— Вернусь в деревню, — не поднимая головы, ответил Зяблик, — а оттуда — в Ард Каррайг. Отправлюсь в Третогор к маме, потом, наверно, женюсь на Лее — она славная. И такая одинокая — ей нужен друг, а я, может, сгожусь для этого.

— Ты ведь сам сказал, что мы отправились в путешествие вместе, и должны оставаться вместе, — обиженно напомнил Риэр. Зяблик горько усмехнулся.

— Не заставляй меня ехать через этот проклятый лес и горы, чтобы посмотреть, как ты умираешь в муках, — едва слышно попросил он, — оставь это моему воображению.

— Зяблик, — принц все же приблизился и присел рядом с Юлианом на снег. Тот отдернул руку, рассыпав щепки, когда Риэр потянулся к ней, — я вовсе не собираюсь умирать. Испытание Травами — это сложно и опасно, но я сильный. Я тренировался почти всю жизнь. Это была моя мечта — помнишь, мы же говорили об этом?

— Мечта, — повторил Зяблик бесцветным тоном, — знаешь, какая у меня была мечта? — и, не дав Риэру ответить, продолжил, — Я хотел быть свободным и путешествовать вместе с тобой. Петь о твоих подвигах, перевязывать твои раны и выторговывать в трактирах ужин и комнату за свои баллады. Быть, как мастер Лютик — ерунда, правда? Я — не он. А ты — не Геральт, и нашим путям, видимо, суждено разойтись. Я стану консортом, как хочет мой дед, а ты… ты умрешь, Риэр, — и обронив эту жестокую фразу, Зяблик опустил плечи и негромко расплакался.

Риэр обнял его — и на этот раз Юлиан не отстранился.

— Но, если все получится, — прошептал принц, — я буду жить долго — так же долго, как ты.

Между ними вдруг повисла жуткая гулкая тишина. Зяблик даже перестал всхлипывать, словно осознание краткости жизни возлюбленного безо всяких Испытаний только что настигло его во всей своей жестокой ясности. Они оба всегда знали, что человеческая природа очень скоро — по эльфским меркам — должна была превратить Риэра в того, кем сейчас был его отец — в дряхлого немощного старика, теряющего рассудок и утратившего волю к жизни. И Зяблик, признаваясь в любви, отдав свое сердце возлюбленному, просто вычеркнул это из своей памяти, решил отложить раздумья на потом. Но сейчас понимание расцвело в его сознании, как хищный офирский цветок.

— Я не хочу, чтобы ты умирал, — прошептал Юлиан, и непонятно было, говорил он о страшном Испытании или о неминуемой старости через несколько десятков лет, а, может, вовсе — о варгах и кикморах, разбойниках и убийцах, с которыми им еще предстояло столкнуться. И Риэру ничего не оставалось, кроме как дать пустое невыполнимое обещание:

— Я не умру.

Когда они вернулись в склеп, Лето снова оглаживал шею Зайца, и конь нетерпеливо топтался и тыкался носом ему в шею. Не приходилось сомневаться — чутким слухом ведьмак слышал весь разговор юношей, но, похоже, и прежде не сомневался в ответе Риэра.

— До перевала — дней пять пути, — сказал он спокойно, — пешим ходом — все десять. Так что поделим коней — я возьму этого, а вы вдвоем езжайте на втором.

— Ты проводишь нас в долину, — решительно заявил Риэр, поравнявшись с Лето, — и там мы еще раз обсудим, что делать дальше. На нас возложена важная миссия, и, не выполнив ее, я не могу распоряжаться собой.

Лето поглядел на него через плечо с ехидцей во взоре, но покладисто кивнул.

— И еще одно, — Риэр взялся за повод своего коня, — мы с Зябликом поедем на Зайце. Это — не обсуждается.

========== Пир во время чумы ==========

— Долго еще? — Лея поерзала в кресле, быстрым жестом смахнула с лица упавшую светлую прядь.

Фергус улыбнулся, нанес короткий мазок и посмотрел на нее из-за холста.

— Тебе так наскучило мое общество? — поинтересовался он. Лея передернула плечами — такие провокации на нее не действовали.

— Ты сказал, что сегодня мы закончим, — напомнила она.

— Почти готово, — заверил ее Гусик, добавив на портрет еще несколько штрихов.

