— Красиво, словно акварель, — она прикасалась пальчиком к стеклу, словно накладывала на весенний город невидимые мазки.
Он приподнялся на локтях, но смотрел не в окно, а на неё. Она сама была как акварель: огненное на белом, брызги веснушек на груди и плечах, размытые розовые тени во впадинках. Она заметила его жадный взгляд, смутилась, сползла вниз по подушке:
— Не смотри так.
— Как?
— Ты знаешь.
— Глупенькая, — рассмеялся Ренат, — ты теперь стопроцентно моя девушка. Как мне на тебя ещё смотреть? Главное, если вдруг кто-то другой на тебя так глядеть будет, скажи. Я вырву ему глаза. А если к тебе опять кто-то прикоснётся, сердце выдерну. И ты больше не уговоришь меня кого-либо пощадить.
— Ты всё-таки страшный человек, Ренат Муратов, — она усмехнулась, коснулась его подбородка. — Меня предупреждали, а я не послушала. И глаза у тебя страшные, — прохладные пальчики легли ему на щёки и век, — и красивые. Я тебя так боялась… давно… Смешно вспоминать… Мне тогда… плохого о тебе наговорили.
Ренат поцеловал её в ладошку, лёг на бок, опершись на локоть:
— Кто?
— Неважно. Всё в прошлом. Сегодня мой день рождения. Мне восемнадцать. Самый счастливый день.
— Тебе было… хорошо со мной? Тебе понравилось?
Она перекатилась к нему под бок, спрятала лицо на плече у шеи, смущённо протянула:
— Да.
— А потом… больно было?
Она помотала головой, защекотав подбородок кудряшками:
— Нет. Немножко. Чуть-чуть, — приподнялась, с надеждой заглядывая ему в лицо: — А тебе? Тебе было со мной хорошо?
— Глупенькая, — он вдруг почувствовал, что краснеет. — Разве по мне незаметно? С парнями всё просто, это с девчонками приходится… повозиться.
— Как всё это странно, — сказала она задумчиво. — Я раньше на такие темы даже с подружками стеснялась говорить. Что изменилось? Мне не стыдно, мне с тобой легко. Почему?
— Потому что мы теперь вместе… Раньше говорили: познали друг друга… Но ты всё-таки почемучка!
— Скажи ещё раз. Мне нравится.
— Почемучка. А хочешь расскажу, какая ты?
— Расскажи! Какая я? — она положила ладошки ему на грудь, упёрлась в них подбородком, выжидательно округлив глаза. На щеках её заиграли ямочки.
— Сладкая, как карамель. Солёная, как море. Красивая, как солнце. Я каждую нашу встречу помню. Ты многого не знаешь про нас, а я расскажу тебе однажды: как увидел тебя в первый раз, как ты пела, как я ходил за тобой, а ты злилась, как обижал тебя, а потом мучился…
— Ренат, — сказала она задумчиво, — я теперь понимаю, что даже плохое между нами было хорошим. Наверное, это и есть счастье.
— У меня есть для тебя подарок, в машине. Я не взял с собой, растерялся… не ожидал, что ты…
— Что попрошу тебя остаться со мной сегодня?
— Да.
— Не жалеешь?
— Глупенькая почемучка. Я так долго ждал этого. Иди сюда.
Он начал засыпать, а боль не утихала. Она пришла за ним даже в сон, эта боль, в ту самую комнату с видом на университетский парк и корабли вдали. Простыни с розочками, запах карамели и моря.
Марина сидела, обняв колени, склонив на них кудрявую голову, смотрела на него грустно, почти не моргая. Он глядел на неё, заложив руки за голову. Руки были его нынешние, загрубевшие от работы в саду. И на щеках была щетина. А Марина была восемнадцатилетней, такой, какой он её запомнил, с веснушками на плечах и ресницами до самых бровей, только грустной, без улыбки и смешинок в глазах. Она всегда была грустной в его снах, в отличие от воспоминаний.
— Отпусти меня, — жалобно попросил Ренат. — Ну зачем я тебе теперь? Ты где-то далеко, живёшь, наверное, счастливо с мужем и детишками, ты ведь всегда мечтала о семье и детях, а я так и застрял в нашей первой и последней ночи вдвоём. Друзьям вру, ищу твои черты во всех встречных девчонках, бедокурю, как выпью, разговариваю со сновидениями… Я помню каждое твоё слово, каждый твой вздох. Одни думают, я тебя забыл, другие, что я тебя ненавижу, а я бы всё отдал, лишь бы увидеть тебя наяву… Но я не могу так больше, не справляюсь, понимаешь? Мне тридцать с хвостиком, а я всё ещё там… Словно программа зависла: те же сумерки, та же наша ночь, каждый сон…Зачем ты так со мной? Отпусти меня! Отпусти.
