Ей также не хотелось вспоминать о произошедшем две недели назад в «Веранде», о разбитых стеклах и обсыпанных осколками коврах. Как потом выяснилось, через порог была перетянута леска, которая приводила в действие механизм. Зацепишь ее – взрыв. И Валери была тем самым человеком, чье движение ноги привело к разрушению части здания. Ей повезло, что она отделалась шоком, парой царапин и сбитыми локтями. Если бы ее не было там в тот вечер, это случилось бы с кем-то другим; в принципе, ничего бы не изменилось, но сам факт того, что она в какой-то степени причастна к взрыву, натолкнул ее на раздумья – туманные и безрезультатные, без определенного предмета – как у нее почти всегда бывает.

Ее чай остывал, и она лениво мешала его ложкой, вглядываясь в маленькие волны, появлявшиеся в чашке. Для нее это было то же самое, что миниатюрная модель мирового океана. Валери осмотрела других сидящих на террасе посетителей: за соседним столиком расположилась компания из четырех девушек примерно ее возраста, в коротких платьях и белых летних шляпах. Ивару она сказала, что дружит как раз с такими. Их болтовню невозможно было не слышать, но Валери даже не думала пересаживаться: в тот момент подобный разговор совершенно никак ее не задевал.

-Да что с тобой сегодня, а? Я не вижу твои суперсиськи! Что ты сделала со своим лифчиком?

Им принесли мороженое, и ложки зазвенели.

Валери думала, куда еще можно пойти, чтобы скоротать время до отправления. Изначально она планировала забрать своих символистов из кладовки книжного магазина на южной окраине города, но потом пришла к выводу, что они совершенно ей не нужны. Они лежали на отдельной полке рядом с рабочим столом бухгалтера, и пару лет назад Валери брала эти аккуратные томики в руки так часто, что они быстро стали потрепанными.

-Отвали. Он никуда не годится! У меня соски торчали через кофту. Теперь у меня другой.

-Теперь ты вообще без сисек!

-Замолкни. Просто этот не такой…рельефный. Будешь у меня дома, покажу тебе красный. Купила на распродаже. Моя маман обзавидовалась.

Когда она была еще ребенком и Альберт только открывал первый книжный, Валери после школы часами просиживала в нем – в зале или служебной коморке – и зачитывалась французской довоенной прозой. Все, написанное в Европе после 1899 года, казалось ей либо неимоверно скучным, либо слишком открыто политизированным – в любом случае, это был госзаказ, а старую литературу с каждым годом печатали все меньше. Валери предсказывала, что последнее переводное издание Поля Верлена будет датироваться 1970 годом.

-Он меня засосал. Это не очень романтично.

-Фууу!

Одна из девушек, кажется, подавилась мороженым.

Поэты всегда создавали особый, принципиально новый тип реальности, в которой человеческий быт отходил на второй план, а символ и символическое приобретали огромное значение. Конструируя собственную модель мира, поэты часто брали за основу фактическую реальность, но в созданных ими произведениях она представала преображенной, полной сложных образов и загадок, которые читатель путем интеллектуальных усилий должен был разгадать.

-Ну, блин, сделай вид, что ты такая недоступная, пусть постарается. Он и на тот браслет раскошелится.

-Будете пиво? Сегодня вечером мы точно должны нажраться.

Новая концепция искусства предполагает полный отказ от предыдущих способов выражения творческого гения. Устаревшие формы отжили свое и должны уступить место новым, экспериментальным техникам. Непрерывно развиваясь и совершенствуя свое духовное чутье, мы приходим к пониманию нашего предназначения и созерцанию великой красоты вселенной.

-Шутишь? Да он урод!

-Похож на бомжа. Он что – рок-н-ролльщик?

Солнце начало странно мигать. Это значило, что, когда она вернется домой, будет уже совсем темно. Она на скорую руку приготовит себе ужин и сядет учить Новейшую историю, читать главу и пересказывать, читать следующую главу и пересказывать. Валери знала, что обязательно найдет в учебнике параграф, в котором упоминается об «Обществе друзей», кратко именуемом ОД, «Общество», даже просто «друзья».

