Короткий гудок. Абонент отключился. Ира останавливается. Несмотря на новехонький пуховик «Коламбия» и теплые шарф и шапку, Иру колотит от холода. Она срывается с места и бежит. Бегала она в последний раз лет двадцать назад, наверное. Еще в университете.

Режет под ребрами, сердце колотится где-то в горле, мешая дышать и глотать, но Ира мчится вперед, зло смахивает слезы и все крепче сжимает зубы, ноющие от ледяного ветра.

«Откуда у него мамин телефон?! Откуда, Господи, откуда?! Верочка никогда бы не отдала… Это ведь мой подарок. Она не отдала бы… Не отдала… Господи, что он с ней сделал… Что он мог сделать?!»

Когда Ира добегает к метро, она уже не чувствует лица, а ноги ее дрожат от слабости. Но она все равно бегом спускается по эскалатору, в последнюю секунду влетает в вагон, растолкав двух жирных теток, и тяжело ухает на единственное свободное место.

Поезд мчит быстро, быстрее просто невозможно, но Ира все равно его мысленно подгоняет: «Скорее, скорее, скорее…» Несмотря обуревающий ее страх, Ира вдруг весьма практично думает, что на похороны у нее сейчас нет ни денег, ни времени. Ужаснувшись своей черствости, она утыкается в телефон – за потоком чужих новостей свои заботы обычно чуть тускнеют.

Пострадавших в торговом центре четверо, а всего там находилось тринадцать человек. Вроде бы, погиб только один, остальные в критическом состоянии.

Ира расстегивает молнию – пот струйками стекает по спине – и смотрит на экран, висящий у противоположной двери. Там опять говорят о взрыве, но только вот заметки уж очень странные: ремонтные работы к тому моменту еще не начались, возможно, умышленное вредительство и, наконец, последняя, самая пугающая: найдены осколки взрывного устройства. Новый теракт?

Ира криво улыбается. Нагоняют панику на людей, внимание отвлекают от насущных проблем. Как же, теракт. В выходные, в торговом центре, о котором нормальные люди знать не знают.

Поезд замедляется. Ира подскакивает, тут же застегивается, надвигает на глаза шапку и подтягивает шарф, как спецназовец, готовящийся к атакующему броску. Двери разъезжаются, и Ира вновь бежит.

Пятнадцать минут, четыре дома – и вот она уже мчит по ступенькам на третий этаж. Собиралась позвонить, но сразу дергает незапертую дверь.

– Вера! – Ира вваливается в коридор, не снимая обуви и пуховика. – Вера!

На кухне никого нет. Тетя лежит в комнате, возле дивана. Скрюченные пальцы правой руки прижаты к груди, на бледном, словно восковом лбу, капельки пота. И улыбка. Самая жуткая улыбка, которую Ира видела в своей жизни. Дьявольская, перекошенная. Обнажающая уже пожелтевшие зубы.

Ира падает на колени рядом с тетей, плашмя кладет одну руку на ее шею, а другой пытается набрать номер закоченевшими пальцами.

– Але, скорая! Тут женщине плохо! Записывайте адрес, да! Ждем!

Верочка с трудом открывает глаза, но, кажется, ничего перед собой не видит. Ира сжимает ее руку, стараясь всхлипывать как можно тише.

– Сыночек, – бормочет Вера, темно-синие губы ее едва шевелятся. – За что, мой хороший? За что?..

Оля переключает телефон на беззвучный и с досадой смотрит на экран. Секунда, другая третья, а за ней – целая вечность. Не сбрасывает. Ждет. Как будто уверен, ему ответят.

С этого номера Стас впервые позвонил вчера вечером. У Оли подкосились ноги, когда она услышала хриплый голос, по которому так тосковала: «Олюш, мне что-то совсем паршиво. Ты приедешь?». Оля сбросила, пытаясь уверить себя в том, что звонил вовсе не Стас, а если это был и он, то ошибся абонентом. Точно ошибся. Но незнакомый номер намертво врезался в память.

Стас продолжает звонить. Еще и еще.

– Котенок, ну ты где там? Завтра рано вставать. Давай ложиться. – доносится из спальни.

Оля утирает предплечьем пасту с уголка рта и включает воду, пытаясь прийти в себя.

– Котенок, я расстилаю. Оставлю лампу. Ты скоро?

