Вошла в квартиру. Захлопнула дверь. Старенькая сумка соскользнула с плеча и с глухим стуком упала на пол. Девушка медленно сползла вниз по стене, села на стертый, потемневший от времени паркет, прижалась рыжим взлохмаченным затылком к выцветшим бледно-розовым обоям и закрыла глаза. Не плакала. До боли прикусила губы, но не плакала.

Паршивый день. Просто ещё один паршивый день. Вот и все. Пора привыкнуть.

Часы в гостиной пробили шесть раз. Эмма устало разомкнула веки и тяжело поднялась с пыльного пола. Сняла серое потертое пальтишко, купленное пару лет назад в магазинчике «Секонд-хенд», что располагался неподалеку в подвале соседнего дома. Медленно стянула с ног приобретенные там же ботиночки – черные, чуть выше щиколотки, на  тонких истертых шнурках. Жуткие ботиночки из прошлого века…

Поправила рыжие, некрасиво торчащие волосы и зябко поежилась – сентябрь в этом году случился неприятно промозглым. С первых чисел зарядили дожди делая все вокруг неуютным и словно пропитанным сыростью.

Девушка поплелась в медленно тонувшую в густых сумерках кухню. Достала из старого шкафчика над столом бутылку дешевого красного вина – обезболивающее для таких неудачных дней. Осталось чуть больше половины.

Когда это было прошлый раз? В минувший вторник?

Папа заезжал. Привез немного денег, поздравил с днем рождения, которое вообще—то в конце августа. Он всегда забывал. Сказал, что уезжает. Оставил ключи от своей квартиры, что бы она поливала цветы.

Она не зажигала света, она давно подружилась с темнотой. С тех самых пор, как возненавидела свое отражение в зеркале.

На лестничной клетке никого не было. Девушка захлопнула дверь и выругала себя:

– Дура! Кто придет, если ты никому не нужна?!

– Не говори о себе плохо, тем более что  я уже здесь! – раздался из комнаты бархатный мужской Девушка почувствовала, как в носу неприятно свербит перед слезами и закусив губы, что бы не разреветься раньше времени направилась в комнату. Пить вино собиралась сидя на продавленном кожаном диване. Разговаривая с сочащейся из углов темнотой.

Не зажигала света. Бесшумно двигалась в полумраке комнат. Комнат, с высокими потолками, комнат, наполненным антиквариатом и пылью. Комнат, в которых так остро чувствовала свое одиночество.

Вино пила прямо из бутылки. Пила и плакала, размазывая по щекам горячие ручьи слез.

Ей было восемнадцать лет. Ее назвали нелепым для этой страны и времени именем – Эмма и всю свою жизнь она считала, что именно имя виновато во всех несчастьях.

–Да, это дурацкое имя мешает мне жить, – пожаловалась девушка темноте, которая давно уже была ее единственным собеседником. – А еще.… Еще то, что я рыжая!

Эмма помолчала и с обидой заявила:

– Имя режет слух, а цвет волос – глаза!

Она снова всхлипнула, вспоминая, как сверстники дразнили ее из—за огненно—рыжих волос, из—за имени, из—за фатальной невезучести и невероятной неловкости. Она спотыкалась на ровном месте, била посуду, падала в лужи, пачкала новую одежду. Она теряла варежки, ключи, дневники, библиотечные книжки и домашние задания, приводя в исступление домашних нелепостью историй, в которые попадала.

  К одиннадцати годам Эмма окончательно уверилась, что пришла в этот мир, что бы притягивать все существующие неудачи, неприятные случайности и грустные закономерности.

"Несчастье, а не ребёнок!" – цокала языком ее красавица мать, стоило Эмме появиться на пороге с дрожащим от едва сдерживаемых слез подбородком.

Девочка рано поняла, что искать у взрослых сочувствия и защиты бесполезно – они всегда слишком заняты, чтобы разбираться в детских делах.

Учителя называли травлю Эммы одноклассниками «подшучиванием», а родители…

  Отец много работал и никогда особо не интересовался дочерью, мама же обычно махала руками, словно отгоняя дурную удачу: «Ничего не желаю слышать! У меня трещит голова! Умей разобраться сама, ты уже большая! Ну что за ребёнок мне достался?! Я иногда думаю, что тебя подменили в роддоме!»

