— Ее не переубедили даже красочные рассказы Иана о его работе повитухой на Скеллиге, — отмахнулся Роше, — думаю, даже Кейра в этом деле окажется бессильной. Ани успокоится, только когда ребенок родится точно в срок и так же легко и быстро, как ваш сын. А я не сомневаюсь, что так и будет.

— Правда? — Виктор с надеждой посмотрел на отца, и по его взгляду Роше понял, что страхи Анаис передались и ее почти супругу.

— Я и сам мало понимаю в деторождении, хотя мой младший сын родился у меня на глазах — с твоей, кстати, помощью, — ответил он, — но Ани — здоровая и сильная, это ее третий ребенок, и беременность, насколько я знаю, протекает хорошо. Она справится, не сомневайся.

— В иных обстоятельствах я бы поверил, — вздохнул Виктор, — но сейчас…- он замолчал, уставившись в свой почти опустевший стакан.

— Переговоры, — немного помолчав, понимающе подтвердил Вернон, — я так понял, пока о планах Темерии отделиться от одной Империи и не вступать в состав другой, решено не объявлять? И все это волнения могут плохо сказаться на Анаис и ребенке.

Виктор кивнул.

— Если бы мог, я оградил бы ее от этого, — с болью в голосе проговорил он, а потом, помолчав, добавил: — я бы и себя от этого отгородил…

Роше удивленно поднял брови, и, отвечая на его взгляд, Виктор продолжил:

— Мне предстоит торговаться с Леей, которая и так-то меня недолюбливает. А, если все сложится наилучшим образом для Темерии, я боюсь, она и вовсе меня возненавидит. А ведь она — мой первенец. Моя единственная дочь.

Над столом повисла неловкая тишина. Роше, чтобы чем-то занять руки, поднял стакан и прихлебнул вина — прохладно-терпкого, легкого, как вода. Ответить Виктору на эту жестокую правду Вернону было нечего.

— Я смирился с тем, что с самого начала она мне не принадлежала, — продолжал король, точно спиртное наконец ударило ему в голову, и он говорил теперь все, что приходило на ум, все, что зрело в нем долгие годы, — я не видел, как она родилась, не был рядом, когда она училась ходить и говорить, когда хворала и принимала свои первые решения. Для нее я всегда был тем, кто похитил ее мать, не говоря уже о политическом соперничестве. Я не мог демонстрировать свою любовь, потому что это восприняли бы, как попытку повлиять на Императрицу или проявление слабости. Я и встречался-то с ней только на официальных приемах — и мне приходилось бороться с желанием вывалить на нее правду. И все потому, что я знаю — правда уничтожит ее. И даже если Редания предложит ей политическое убежище, когда станет ясно, что Фергус ей не отец, Лея откажется. Потому что я — чужак. И лжец. Анаис, возможно, приходилось сложнее, чем мне — она могла быть рядом с Леей, говорить с ней, но, даже зная, что Ани — ее мать, Лея сохраняла дистанцию. Это страшнее, чем быть от нее вдали и довольствоваться новостями из третьих рук. Но оттого моя боль не становится меньше. Я потерял свою дочь еще до того, как она появилась на свет. И теперь должен выступать против нее на переговорах, которые зададут тон всему ее правлению. — Виктор поднял бесконечно усталый взгляд на Роше, — что мне делать, папа?

Вернон, не находя подходящего ответа, долго молчал. Потом с тяжелым вздохом покачал головой.

— Ты мог бы отправить на саммит Филиппу, сказавшись больным или слишком занятым, — заметил он, — но твои подданные не простили бы тебе этого.

— Они не простят мне и поражения, — подтвердил Виктор, — и Ани тоже не простит. Решение о предоставлении свободы Темерии еще можно подать в нужно свете. Это даже, в некотором роде, разумно и благородно — верный союзник Редании нужней, чем бунтующая провинция — в этом я почти успел всех убедить. Но Лее такой вариант не подходит.

Вернон прикрыл глаза. Сделал долгий глоток вина, прежде, чем снова заговорить. Слова давались нелегко, и каждое приходилось буквально сильной извлекать из себя.

— Недавно я говорил с Эмгыром, — сказал он, стараясь не отвести взгляда от лица сына, — и, похоже, Старый Еж, как обычно, придумал решение за нас всех.