– Скоро, Саш, зубы чищу, – откликается Оля и через зеркало смотрит на телефон, лежащий на стиральной машинке. Как только заканчивается один вызов, тут же начинается другой. Может, ему нужна помощь? Ему нужно в больницу и больше некому позвонить? Может, он умирает там, пока на губах ее подсыхает зубная паста? А вдруг именно сегодня его не станет? По-настоящему. Навсегда. Насовсем. Оля съеживается и невольно бросает взгляд на запылившегося стеклянного ангелочка, крылышки которого едва виднеются с верхней полки.

Эту елочную игрушку подарил ей Стас на день рождения почти два года назад. На большее у него не было денег, а ей большего было и не нужно. Они целовались, пока не распухли губы, а потом напились допьяна шампанским, которое ее мама припрятала к Новому году. А после Стас взял гитару и как всегда низким, пробирающим до дрожи голосом, спел «Oh my Love, my Darling».

Оля не включала эту песню уже больше года, она не слышала ее нигде, но та продолжала звучать в голове день ото дня. А особенно дурацкие слова о том, что возлюбленной нужно лишь подождать… Оля горько усмехнулась. Поначалу она так и думала: подождет немножко, Стас со всем свыкнется и вернется к ней. Таким же веселым и одновременно застенчивым, таким же милым, таким же до боли родным… Но время шло, а он не возвращался. Погружался все глубже в зловонную трясину, тянул за собой мать, двоюродную сестру со всей ее семьей и, конечно же, ее саму, Олю…

– Котенок? – голос Саши сонный и усталый.

Оля зачем-то трет совершенно сухие глаза, пьет снотворное, чтобы не видеть ставших привычными кошмаров, и ложится в кровать. Саша пытается ее поцеловать, но она изворачивается.

– Давай спать. Я еще не очень хорошо себя чувствую.

Оля тяжело вздыхает и закрывает глаза. То ли у таблеток вышел срок годности, то ли ветер мешает уснуть…

Проходит час. Оля садится на кровати, сна ни в одном глазу. Она смотрит на Сашу: он очень красивый, когда спит. В сером свете выделяется треугольный подбородок, ровный нос. Саша крепкий, умный, с ним по-настоящему хорошо, а главное – спокойно.

Оля дергает головой, как от простреливающей зубной боли и возвращается в ванную. Немного постояв в дверях, берет телефон. Восемнадцать пропущенных. Не так уж и много. Оля садится на крышку унитаза и вертит телефон в повлажневших ладонях. Она следит за тонконогим паучком у самого потолка и мысленно пытается себя отговорить.

«Ну и как ты ему поможешь? Никак, верно? Попросит денег, попросит купить ему… Ладно, но можно же просто отвезти его в больницу. Отвезти и там оставить. Да ты же сама болеешь, едва на ногах стоишь. Как ты его будешь тащить? А что Саша скажет? Сорвалась посреди ночи к бывшему… Хороша невеста…

Оля облизывает губы. Она готова запустить телефон в стену, от волнения стучит в висках. Нужно бы пойти спать… Выключить звук, улечься на мягкую подушку, к Саше под бок…

Вместо этого Оля залезает в облако, пароля от которого не знает никто, кроме нее и Стаса. Там только три фотографии, для Иры. Она просила оставить хоть что-нибудь, чтобы потом повесить на могилку.

Оля пытается смахнуть мурашки с кожи. Сейчас она позволяет себе не врать. Одно фото – для могилки, а два других – для нее самой.

На первой – позапрошлый Новый год. Нелепое селфи в полутьме – они со Стасом обмотаны одной сверкающей гирляндой, Олины кудряшки лезут Стасу в глаза, он забавно щурится. Его губы прижаты к ее щеке. Оля со снимка хохочет. Она никогда не была счастливее.

На второй – Стас в приличном костюме, волосы подстрижены и аккуратно причесаны – фото на студенческий. Взгляд его тут серьезный, сосредоточенный, шрамы на носу замазаны тоналкой, а губы плотно сжаты. Только Оля знает, что на небольшой металлической сережке в его левом ухе написано «Fuck you». Мама Стаса показывала эту фотографию всем, кому не лень, а он ужасно веселился.

Третье фото сделано после похорон дяди Гриши. Стас спит сидя, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову. Рот приоткрыт, кадык сильно выпирает. А Оля свешивается с соседнего стула. Она уткнулась носом в его плечо и съежилась. В тот день Стас, утирая слезы и судорожно вдыхая стылый ноябрьский воздух, в первый раз сказал, как сильно он ее любит.