День протекал за днем, и жизнь в Каэр Морхене вошла в странную, но надежную колею. И было очень легко забыть, что за закрытыми дверьми лаборатории ждали своего часа смертоносные мутагены, а миг, когда Лето собирался пустить их в ход, неумолимо приближался.

Зима пошла на спад. Ночью все реже ударял мороз, а утреннее солнце, под которое Зяблик выходил с лоханью, полной измазанных кровью и грязью рубашек, пригревало совсем по-весеннему. По вечерам, когда Риэр возвращался с промысла, а Лето появлялся из-за дверей лаборатории, благоухая реагентами и спиртом, обитатели замка все чаще выбирались на широкую стену, чтобы вести долгие неторопливые беседы под загорающимися звездами.

Сперва Лето был молчалив и скрытен. Риэру и Зяблику приходилось довольствоваться короткими едкими замечаниями от него, и в общих разговорах ведьмак и подавно не принимал участия. Но со временем он разговорился, и юноши услышали от него истории о том, как Лето сражался бок о бок с Геральтом, как участвовал в обороне Каэр Морхена от полчищ полулегендарной Дикой Охоты, а потом — и как по заказу отца Риэра он убил короля Темерии Фольтеста и потерял боевых товарищей в попытках прикончить остальных правителей Севера.

Лето работал не только на Эмгыра — его услугами решили воспользоваться и чародейки, обманувшие его ничуть не меньше, чем бывший Император. И именно из-за этого ведьмак питал такую ненависть к магии и тем, кто ее практиковал.

— Твоя сестрица, — говорил он как-то вечером, сидя, свесив ноги с замковой стены, — прекрасный образец чародейской суки. Только она, по всей видимости, еще и зачаровала настоящего вампира, заставив его служить себе. Попомни мои слова — пройдет с десяток лет, и эта Лита поставит раком Континент ничуть не хуже твоего папаши. А, может, даже и лучше.

— Я думаю, Детлафф и Лита любят друг друга, — встрял Зяблик. Ни его, ни Риэра рассуждения Лето о подлости и коварстве Эмгыра ничуть не задевали — они успели к ним привыкнуть. Но о Лите разговор заходил еще не так часто, и тема была свежа и интересна.

— Он был с ней с тех пор, как я себя помню, — подтвердил Риэр, — уж не знаю, что их связывает, но Детлафф за Литу готов убить хоть нас с тобой, хоть моего отца — без разницы.

— Ты видел, как Лита цеплялась за него? — поддакнул Зяблик, — как кричала, когда думала, что Риэр убил его своими стрелами? Обычно она и глазом не моргнет, даже если при ней расчленят ее любимого щенка. А тут — едва не поубивала вас обоих. Вот бы узнать о них побольше — какая бы вышла баллада! Вампир и чародейка, связанные узами истинной любви! Публика бы обрыдалась.

— Не знаю, как публика, а я щас блевану, — заявил Лето мрачно, — знал бы, что вы — такие сплетницы, рта бы не раскрыл.

Риэр и Зяблик, переглянувшись, рассмеялись — они оба знали, что, несмотря на вечно мрачный вид Лето, он не имел ничего против подобных разговоров. Прожив почти тридцать лет в долине Каэр Морхена, ведьмак был в курсе всех новостей Континента — а этого невозможно было добиться, если не слушать сплетен в деревнях и презирать тех, кто их разводил.

Какой бы спокойной и размеренной ни казалась их новая жизнь, день Испытания неумолимо приближался. Лето рассказал Риэру, что за долгие годы жестоких экспериментов над похищенными мальчиками разработал собственный метод превращения их в ведьмаков. Прежде мастера цеха использовали для проведения мутаций помощь чародеев, которые должны были магией стабилизировать состояние будущих ведьмаков. Но колдунов в Каэр Морхене больше не водилось, и Лето пришлось импровизировать.

Все его изобретение заключалось в том, что он немного переставил между собой этапы становления мутантом и растянул их по времени. Он никогда не похищал больше одного парнишки, и все свое внимание мог уделять единственному подопытному. А с Риэром он и вовсе проявил настоящее научное упорство и терпение — Зяблик знал о таких вещах не понаслышке.

