Реальность же оказалась жестока. Когда спутники повстречали Лето на заснеженном деревенском кладбище, сразу стало ясно, что на горизонте замаячила блестящая перспектива для Риэра — и чудовищный выбор для Юлиана. Зяблик не приносил возлюбленному никаких клятв, и знал — реши он отступить, вернуться в привычный мир скучных балов и удобных постелей, принц не стал бы держать на него зла, отпустил бы с тяжелым сердцем, но без единого возражения или обвинения в предательстве. Но самого Юлиана в детстве, любя, предавали слишком часто, и он просто не мог себе позволить поступить с возлюбленным так же.
Он прошел вместе с ним весь путь до таинственного Каэр Морхена, сперва став для спутников настоящей обузой. Привыкший к мягкому теплу и сытной еде, организм Зяблика почти сдался, столкнувшись с жестокостью северной зимы, и, лежа в бреду, Юлиан едва ли не воочию видел, как Риэр бросал его, уходил, оставив одного посреди непролазного ледяного леса. И пусть это и было лишь злой уловкой его воображения, Зяблик знал, что не Риэр, так их грозный спутник-ведьмак был готов именно так и поступить.
Лето невзлюбил Юлиана, едва его увидел. Привыкший восхищать толпу и заводить мимолетные знакомства, сын дипломата и внук политика, Зяблик научился отлично разбираться в людях. Он умел менять их мнение о себе — иногда для этого хватало одной песни или очаровательной улыбки. Но Лето был не похож ни на кого, с кем Юлиану приходилось доселе сталкиваться. Еще один ведьмак, с которым юноше посчастливилось быть знакомым, учитель Риэра Ламберт, отличался от своего коллеги по цеху, как Риэр отличался от Мэнно. Что бы там ни болтали о ведмачьих мутациях, в Ламберте пагубного влияния таинственной магии превращения совсем не чувствовалось. Он не просто не стал бездушной точно настроенной машиной для убийств — Ламберт вообще был одним из самых душевных и веселых людей на свете. Грубый и резкий в высказываниях, скорый на гнев, он был так же скор и на похвалу и щедр на сочувствие. В Лето же сочувствия было столько же, сколько в длинном кривом кинжале у него на поясе.
Когда в пути Юлиан совсем занемог, а Риэр отказался его оставить, Лето готов был бросить их обоих, и сделал бы это, если бы принц не был ему так нужен. Зяблик не был уверен, что именно было для сурового спутника ценней в юноше — возможность удачно завершить мутации и получить нового ведьмака или желание отомстить Эмгыру вар Эмрейсу. Но для Риэра это не имело значения. Сейчас, когда мечта его превратилась в настоящий план, он не собирался отступать. И Зяблик, которого Лето, следуя собственным интересам, помог вылечить, пообещал себе последовать за возлюбленным до конца.
Только вот о том, каким именно должен был стать этот конец, думать было страшно и больно. Почти всю жизнь, в отличие от сородичей-эльфов, Юлиан прожил с осознанием краткости и быстротечности человеческой жизни. Ему еще в раннем детстве объяснили, что матушке был отпущен короткий век, и она могла покинуть сына, когда тот бы еще даже не достиг зрелости. На фоне неизменно молодого отца еще очевидней были заметны перемены в профессоре Шани — Зяблик видел, как серебро седины изгоняло рыжий пламень из ее шевелюры, как сгибались всегда гордо расправленные плечи, увядало лицо и замедлялись жесты. Он боялся мига, когда мать испустит свой последний вздох, но смирился с этим недалеким будущим, был готов к нему. Но потом на его пути появился Риэр, и все мужество Зяблика куда-то испарилось.
Ведьмачьи мутации, о которых принц мечтал по какой-то собственной причине, были для Зяблика единственной возможностью сравняться с возлюбленным по срокам жизни, удержать его в этом мире, не дать старости и обычной человеческой судьбе разлучить их. И Юлиан поначалу понадеялся именно на это, даже воспрянул духом, но с каждым днем, приближавшим их к последней черте, его надежда источалась и таяла, как снежный покров вокруг ведьмачьей крепости. Проходя Испытание Травами, Риэр мог умереть — но не это даже теперь пугало Зяблика больше всего.
