Осознав, что не двигается уже несколько минут, Вера Сергеевна взывает к оставшимся крупицам храбрости и поднимает взгляд на сына: он лежит на диване среди учиненного разгрома, корчится. С кед на потрепанное покрывало налипла мокрая грязь.

– Мне вызвать врача?

Стас извивается от боли, закусывает шнурок толстовки и сквозь зубы сипит: «Одна против, одна против, одна против…». Вера Сергеевна утирает с полного лица слезы, но не двигается с места. Сколько раз она это видела? Сколько?.. А все не привыкнуть…

– Мам! – Стас подскакивает и кидается матери в ноги. Зарывается лицом в юбку, с силой обнимает вокруг бедер. – Мам! Это в последний раз, честно, Мам! Мам, я умру так, веришь, ну? Совсем умру. Мам, ну пожалуйста! Хотя бы тыщу! Мам, ты не понимаешь, что ли? Я умру, мам! Мамочка, мамуля, мамуленька! Я умру! Я умру, мамуль!

Вера Сергеевна жует окровавленные губы. Когда впервые подумала, что смерть сына принесет облегчение – прокляла себя. Долго плакала, долго молилась, ходила на исповедь и там выла и рвала волосы на седой голове. А потом, после ухода мужа, свыклась со страшной мыслью, сжилась. Может быть, это была уже и не мысль, а оформившаяся, такая ясная, обращенная к силам свыше, просьба.

Вера Сергеевна смотрит сверху вниз на свое солнышко, гладит его по волнистым темным волосам и совершенно искренне желает ему смерти.

– Ма-а-ам. – Стас поднимает искривившееся лицо. Паутинка вязкой слюны тянется от его губ к черной юбке. – Мам, пожа-а-алуйста, мамуль…

Он утыкается носом в шершавые материнские руки, шепчет что-то невнятное, шумно втягивает воздух через плотно стиснутые зубы.

В груди Веры Сергеевны вновь разгорается огонь. Сильнее, чем обычно, мучительнее. На мгновенье ей кажется, что это конец. Она отталкивает сына и тяжело садится на диван, пока перед глазами еще не совсем темно.

– Мам, тебе плохо? – в голосе Стаса слышится страх. Искренний, настоящий. Не такой фальшивый, как только что пролитые слезы.

– В сумке. – Вера Сергеевне впивается короткими ногтями в грудь, словно пытаясь вырвать оттуда раскаленное пуще лавы сердце. – Телефон в сумке. Скорую вызови.

Стас быстро вскакивает на ноги и кидается в коридор. Вера Сергеевна слышит, как взвизгивает молния сумки, как настойчиво роется в ней Стас, а потом вдруг все стихает. Через пару секунд хлопает входная дверь. В сумке был не только телефон – довольно хороший, подаренный племянницей, там был еще и кошелек с более чем скромной зарплатой санитарки внутри.

Вера Сергеевна страшно хохочет и, слушая удаляющиеся шаги единственного сына, падает во тьму.

«Мощный взрыв прогремел около тридцати минут назад в торговом центре “Весна”, разрушена часть первого этажа здания. По словам руководства, центр сегодня был закрыт для посетителей в связи с ремонтом отопительной системы. Однако никто так и не смог объяснить, сколько персонала могло пострадать. Число жертв пока не оглашают, наш корреспондент уже выехал на место происшествия. Оставайтесь на связи».

Ира прижимает ладонь ко рту. Ну надо же, какая беда! Она отводит взгляд от экрана телефона и в очередной раз смотрит через лобовое стекло автобуса на дорогу – размытые огоньки все еще неподвижны. Конечно, может стоит и порадоваться, что в такую метель ей не приходится продираться через кромешную мглу к тетиному дому, но пробка что-то уж чересчур растянулась.

Ира вспоминает, что Оля, бывшая девушка ее непутевого брата, подрабатывала в кофеенке на первом этаже «Весны». Надо бы позвонить, спросить, не случилось ли чего. Ира быстро находит нужный номер – он остался с тех пор, когда они вместе разыскивали Стаса по притонам и больницам – и тут же нажимает на кнопку вызова.

– Ир? Привет. – Оля хватает трубку моментально, хоть Ира и не звонила ей уже больше года. Голос девчонки немного охрип, но никакая простуда не может скрыть ее волнения.

– С ним все нормально вроде бы. – Ира знает, что хочет услышать эта дурочка в первую очередь. – Не появлялся уже около месяца, но и похоронки пока не было, – Ира хмыкает, радуясь циничной шутке. – Я хотела спросить, ты так в «Весне» и работаешь?

– Да, а что такое? – Оля пытается говорить равнодушно, расслабленно. Словно ей и дела нет до Ириных слов.

