— Я не голодна, — ответила девочка с достоинством, и Вернон недоверчиво покосился на нее. Прозвище, которым человек наградил юную Императрицу, когда та еще была совсем малышкой, удивительно не шло ее характеру, и в то же время, поразительно точно подходило ее внешности. Не знай Иорвет, что отцом Леи был вовсе не Фергус, он ни за что бы в это не поверил. Эльф помнил день, когда встретил ныне официально покойного Императора впервые — это случилось в Туссенте, сразу после Йуле, Иан тогда притащил нового друга знакомиться со знаменитым отцом. И Лея была удивительным образом похожа на того растерянного большеглазого мальчишку, попросившего разрешения прикоснуться к его шраму. Волосы — совершенно белые, точно чистое льняное полотно, маленькая Императрица носила заплетенными в простую, нарочито чуть растрепанную прическу, и вьющиеся пряди обрамляли совершенно бесцветное гладкое лицо, на котором, как изюм в свежем твороге, выделялись лишь темные умные глаза. Лею никогда не рядили, как куклу, грозный дед приучил ее к строгости и скромности в облике, и, пока девчонки-аристократки ее возраста мерились яркостью платьев и блеском украшений, Изюминка предпочитала простые черные платья, точно подогнанные по ладной мальчишеской фигуре — телосложением Лея пошла в мать.
Иорвет знал, что, воспитанная в лучших традициях Императорского двора, правительница освоила искусство танцев и неплохо владела оружием, но все ее жесты отличались скупостью и сдержанностью, точно Эмгыр втайне хлестал ее по пальцам, стоило девочке позволить себе лишнее движение. По лицу Леи, даже когда она была совсем малышкой, сложно было определить ее настроение. Анаис, никогда не сдерживавшаяся ни в выражениях, ни в поступках, рассказывала названному отцу, что в глубоком детстве Лея даже почти не плакала и совсем не капризничала, как все нормальные дети. И только в доме «неродного» деда Императрица порой давала волю своим эмоциям — Иорвет полагал, что в этом была заслуга Вернона и его любви, от которой невозможно было увернуться.
Сегодня же с девочкой явно что-то было не так — не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы это понять. Изюминка держалась сдержанно и прохладно, как обычно. Но Иорвет заметил, что на лице ее нет-нет, да мелькало странное отстраненно-печальное выражение, словно это не они, а юная Императрица посещала утром одинокую могилу на холме над долиной. Вернон, конечно, тоже это заметил.
— Что случилось, Лея? — спросил он, взяв девочку за плечи и развернув ее лицом к себе, пристально вгляделся ей в глаза. Изюминка помедлила пару мгновений, словно сомневалась, стоило ли поддаваться его непобедимым чарам, но внезапно губы ее задрожали, сморщился аккуратный маленькой нос, а большие карие глаза вмиг наполнились слезами. Такая перемена оказалась столь внезапной, что у Вернона сделался такой вид, будто он осознал, что держал в руках ядовитую гадюку, готовую вот-вот его цапнуть. Девочка расплакалась беззвучно, без всхлипов, лишь прозрачная влага заструилась по бледным щекам.
— Дедушка, — сказала она тихим надтреснутым голосом, — дедушка умирает.
История оказалась проста и предсказуема, как приход зимних холодов. Эмгыр, о безвременной кончине которого молился несколько десятков лет назад весь Континент, долго сопротивлялся тяжелой поступи старости, гнал ее от себя магией и собственным упрямством. Но всему в этом мире приходил конец — и его жизни тоже. Иорвет и Вернон знали, что регент хворал с начала осени. Но для человека его возраста это была не такая уж новость. О том, что Император при смерти, начали говорить еще накануне Зимней войны, и даже до этого слухами такими полнилась земля по ту и эту сторону Яруги. Иногда Эмгыр и правда стоял на пороге смерти — об этом рассказывал Фергус. Иногда бывший властитель использовал слухи о своем недуге, чтобы расслабить и отвлечь врагов. Но на этот раз, похоже, все действительно шло к неминуемому концу.
Пролив первые слезы, Лея рассказала, что подслушала разговор бабушки и личного лекаря регента. Тот, движимый скорее научным интересом, чем реальным человеколюбием, поддерживал жизнь и здоровье Эмгыра долгие годы, и мог бы делать это и дальше, сотворив из своего подопечного живую, но почти не соображающую ритуальную куклу. Реши так целитель, тот мог бы протянуть еще неопределимо долго, но Эмгыр посчитал, что уйти из жизни он хотел с достоинством — в твердом рассудке и в состоянии попрощаться с теми, кто каким-то чудом успел его полюбить.
