Призрак же плыл дальше. Из зала они очутились в небольшой, полной пыли и затхлого воздуха комнате — Иорвет и не помнил, что такое помещение было в его доме. Его рука этой коморки не касалась — и доказательством тому было высокое, накрытое черным пологом зеркало в тяжелой простой раме. Ава замерла перед ним, обернулась к Иорвету.
— Куда ты меня привела? — спросил эльф помертвевшими губами, но призрак, лишь еще раз улыбнувшись, вдруг истаял, будто скрытое тканью стекло засосало его в себя.
Иорвет остался стоять перед рамой один, и все в нем велело немедленно бежать отсюда, вырваться из этой неведомой комнаты, проснуться — пусть с криком, перепугав Вернона до полусмерти, лишь бы сбросить оковы неведомой силы, которая теперь заставила его поднять руку и сдернуть тяжелый пыльный полог.
В первый момент Иорвет не разглядел в темном стекле своего отражения, но потом изображение начало медленно проступать, как утопленник, всплывающий из объятий трясины. Человек в зеркале улыбался знакомой приветливой улыбкой, и эльф почувствовал, как знак на его груди, вспыхнув, прошил все тело ослепительной болью. Господин Зеркало сложил пальцы рамочкой и поклонился.
— Здравствуй, Иорвет, — проговорил он.
========== Молчание - золото ==========
Тонкая игла легко вышла из вены на сгибе локтя, и из крохотного прокола показалась единственная капелька алой крови. Эмиель потянулся, чтобы накрыть ее кусочком полотна, но Лита остановила его руку.
— Оставь, — попросила она и с любопытством перехватила взгляд алхимика. За последний десяток лет они стали достаточно близки, чтобы Регис рассказал юной чародейке о своем темном прошлом, и о том, какой обет, данный самому себе, держал, и Лите всякий раз было интересно наблюдать — не мелькнет ли в непроницаемо-черных глазах вампира почти забытая и хорошо скрываемая жажда. Она не боялась его, хоть и знала, какая мощь, какая необоримая магия скрывались в этих сдержанных плавных жестах, как могло меняться доброе улыбчивое лицо, какое пламя разгорелось бы в его ровном всепонимающем взоре, если бы Регис дал волю скрытой внутри себя сущности. Иногда Лита даже жалела, что такое величественное, почти непобедимое существо вынуждено было скрываться под маской обыденной человечности. Но каждый был хозяином своей судьбы, и провоцировать друга специально чародейка не желала.
Пока Эмиель собирал свои инструменты, Лита медленно поднялась из глубокого кресла. Как всегда после процедуры, голова слегка кружилась, а к щекам бросился неприятный жар, но девушка привыкла к этим неудобствам, и даже начала находить в них сомнительную пользу — по крайней мере, сегодня вечером можно было не пользоваться румянами, на щеках и так будет гореть смущенная краска, которую кавалеры обычно находили очаровательной.
Детлафф, все время, пока шла процедура, остававшийся скрытым тенями в дальнем углу будуара, следивший за каждой каплей собственной крови, перетекавшей в вены юной чародейки, приблизился к ней так стремительно, словно боялся, что, покачнувшись, Лита лишится чувств. Такое произошло всего однажды — в самый первый раз, и с тех пор верный спутник ждал, что неприятность повторится, и готов был подхватить девушку. Иногда Лите даже приходило в голову сделать вид, что ей стало дурно, чтобы не разочаровывать ожиданий стража. Но он раскусил бы фальшь — хотя подхватил бы на руки с не меньшим рвением. Сейчас, однако, Детлафф лишь накинул ей на плечи легкий алый пеньюар. В собственном будуаре Лита предпочитала обходиться совсем без одежды, а полупрозрачная ткань все равно почти ничего не скрывала, но спутник всегда волновался за девичью честь своей подопечной — как строгий отец, не желавший признавать, что его девочка давно выросла. Один отец у Литы уже был, но желающих представлять себя ее родителями находилось предостаточно, и никому из них юная чародейка никогда не отказывала, хотя только с Детлаффом была искренна до конца.