Как говорит универсальный учебник, который должен стоять на полке у каждого уважающего себя гражданина, сначала ОД не было запрещенной организацией, наоборот, существовало в форме мирного движения за права людей, оказавшихся гражданами полугосударств после Разделения 1900 года.

Тогда было много недовольных, и два первых послевоенных десятилетия оказались тяжелыми для всех, особенно для Севера. Французы подписали какой-то хитрый документ и закрыли границы на пятнадцать лет, тем самым сохранив страну целостной. Весь юг, во время войны резко изменивший свое отношение к соседям из Северной Африки, оказался в выигрыше и, сохранив самостоятельность, настроился на процветание. В 1910-е туда рванул поток иммигрантов, который был быстро и резко пресечен объединенным правительством Испания-Италия-Греция. С сороковых годов осесть там стало практически невозможно, даже оформление туристической визы требовало немалых затрат. В это время Западная Европа и Север медленно двигались по наклонной к полному падению экономики, и ситуация зашла так далеко, что остановить это было уже невозможно. Страны-спонсоры построили у них мосты, шоссе, новые школы, но все это приходило в негодность из-за отсутствия внутреннего финансирования: не хватало государственных денег на починку того, что стало неисправным, а местные богачи крайне редко готовы были открыть собственный кошелек ради улучшения жизни в городах. В этом отношении Виктор Гейнсборо с его благотворительностью и поддержанием Калле в чистоте и порядке был исключением: в маленьких городах обычно никто не заботился об уборке улиц и ремонте домов. Ее отец рассказывал, что как-то сел в поезд, отправлявшийся из столицы в восточную часть страны, и понял, что это тот самый поезд, на котором он впервые поехал в университет – это было тридцать с лишним лет назад. Все шло к коллапсу, к огромной вспышке. Именно к этому и стремились «друзья».

В пятидесятые, когда более крупные соседи стали присоединять территории полугосударств, «общество» предприняло ряд акций, которые правительство назвало террористическими. Организация сразу же оказалась вне закона.

Их листовки появлялись на порогах школ и колледжей, в университетских аудиториях, у каждой двери в бедных кварталах, в душных канторах, где день и ночь пахали отчаявшиеся отцы семейств. Они утверждали, что борются за свободу, за независимость страны, которая может окончательно потерять право голоса в решении международных проблем, страны, которая может оказаться лишь незначительной частью крупного Сообщества, относящегося к ней как к ненужному органу, сохраняя ее лишь из-за возможности использовать ее природные ресурсы. Они считали, что обычные люди заснули и не могут пробудиться ото сна, мешающего им трезво оценить ситуацию и начать борьбу за свои права. Чтобы «разбудить» в людях желание бороться, ОД за десять лет подорвало восемнадцать зданий, два моста, вывело из строя несколько поездов. Несколько раненых, но ни одного убитого. У «друзей» не было цели убивать людей. Они хотели подорвать устои пассивного общества, не способного на открытые действия. Никто не знал, сколько людей состоит в «обществе», сколько их точек разбросано по стране и соседним территориям, вообще насколько обширна их сеть. Поговаривали, что у них есть свои люди во всех городах – и на островах, и на материке. Мало кто в это верил, большинство горожан старшего поколения предпочитали вообще не поднимать эту тему, особенно при молодежи: они боялись, что их дети тайно симпатизируют «друзьям». Валери начала думать, боится ли ее отец того же, ведь он ни словом ни обмолвился об «обществе» после той ночи.

До отправления парома оставалось полчаса, когда Валери потащила свой чемодан на борт. В камере хранения, где она его оставила утром, вышла из строя система блокировки, и поэтому ячейку открывали, по ее ощущениям, дольше, чем Америку пятьсот лет назад. Ей пришлось понервничать. Еще одна ущербная деталь в мозаике дня, который становился вязким, бесформенным, тянущимся к провалу.