Эмма и сама иногда думала, что эта лёгкая, похожая на лесную нимфу, хрупкая женщина не может быть её матерью. Ну невозможно же, что бы у такой эффектной и яркой красавицы, могла родиться на столько неуклюжая и некрасивая дочь.

Она запомнила мать звенящей и порхающей, словно бабочка. В летящих платьях, с копной пушистых волос и облаке сладких, как летнее варенье, духов. Эмме исполнилось тринадцать, когда автомобиль деда попал в аварию. Все, кто находился в салоне погибли – мама, бабушка, дед.

Больше всего Эмма горевала по деду. Он любил ее. Может быть, единственный в целом свете. Он покупал Эмме леденцы, которые мать называла стекляшками и не позволяла есть, гулял с ней рассказывая о городе, давал листать старинные книги из своей библиотеки. Известный историк, профессор археологии, дед часто бывал в командировках из которых всегда привозил внучке что—то особенное. Впрочем, Эмма любила его не за подарки, а за те волшебные сказки, что он рассказывал. Главная героиня всегда была рыжеволосой принцессой. Она попадала в разные переделки, но всегда появлялся прекрасный принц и невзгодам приходил конец. Дедушка убеждал, что и с Эммой будет точно так, но она не очень—то верила.

 Пожалуй, после смерти деда Эмма впервые поняла, что такое одиночество. Отношения с отцом никогда не были теплыми, а тут и вовсе разладились. Несчастье не сблизило, а разделило их ещё больше. Они были чужаками под одной крышей. Через год отец вновь женился и привел в дом молоденькую хорошенькую мачеху. И она родила ему новую дочку. Не рыжую. Ее назвали  нормальным именем Анастасия и Эмма впервые увидела, что её отстраненный и всегда сдержанный отец становится мягким и улыбчивым при виде младенца. Тогда—то Эмма и начала замечать раздражение, которое вызывает у отца. Она не давала ему насладиться семейным счастьем, одним своим видом разрушая иллюзию того, что раз у него молодая жена, то и он еще молод и полон сил. Эмма видела, как отец боится своего возраста – закрашивает седеющие виски, ходит в спортзал и солярий, стараясь держать себя форме, что бы не выглядеть старой развалиной рядом с молодой женой. Эмма понимала, что не вписывается в эту счастливую семью, что они едва терпят мелькание ее огненных волос перед глазами и совсем не удивилась, когда отец предложил ей переехать в квартиру деда. Вот в эту самую просторную «двушку» с высокими потолками и истертым скрипучим паркетом, в которой будто остановилось время.

В шестнадцать у Эммы началась самостоятельная жизнь. Конечно, отец обещал оплачивать счета и обеспечивать всем необходимым, но его новая семья требовала все больше, так что девушка едва сводила концы с концами.

Когда Эмма окончила школу, отец приехал с тортом и банкой дорогого чая, долго ходил вокруг да около, пока, наконец, не заявил, что много думал о ее будущем и через «одного человека» пристроил в университет.

Вообще—то Эмма мечтала изучать историю, как дед, что бы в будущем стать археологом, но отец заявил, что все решено, что он очень постарался и ему не хочется, что бы дочь его подвела. Эмма совсем не хотела никого подводить, а тем более отца, который впервые выказал такое участие в ее судьбе, и променяла историю на социологию.

Она со страхом думала, что в университете все продолжится – дурацкие шутки со стороны сверстников и тычки, и испорченные вещи, но все было иначе. Лишь в первый день, когда преподаватель назвал ее фамилию и подчеркнуто громко – имя, аудитория оживилась, когда же все увидели обладательницу этого «раритетного аристократичного», по рядам пробежал смех и дальше ее попросту не замечали.  Девочка – ноль. Девочка – пустое место. Девочка  – никто. Да, она понимала, что мало приятного видеть ее плохо стриженую лохматую голову и то, во что она одевается, иначе как тряпьем не назовешь, но порой подчеркнутое невнимание хлестало больнее пощечин. Эмма боялась, что если так пойдет и дальше, то к выпуску она и в самом деле станет невидимкой.