понять — Мэнно был шокирован и впервые в жизни не знал, как быть.
Перед дверьми опочивальни матушка натянула на лицо ласковую улыбку, и в комнату за ней следом близнецы вошли, точно мрачные тени за сказочной принцессой, спешащей на свидание с возлюбленным. Риэр иногда с содроганием думал, каково Рии было любить кого-то столь хрупкого и дряхлого, того, чья скорая смерть была предопределена. Все они — и он сам, и Лита с Мэнно — теряли отца, но таков был закон бытия. Почти всем детям суждено было похоронить своих родителей, проститься с ними навсегда. Но хоронить возлюбленных, должно быть, оказывалось в сотню раз тяжелей. Риэр даже стал ловить себя на мысли, что ему очень повезло — Зяблик родился с эльфской кровью в жилах, и перед ним лежала очень долгая жизнь, в которой Юлиану скорее предстояло проститься с Риэром, чем оставить его одного. Эти размышления были такими странными — они с Зябликом до сих пор не разговаривали о взаимных чувствах, прежде в этом не было никакой необходимости. Но вместе с тем, думать о нем, как о возлюбленном, было невыразимо приятно.
Провели у постели отца в этот раз они совсем немного времени, но Риэр успел заметить, что, в отличие от предыдущих вечеров, речь Эмгыра была совершенно связной, он ни разу не перепутал их имена, смотрел на сыновей и жену почти прямо и даже слабо улыбался, слушая историю о том, как близнецы наведались к господину вар Аррету. Не знай юноша, что сознание отца прояснилось из-за того, что он отказался от лекарств, поддерживавших в нем жизнь, он мог бы обрадоваться, что дела пошли на лад. Но это улучшение было последней победой отца — путем к смерти на его условиях, как он всегда и хотел.
Сидя рядом с ним на постели, матушка осторожно обнимала Эмгыра за плечи и почти не вмешивалась в разговор, а, когда веки того начали слипаться от усталости, поцеловала его в бледную щеку, повыше накрыла одеялом и погнала сыновей вон. Те, впрочем, и сами были рады убраться.
Оказавшись за дверью, Мэнно сразу заявил, что ему нужно было еще поработать — подготовить документы для сделки по купленной мануфактуре, проверить счета и долговые расписки. Риэр хотел уличить его во лжи — он чувствовал, что брат просто пытался сбежать от собственного горя — он поверил в скорую смерть отца куда охотней и теперь надеялся переварить известие в тишине и одиночестве. Риэр, который с рождения никогда не бывал одиноким, собрался было предложить Мэнно помочь с делами — или просто посидеть с ним в кабинете, не отсвечивая и не мешая, на случай, если близнецу все же захочется поговорить. Но, взглянув ему в глаза, принц отказался от этой идеи. Тем более, что ему самому было, чем заняться.
Распрощавшись с Мэнно, Риэр засомневался — стоило ли пытаться встретиться с Юлианом там, где они договаривались. За целый день он так и не нашел времени предупредить Зяблика, что все их планы пошли прахом. И странно было думать, что тот до сих пор дожидался его на условленном месте. Но найти Юлиана и все ему объяснить определенно стоило, однако откуда начать поиски, Риэр не знал.
Визит к отцу, неожиданные слезы матери и то, как она нежно обнимала умирающего, натолкнули принца на одну простую и совершенно необходимую вещь — точнее, перетолкнули его через границу понимания — сейчас было самое время. И Риэр, прежде сторонившийся этого нетрудного, но такого пугающего шага, наконец решился. А, решившись, не захотел откладывать дело в долгий ящик. Нужно было найти Зяблика, и срочно, пока эффект последних событий не выветрился. Но сперва принц решил переодеться — на нем все еще оставалась тренировочная куртка, и пахло от нее соответственно.
Этого вполне можно было ожидать, но Риэр все равно удивился, обнаружив Зяблика, с ногами сидевшего на его кровати. Это было не такой уж редкостью, и ничего предосудительного в таких визитах никто бы не разглядел — они с Юлианом считались лучшими друзьями, и во время своих кратких визитов в столицу тот часто ночевал в спальне Риэра еще в далеком детстве. Но сейчас Зяблик расположился на его постели, одетый только в просторную шелковую рубаху, без штанов — и деловито натягивал новые струны на свою верную лютню.