Однажды утром вместо обычного задания принести голову варга или гарпии Лето велел Риэру выпить приготовленный им отвар и закусить несколькими сморщенными коричневыми грибами, похожими на те, что заводились в отхожем месте от сырости. Риэр повиновался, и весь следующий день и часть ночи провел в горячке, исторгая из себя сперва вчерашний ужин, а потом едкую желтоватую желчь. Зяблик испугался даже, что на этот раз возлюбленный не выживет.

Но к утру Риэр оклемался, и Лето, позволив ему денек отлежаться и подкрепиться, на следующее утро повторил эксперимент.

Это длилось почти целую неделю, и под конец будущий ведьмак перестал жаловаться даже на головокружение и легкую тошноту, и закусывал мерзкими грибами, как кусочками вяленной говядины. Его тело, тренированное и привычное к ядам — спасибо Ламберту и его урокам — быстро адаптировалось к новым токсинам, и Зяблик начал замечать, что рефлексы Риэра начали ускоряться, а все его чувства — обострились. Лето был доволен результатом и говорил, что шансы принца не сдохнуть в объятиях Унылого Альберта становились реальней с каждым днем подготовки.

А вот для Зяблика все веселье закончилось. Теперь он каждый день ждал, что вот-вот наставник возлюбленного объявит, что миг настал, и Риэру пора было попрощаться с прежним собой и рискнуть всем ради своей мечты. Юлиан старался не заговаривать об этом с любимым, казаться веселым и заботливым, как обычно, но сердце его обливалось кровью и замирало от страха.

По ночам Зяблика начали мучить тяжелые смутные кошмары, в которых Риэр не просто умирал в муках, но вставал с алхимического стола ужасным монстром, неузнаваемым и неостановимым, с золотыми глазами, полными лишь жаждой крови.

Однажды, разбуженный от одного из этих снов взволнованным Риэром, который мог распознать страх возлюбленного уже даже не по тихим стонам и метаниям по кровати, а по изменившемуся запаху его тела и ускорившемуся сердцебиению, Зяблик не выдержал и вывалил на Риэра все, что его волновало в последние дни.

— А что, если, мутировав, ты перестанешь быть собой? — сбивчиво спрашивал Юлиан, впервые в жизни не в силах справиться со словами.

— О чем ты? — удивился Риэр, заботливо гладя юношу по встрепанным кудрям, — я — это я, с мутациями или нет. Просто стану еще быстрей и сильнее, буду жить очень долго и все в таком роде…

— А что станет с твоими чувствами? — понимая, что вопрос его звучал не просто нелепо, но почти эгоистично, настойчиво спросил Зяблик, — говорят ведь, что мутации притупляют эмоции, ведьмаки не способны любить, радоваться, бояться и ненавидеть. Что если ты… разлюбишь меня?

Риэр смотрел на него в этот раз долго и задумчиво, и Юлиан, успевший сто раз пожалеть, что вообще открыл рот, почти отчаялся дождаться ответа. Но возлюбленный вдруг мягко улыбнулся.

— За всю жизнь я встречал троих ведьмаков, — сказал он негромко, — про Ламберта ты и сам все знаешь — он любит свою жену, о которой раньше постоянно болтал. Он любит меня, хотя никогда в этом не признается. Он любит королеву Анаис, заботился о ней, как о родной дочери, пока жил в Вызиме. Он любит Лео и Буревестника, хотя муштрует их, как злой сержант глупых рядовых. Да он и Лею тоже любит, и тебя. Никто не стал бы спорить, что все его эмоции остались при нем. Еще я общался с Геральтом. Но о нем ты рассказать можешь побольше моего — разве мастер Лютик не прожжужал тебе все уши о том, какой это благородный, щедрый, порядочный, восхитительный человек?

Зяблик неуверенно кивнул — Риэр говорил чистую правду.

— А Лето? — все же тихо возразил он, — что если ты станешь таким, как он?

Риэр, помолчав, опустил глаза.

— Ты помнишь его рассказы об убийстве королей? — спросил он наконец, — о том, как погибли его товарищи? Мы не знаем, каким Лето был до того, как стал ведьмаком — в мире хватает ведь и полных ублюдков, и скупых на чувства молчунов, вроде моего отца — но мне показалось, наш хозяин горевал по своим друзьям. А это не очень-то похоже на кого-то с уничтоженными эмоциями.

Зяблик, снова перехватив взгляд возлюбленного, неуверенно кивнул, а Риэр, подавшись к нему навстречу, заключил юношу в крепкие объятия.