– Новости не смотрела? Взорвалось там что-то.

– О Господи! Нет, не видела ничего… А я выйти сегодня должна была, но поменялась с Настей… Ох, что я несу… Я приболела, Ир. Отпросилась и не пошла никуда… – В трубке раздается стук двери и звучный мужской голос: «Котенок, я дома!». Оля тут же виновато добавляет:

– Ир, у тебя все хорошо?

– Да, все в порядке, спасибо. Верочка тоже хорошо, еду к ней. В пробке стою, увидела вот. Решила позвонить.

– Спасибо, Ир. – Оля явно торопится закончить разговор. – Спасибо за беспокойство. Мне пора. Передавай привет, – невольная пауза выдает девчонку с потрохами, – Вере Сергеевне…

«И Стасу», – шепотом заканчивает за нее Ира, всматриваясь в надпись «Разговор завершен».

Дурочка. Неужели до сих пор любит этого ублюдка? Думает о нем, беспокоится… Стыдится, что завела нового парня, стыдится, что наконец-то счастлива…

Ирины губы изгибаются от отвращения. Это случается каждый раз, когда она думает о двоюродном брате. Ира совершенно искренне и беззаветно любит вырастившую ее тетю, а потому всем сердцем, яростно и до ослепления, ненавидит Стаса.

Он ассоциируется с чем-то липким, зловонным. С запахом в лифте полуразвалившейся хрущевки, с комнатой сумасшедшей тетки ее мужа, в которой живут двадцать кошек и восемь собак, с опухшими от спирта лицами попрошаек у метро. С мусором, грязью…

Ира понимает, что стискивает телефон с такой силой, будто пытается его раздавить. Она трет виски – не дай бог из-за мыслей об этом идиоте у нее поднимется давление – и вновь смотрит на дорогу.

Они передвигаются сантиметрами. Рывками. Секундами. Ира трет глаза, наплевав на тушь, и глубоко вдыхает. Смутное беспокойство заставляет ерзать на сидении, поправлять шарф, закидывать ногу на ногу. Она говорит себе, что все дело во взрыве – ей жалко пострадавших людей и до одури страшно, что там в другое время могли оказаться ее дети. Или просто разозлилась на Стаса. Так злиться – тяжело и по-настоящему – она умеет только на него. Или… что-то еще. Такое навязчивое, близкое.

Ира вновь смотрит на экран телефона – нет пропущенных. Ладно, мальчишек забрал отец, они будут дома только минут через сорок, тогда и позвонят. А почему не звонит Верочка? Ира сказала ей, что будет в семь, а уже восемь пятнадцать. Тетя ведь беспокойная, сразу думает, что случилась беда…

Ира мотает головой и тут же набирает номер Верочки. Гудок, второй, третий… Ее телефон ведь совсем новый, звонит очень громко, специально выбирали такой. Еще вызов. И еще. «Абонент не отвечает. Оставьте сообщение после сигнала».

– Эй, откройте, пожалуйста! – Ира на ходу заматывает шарф. Она с трудом протискивается к водителю и требовательно просит: – Откройте дверь! Пожалуйста.

– Нельзя.

Усталый взгляд водителя упирается в электронные часы на волосатой руке.

– Нельзя, – повторяет водитель. – Шоссе. Не положено.

– Да все шоссе стоит! – Ира застегивает пуховик и нахлобучивает на голову шапку. – Говорю вам, откройте!

– Де-е-евушка…

– Мужик, – Ира наклоняется низко-низко. – У меня тетя пожилая. Может, плохо стало. Выпусти, а. По-хорошему прошу. У самого-то мать больно молодая?

Водитель машет рукой и кричит Ире вслед:

– Но если собьют – сама будешь виновата!

Ира легко просачивается между рядами машин и выходит на обочину. Ха, до метро всего полтора километра. И зачем целый час сидела в душном автобусе? Мелкие снежинки бьют в лицо, под сапогами приятно хрустит, и Ира успокаивается. Да глупости это все. Конечно, Верочка дома и с ней все в порядке. Задремала, может, после работы. Устала, с кем не бывает.

Ира тут же достает из кармана телефон, зубами стягивает перчатку с большого пальца. Экран намок и промерз – слушается неохотно. «Верочка» – набирает Ира еще раз и сует телефон под шапку. Гудки, гудки. А потом вдруг сиплое: «Алло, да-да?», и на заднем фоне крик. Такой до боли знакомый, опротивевший до чертиков голос: «Черный, урод! Не бери трубку! Отдай телефон, я тебе сказал! Черный, ты че, офигел?! Разговор идет! Дай я сброшу! – стук, неразборчивая возня. – Дай я сброшу, сука!»