Она молчала, как всегда в его снах, потом вдруг заговорила, выдохнула в блеск сумерек своим волшебным голосом:
— Хорошо. Уходи.
Сумерки погасли. Марина растворилась во тьме, хлынувшей из университетского парка. И Рената подбросило, он протянул руку, словно и вправду мог удержать что-либо в своём сне:
— Нет, пожалуйста, не надо! Я не хотел этого!
* * *
Утром Алёна рассказывала последние сплетни из мира журналистики и снова клянчила у него интервью: «ну, Ренатик, ну любименький, один маленький двадцатиминутный выпуск». Потом сказала с милой обиженной гримаской:
— Ты во сне просил кого-то тебя отпустить. Так смешно стонал: отпусти меня! ну зачем я тебе? А потом как заорёшь: не надо! Я чуть не описалась.
— Наверное, налоговая снилась, — натужно отшутился Муратов. — Или устал я. Я всегда со сне разговариваю, когда устаю.
— Буду знать, — лукаво улыбнулась Алёна. — А ты изменился. Осунулся. Сбрей эту гадость, колешься.
— Подумаю, — уклончиво пообещал Ренат.
Вернувшись домой, он открыл шкаф, сдвинул в сторону подставку под мужские перстни, долго смотрел на затёртую фиолетовую коробочку с золотыми буквами на крышке, но не открыл её, а спрятал обратно.
Посёлок Кольбино, июль 2017 года
Кот сидел у окна, выжидательно глядя сквозь стекло.
— А, это ты? — сказал Ренат, раздвигая створки. — Как там тебя?
У кота была какая-то забавная кличка, что-то из компьютерной области. Соседи говорили, но Ренат её всё время забывал. Котяра неспеша зашёл в дом, покрутился у кадки с цветком, присел, потоптался, оттолкнулся от пола и приземлился на диван. Прошёлся, хотел спрыгнуть, упал — филейная часть перевалила, соседи любимца явно раскормили.
— Жрать хочешь, наркоман? — спросил Ренат.
Котяра заинтересованно обнюхал мелкого бычка со вчерашней рыбалки, зевнул и ушёл в угол на пятно солнца — вылизывать роскошный мех, серый с аккуратными квадратными пятнами-подпалинами.
— Ну вот, — огорчённо произнёс Муратов, сидя на корточках с рыбкой на ладони. — А я старался, ловил.
Макар, раздевшись до пояса, затеял традиционную еженедельную уборку в салоне лексуса: автомойкам шофёр не доверял. Муратов с завистью поглядел на накачанный торс водителя — чувствуется, что парень ещё недавно был в спорте, да и после травмы себя не запустил, а вот Ренату последние загруженные работой недели на пользу не пошли, он похудел, тело словно жилами обмотало вместо мышц.
— Идём, — сказал он коту, подумал и неуверенно позвал: — Эй, Матрица? Вай-фай?
Кот послушно подбежал к ноге, если можно было назвать бегом неторопливый шаг лапок в лохматых «штанишках», несущих объёмное пузо. Вдвоём с котом они вышли во двор, прошлись по лужайке. Пушистик позволил подсадить себя на забор из валунов, продефилировал поверху, с писклявым благодарным мявом исчез в ухоженном соседском саду.
— Ренат Тимурович, — крикнул снизу Макар, — приходил парень из дома с башенками, кота искал. Я сказал, он в доме и вы его потом перекинете.
— Уже, — сказал Ренат, спускаясь к воротам. — Ну что, съездил? Отвёз?
— Ага.
— Опять пирожками кормили?
— Угу. Ксюшина бабушка велела вам кланяться. Мы с ней поговорили так хорошо, за чаем. Ксюша всё-таки хорошая девочка. Вы с ней помягче, Ренат Тимурович. Она только с виду такая боевая.
— Что, понравилась?
— Нет, не в этом дело, — шофёр помотал головой, смущенно улыбнувшись. — Просто… я ведь тоже из небогатой семьи. Знаю, что такое всего своим трудом добиваться. Талант — это хорошо…но не всегда. Ксюше несладко пришлось… знаете?