Впрочем, в присутствии Региса смущаться своей наготы было глупо. Тот — надежный друг их семьи, знавший Литу до рождения, слушавший удары ее сердца, пока она была еще в утробе матери, первый взявший ее на руки, видевший ее в болезни и в здравии, посвященный во все особенности ее самочувствия — был не просто лекарем, которому можно было доверять. Он был тем, кто изучил тело Литы и все протекавшие в нем процессы с такой дотошной точностью, что иногда знал о том, что с ней происходит, лучше самой юной чародейки. И, не вполне понимая природу и причины этой близости, Лита доверяла Эмиелю больше, чем себе — и почти так же, как Детлаффу.
— Ты знаешь, что можешь быть со мной честным, — девушка подошла к туалетному столику с большим позолоченным зеркалом, опустилась перед ним и взяла в руки частый гребень. До вечернего приема оставалась еще пара часов, но на сборы можно было потратить лишь один из них. Пиппа наверняка желала поговорить с ученицей до начала торжества, дать последние указания, хотя Лита жила при реданском королевском дворе достаточно, чтобы разбираться во всех тонкостях предстоящей игры. — Я уже достаточно взрослая, чтобы принять правду, не закатывая истерик — какой бы она ни была.
Регис защелкнул замок на кожаном чехле с инструментами, но взгляда на девушку так и не поднял. По одному этому его нежеланию смотреть на нее можно было догадаться, что хороших новостей у него для Литы не было. Но она ничуть не лукавила, говоря, что готова была услышать правду. Юная чародейка была не так глупа, чтобы не понять все самостоятельно.
— Он умирает? — спросила она напрямик. Гребень на мгновение запутался в сбитом локоне, и, больше не глядя на Эмиеля, Лита принялась распутывать волосы.
— Боюсь, что так, — немного помолчав, признал Регис. Он застыл в ожидании, и чародейка видела в зеркале, каким тревожно цепким стал после этого фразы взгляд Детлаффа. В то, что удары судьбы Лита могла принимать без его помощи, он тоже так до конца и не поверил.
— Рано или поздно это должно было произойти, — заметила девушка с печальным вздохом. О том, что ее любимый папа был отнюдь не вечным, она прекрасно знала, и, всякий раз, навещая его, убеждалась в этом все больше.
Эмгыр, долго не поддававшийся старости, пока его нынешнее сокровище — маленькая Императрица Лея была слишком юна, чтобы обходиться без него, начал сдавать еще в конце этого лета, и за несколько месяцев все отвоеванные у смерти годы успели его нагнать. Лите больно было видеть, как с каждым новым днем тот, в ком несмышленой девочкой она видела непоколебимый идеал, над которым годы были не властны, таял, исчезал, оставляя на месте колосса разбитого болезнью старика, который с трудом говорил и засыпал на полуслове. А еще ей было немного стыдно за то, что навещать его девушке становилось все трудней. Она хотела сохранить в памяти своего отца таким, каким он был, усаживая ее себе на колени, деля с ней незамысловатые детские игры, приглашенный на чаепитие с компанией литиных кукол, но реальность была слишком жестока. Тот образ истлевал вместе с отпущенным Эмгыру временем. И Лита всякий раз теперь боялась заходить в его покои, опасаясь, что плачевный вид запечатлеется в ее памяти навсегда. Она не желала отцу скорейшей смерти — ни в коем случае! Но любить и помнить того, кто не станет еще дряхлее и беспомощней, было бы гораздо проще. Юная чародейка была готова оплакать его — но, в отличие от всей остальной семьи, давно отказалась от обманчивой жестокой надежды, что все наладится.
— Сколько ему осталось? — спросила она наконец. Гребень скользнул по пряди дальше, и Лита прикрыла глаза. От процедуры — или от того, что она ничего не ела с самого завтрака, а, может, от горечи этого простого вопроса — ее начинало слегка мутить.
— Пара недель, — пожал плечами Регис, — может, немного больше. Думаю, он надеется дожить до того момента, как Ее Величество войдет в возраст. Но я бы на это не рассчитывал.
— С его стороны будет жестоко умереть прямо в ее день рождения, — заметила Лита, — и отравить Лее эту дату до конца ее дней. Бедная глупышка и так, должно быть, места себе не находит.