Вода в большой деревянной бадье почти совсем остыла. Прильнув к задремавшему Риэру плотнее, Юлиан лениво провел ладонью по его груди. Возлюбленный пошевелился, приоткрыл глаза и улыбнулся.
— Идем в постель, — предложил он тихо, и Зяблик едва заметно кивнул.
Весь день Риэр провел в долине. После того, как возложенная на них Литой миссия по спасению Фергуса, была выполнена, будущий ведьмак, точно забыв обо всем, что происходило за пределами высокой горной гряды, с головой погрузился в тренировки. Он уходил из их с Зябликом крохотной уютной кельи под самой крышей замка, когда едва начинало светать, и возвращался только под вечер. Поначалу Риэр и Юлиану предлагал отправляться в лес вместе с ним, но юноша быстро понял, что неизменно оказывался для возлюбленного лишь обузой, и они решили, что, пока не наступит время выходить на большак, принц будет совершать свои вылазки в одиночестве.
Даже Лето не сопровождал подопытного на этом пути. Оставаясь дожидаться возлюбленного в замке, Зяблик то и дело сталкивался с ведьмаком, пока тот, как рачительный хозяин, обходил свои владения, ухаживал за лошадьми в конюшне, чистил оружие и производил мелкий необходимый ремонт стен и ограждений. Иногда, как понял Юлиан, Лето запирался в алхимической лаборатории, сохранившейся в подвале Каэр Морхена, и там, должно быть, готовил все необходимое для будущего Испытания Травами. Ведьмачьи мутации требовали длительной подготовки — некоторые реагенты настаивались по несколько недель, а Лето, по его словам, на этот раз не желал торопиться, чтобы увеличить шансы на успех мероприятия. Зяблик, пусть до сих пор и не мог понять его мотивов, был ведьмаку благодарен хотя бы за старания.
В своих коротких путешествиях в долину Риэр занимался изничтожением живущих в округе «курочек» Лето — каждое утро он получал от ведьмака новое задание, и под вечер возвращался то с десятком голов утопцев, то с крылом большой гарпии, а один раз притащил даже рога молодого лесного беса, чем был бесконечно горд и всю ночь, пока Зяблик обрабатывал его синяки и ссадины, рассказывал о славном сражении с опасной тварью.
Время от времени Лето выгонял Риэра на ночные тренировки, чтобы убедиться в умении будущего ведьмака видеть в темноте. Хозяин замка обычно входил в их комнату без стука, и мог застать гостей в самых компрометирующих позах, но их близость Лето, похоже, совершенно не интересовала. Он, не сказав ни слова, терпеливо ждал, пока Риэр, стыдливо прикрываясь, натягивал штаны, а на Юлиана ведьмак обычно даже не глядел.
Однако с течением времени Зяблик начал замечать, что, вечно угрюмый и неразговорчивый наставник возлюбленного, прежде скорее ненавидевший его бесполезного спутника, а потом начавший его просто игнорировать, мало-помалу смирился с его присутствием, а в какой-то момент даже начал давать Зяблику мелкие поручения, которые музыкант, по его мнению, видимо, не мог запороть.
Живя с родителями или гостя у деда, Юлиан никогда не утруждал себя работой по дому. Лето же, словно ему понравились злые слова, оброненные Литой при их последней встрече, явно собирался превратить юного музыканта в настоящую ведьмачью женушку. Он не слишком изгалялся, придумывая для Зяблика поручения — велел ему готовить ужин или мыть посуду в ледяной воде, от которой ломило пальцы, и это Юлиан еще мог стерпеть. Он даже научился делать так, чтобы мясо получалось не слишком жестким, импровизировал с небогатым набором специй и приноровился так виртуозно чистить картошку, чтобы срезать лишь тоненький слой кожуры, оставив клубень нетронутым. Но когда дело дошло до стирки, Зяблик впервые почувствовал, что настало время сдаться.
Но глядя на счастливого Риэра, возвращавшегося каждый вечер то измазанным по пояс в кишках чудовищ и речном иле, то с огромными синячищами по всему телу, Юлиан понял, что повести себя, как истеричная барышня-аристократка, было ниже его достоинства, и гордость за собственное реноме превосходила возможное унижение от контакта с грязным ведьмачьим бельем. И, видя его старания, Лето даже сподобился наварить огромную бутыль специального средства из мыльного корня и собачьего сала, от которого грязь с одежды отстирывалась легко и охотно.