Виктор посмотрел на отца пристальней — едва затуманивший его глаза хмель, казалось, мгновенно слетел с короля. Роше рассказал ему о своей беседе с бывшим Императором обстоятельно и подробно, не став делиться собственным мнением на этот счет, и под конец его речи лицо Виктора заметно посветлело.

— Ты пойдешь на это? — спросил он с плохо скрываемым жаром, — хотя бы подумаешь об этом? Если договор с Империей будет предполагать срок твоих полномочий, то на трон после тебя сможет взойти мой нерожденный пока сын — или дочь. Ты успеешь всему научить его, а Ани не нужно будет отрекаться от власти полностью — она может стать советницей принца…

— И твоей женой, — улыбнулся Роше в ответ. Все сомнения, терзавшие его несколько долгих недель, вдруг притупились, стоило Вернону заглянуть в полные надежды глаза сына. — Я не знаю, как на это предложение отреагирует Анаис. Она была королевой с самого детства, я служил ей, как мог, защищал ее право на корону, а теперь что же — отберу ее?

Виктор гордо вскинул голову.

— Ты думаешь, для Ани так важна именно корона? — спросил он, — это правда — она пожертвовала дочерью и сыном, всю жизнь сложила, можно сказать — но не ради короны, отец. Но ради Темерии. Вот — ее истинная любовь — не я, не дети. Темерия. И во имя ее благополучия и свободы, Анаис сделает все — даже решится сложить с себя полномочия. И передать их тому, кому она доверяет, как самой себе.

Вернон медленно покачал головой, все еще не переубежденный, но потом нашел в себе силы улыбнуться сыну.

— Я обдумаю это, обещаю, — ответил он, — до конца переговоров время еще есть. А вот ужин — стынет. Ешь, а то захмелеешь.

Виктор поглядел в свою тарелку так, словно только что заметил ее перед собой, и вдруг легко рассмеялся.

— Жаль, король Фольтест погиб, так и не узнав, что потомки его захватят весь Континент, — заявил он, — но я уверен, против твоей кандидатуры в короли Темерии он точно возражать не стал бы. А, может, и сам бы ее предложил.

— Поживем — увидим, — мрачно откликнулся Роше.

Они с Виктором просидели за столом почти до рассвета. Разговор, словно преодолев какую-то невидимую плотину, полился легко, как полноводный весенний Понтар. Отец и сын прикончили бутылку с вином, до крошки доели картошку, мясо и хлеб, и Реданский король отправлялся восвояси успокоенным и благостным.

Иорвет до утра так и не объявился. Роше это не слишком обеспокоило — супруг часто оставался в Университете по нескольку дней кряду, и нынешнее дело было слишком важным, чтобы его прерывать.

Проспав пару часов после ухода сына, Вернон снова отправился во дворец, где ему сразу сообщили, что Анаис вернулась в Вызиму и готова была его принять.

Роше проводили к знакомым дверям королевского кабинета и, деликатно постучав, он вошел, постаравшись изобразить на своем лице беззаботную уверенность, которой вовсе не ощущал.

Ани сидела за столом, держала в руках распечатанное письмо, и с внезапным ужасом Вернон заметил на бледных щеках королевы влажные дорожки слез. Притворив дверь, он ринулся к названой дочери.

С самого детства Анаис почти никогда не плакала. Роше мог припомнить всего пару таких случаев, и тогда речь шла о по-настоящему страшных вещах. Ани разрыдалась, узнав о предательстве матери. В ее глазах стояли слезы, когда «погиб» Фергус, и, даже зная правду, королева на его похоронах не смогла сдержать рыданий. Но обычно удары судьбы она встречала твердо и смело, с высоко поднятой головой.

— Ани, милая, — Роше остановился перед ее столом, упер руки в столешницу и пристально посмотрел в заплаканное лицо королевы, — в чем дело? Тебе плохо?

Мельком взглянув на него, Анаис выронила из пальцев письмо, кивнула на него и закрыла лицо руками. Плечи ее сотрясли беззвучные рыдания, и, подавив желание обнять дочь вместо того, чтобы вчитываться в послание, Роше все же поднял бумагу и пробежался взглядом по строчкам.

Письмо было написано быстрым изящным почерком Леи, и в нем юная Императрица поздравляла мать со скорым прибавлением и желала доброго здоровья и счастья. Послание было составлено просто, без придворных экивоков, и похоже было, что Изюминка писала его сама, не под диктовку, и была совершенно искренна. Роше удивленно посмотрел на Анаис.