Писать Лею оказалось сложнее, чем пытаться запечатлеть вечно меняющуюся скеллигскую природу, и дело было вовсе не в том, что девушка то и дело двигалась, хмурилась или улыбалась, явно уделяя разговору с отцом больше внимания, чем позированию. Просто Фергусу хотелось довести этот портрет до совершенства, и с каждым новым прикосновением кисти становилось все очевидней, что изобразить то, что видели его глаза, было задачей не из легких. Гусик неизменно оставался недовольным тем, как ложились тени, как постепенно проступал на картине сдержанно изящный образ юной Императрицы, как, сколько ни смешивай краски, он никак не мог добиться нужного оттенка глаз и кожи. Однако он понимал, что виной тому был не недостаток мастерства или качество беличьей щетины кистей — совершенство линий и чистота цветов лица и фигуры дочери оказывались просто недоступны тем скудным инструментам, которые он использовал. Но выбирать не приходилось, и, добавив немного неуловимо розового ее щекам и глубокого золотого — глазам, Фергус отложил кисть и отстранился от картины.

Лея выпрямилась и, пока не решаясь встать, подалась немного вперед.

— Можно посмотреть? — спросила она с надежной. Гусик великодушно кивнул, и девушка, сорвавшись со своего места, как получившая команду вышколенная лошадь, в секунду оказалась у него за спиной и пристально вгляделась в портрет.

— Вышло немного тускло, — предвосхитил ее замечания Фергус, но Лея лишь негромко выдохнула.

— Папочка, это просто невероятно, — прошептала она. Ее легкие прохладные руки приобняли отца за плечи. Девушка склонилась ниже, прижалась щекой к макушке Фергуса и на несколько мгновений застыла, любуясь увиденным.

Пока Гусик работал над портретом, он никому, даже своей модели, не позволял на него смотреть. И теперь Лея пристально вглядывалась в несовершенное изображение самой себя и, бросив первую восхищенную фразу, замолчала так надолго, что Фергус даже забеспокоился — не разочаровал ли ее более придирчивый осмотр, не заметила ли Лея все те шероховатости, что для самого художника были мучительно очевидными.

— Я правда могу его забрать? — осторожно спросила Лея, будто опасалась, что отец мог объявить, что оставит портрет себе или продаст его кому-то.

— Конечно, — ответил Фергус, — я рад, что он пришелся тебе по вкусу. Хоть мне и жаль, что мы закончили, — и на удивленный взгляд дочери добавил: — я старался писать помедленней, чтобы провести с тобой побольше времени.

Это была чистая правда. Лея позировала ему несколько недель подряд, выкраивая свободные часы в своем плотном расписании, и в это драгоценное время никто не смел прерывать их, отец с дочерью оставались наедине и, пока Фергус рисовал, а Императрица позировала, неторопливо беседовали обо всем на свете. Гусик ни на минуту не забывал о своем разговоре с отцом, и о чем они договорились. Но, сидя перед дочерью и чувствуя, с каким доверием и охотой та тянулась к нему, поначалу не решался заводить серьезные темы — ему казалось, что, заговорив с Леей о политике, попытавшись вложить ей в голову правильные мысли, он предал бы это доверие, воспользовался положением и ее слабостями, а это было возмутительно несправедливо.

Но Лея и сама то и дело обращалась к Империи и ее проблемам, в какой-то момент даже попыталась спросить у отца совета, и Гусику ничего не оставалось, как прибегнуть к технике Эмгыра и попытаться натолкнуть девушку на правильное решение. Она рассказывала Фергусу о своих отношениях с матерью, жаловалась на то, что Людвигу, младшему братишке, всегда доставалось почти все внимание Анаис, потому, должно быть, что в нем мать не видела политического соперника, а с Леей темерской наместнице постоянно приходилось вести себя осторожно и сдержано — любое слово, сказанное дочери, даже самое невинное, могло быть использовано против Анаис, и обе это прекрасно понимали.

Фергус не мог не восхищаться дочерью и тем, как разумно и логично она рассуждала, ее умением заглядывать во все значительно глубже поверхности, но, даже держась твердой имперской позиции, Лея иногда не могла скрыть своей досады или даже тоски по простым детским радостям — любви матери, заботы отца и свободному времени. Ни Анаис, ни ее дочь не могли позволить себе любить друг друга слишком сильно, чтобы эта любовь не бросала тень на политические интересы, чтобы народ и знать не видели в любом их решении отсвет родственных чувств, не подвергали приказы сомнениям. И теперь, когда позиции матери и дочери окончательно разошлись, делать это было еще трудней.