Со своей стороны, Иорвет сомневался, что к бывшему Императору, тирану, жестокому выродку, убийце миллионов, можно было испытывать нечто подобное. Годы примирили его с бывшим кровным врагом, отправившим на смерть множество его собратьев, но симпатией к Эмгыру Иорвет так и не проникся. Вернон уважал его и считал другом. Виктор относился с почтением, но отстраненно, как и полагалось королю соседнего государства. Ани, раньше ненавидевшая Эмгыра больше всех, доверила ему свою дочь, а позднее и вовсе отзывалась о регенте с необъяснимым теплом. Но несправедливая судьба наградила деспота целой плеядой любящих родственников — женой, детьми и особенно внучкой, которая души в нем не чаяла. Сложно было понять, воспитал ли Эмгыр в Лее любовь к себе, или чувства эти были искренними, но сейчас, поняв, что дорогой дедушка и впрямь умирал, Изюминка была совершенно безутешна.
Отлучиться от смертного одра Эмгыра Лея решилась, лишь когда тот крепко заснул, но, похоже было, что во дворце не нашлось бы для юной Императрицы достаточно доверенных ушей, чтобы излить, выговорить свое горе — и понять, что с ним делать дальше. При подданных Изюминка не могла демонстрировать своих истинных чувств — а при Верноне могла, на короткое время забыв о своем статусе и воспитании.
Пока человек утешал, шепотом убеждая, что все образуется, безутешную Императрицу, Иорвет, посчитав себя лишним в этой сцене, отошел к высокому окну. Он все еще был голоден, но теперь предлагать спуститься в столовую было как-то неловко. Эльф отвел в сторону тяжелую алую портьеру и выглянул наружу — может быть, Айра решил вернуться пораньше, и теперь гонял со своей бандой по двору. Это могло стать отличным поводом отлучиться.
В тени каменной стены, кутаясь в шерстяной плащ, стояла Ава — теперь Иорвет разглядел даже ее лицо. Она смотрела вверх, прямо на него, будто точно знала, из какого окна эльф выглянет, и на месте ее печальных серых глаз зияли черные провалы.
Иорвет отпрянул, резко задернув штору. Лея и Вернон удивленно повернулись к нему, и эльф вынужден был смущенно улыбнуться.
— Мне нужно прилечь, — сообщил он, и тут же заметил беспокойство во взгляде любимого. Человек мог сочувствовать беде Леи всей душой, бесконечно утешать ее, но волнение за супруга всегда стояло для него на первом месте и могло перевесить все прочие тревоги.
— Тебе нездоровится? — спросил он так, будто подозревал это с самого утра. Лея сдвинула светлые брови — для нее, похоже, Иорвет был помехой, только мешал ее единению с сочувствующим дедом. Эльф поспешил покачать головой.
— Я немного замерз, пока мы ходили, — сказал он — Вернона сложно было обманывать, но не признаваться же ему в странных галлюцинациях! — посплю часок, а потом вернусь к вам.
Человек, ничуть не успокоенный, покладисто кивнул. Иорвет учтиво поклонился Императрице и поспешил выйти из кабинета. Идти в спальню он, конечно, не собирался. Он быстро проскользнул по коридору, отмахнулся от услужливого Робина, еще раз заикнувшегося об обеде, сбежал по широкой лестнице, перелетая через ступеньки, и наконец оказался во дворе — как был, без верхней одежды.
У дальнего угла, сбившись в маленькую группку, о чем-то судачили прачки. Снег, истоптанный множеством ног, белел так же, как утром, и у стены, конечно, никого не было. Испытывая острое желание нырнуть головой в сугроб, чтобы прийти в себя, Иорвет вышел на центр двора, замер, не решаясь подойти к тому месту, где прежде заметил безмолвную фигуру — боясь увидеть там маленькие следы девичьих ног, или того хуже — не разглядеть ничего. Ава умерла больше десяти лет назад, и с тех пор жила лишь в их воспоминаниях и на искусном большом портрете в главном зале. Она не таила в больном слабом сердце зла. Лишенная памяти о темном прошлом, любила свою новую семью беззаветно — и они платили ей той же монетой. Откуда же теперь взялось это наваждение?
