— Будь честной. Хочешь писать или целоваться?

Она рассмеялась, и он увидел это по ее лицу — она вспомнила, как когда-то говорила ему те же самые слова. История не повторялась. Они не переписывали ее. Но она была их, чтобы грабить и делиться, и он больше не собирался позволять никому из них убегать от этого.

— Целоваться, — прошептала девушка, смотря ему в глаза, когда свет снова замерцал.

— Тогда давай целоваться, — сказал он, когда свет погас.

Четыре дня спустя Вайолет смотрела на огонь, уткнувшись щекой в грудь Зака, в то время как та приподнималась и опускалась, пока он спал.

За последние несколько дней они не покидали гостиную, предпочитая оставаться рядом с теплым свечением камина. В четверг утром Джон позвонил на стационарный, предлагая Заку сходить включить генератор, так, к счастью, у них была пара рабочих розеток на кухне, вместе с водой и теплом, но до этого они уже разбили лагерь в гостиной, и это ощущалось как «их» место.

Когда дождь и ветер, наконец, прекратились, они рука об руку пошли посмотреть повреждения в Винтер-Харбор. Было не очень плохо — несколько поваленных деревьев, много проводов и мусора. Владелец местного магазина сказал им, что будет еще несколько дней без электричества, и ни одному из них, возможно, не было это так уж и важно.

Они закончили «Мое место» в среду, когда буря бушевала снаружи. К вечеру четверга «Fall(en) Days» начало обретать форму. Вайолет написала слова после того, как они расстались в колледже, но отредактировала их для музыки Зака и играла с идеей падения и разрушения на протяжении всей песни. Зак наложил на стихи проникновенную, прерывистую мелодию и добавил запоминающийся припев, который проигрывался три раза и, наконец, заканчивал песню.

Падшее сердце, когда-то храброе и бьющееся, потерялось в лабиринте нелюбви.

Падшее сердце, теперь трясется от боли, о, эти потерянные дни.

Он все еще играл какую-то музыку, но Вайолет начала писать другое стихотворение в тишине своего сознания, лежа рядом с ним ночь за ночью. «Forged in Fire» обещала стать, скорее гимном о любви, словно Феникс, восставший из пепла потерянных шансов. Она работала над стихами каждую ночь, пока Зак спал, и каждое утро просыпалась под звуки гитары, тихо игравшей у нее за спиной с его любимого кресла. Ритм утвердился, когда они снова привыкли друг к другу.

Несмотря на то, что он, наконец, сказал ей «Я люблю тебя», Зак в основном держал свои чувства близко к себе, его задумчивые глаза серьезны и осторожны по своей природе. Он не разъяснял о своем признании и не говорил Вайолет, что любил ее каждую секунду, но бормотал это три раза, когда они занимались любовью, и каждый раз это делало ее кульминацию более интенсивной и сильной, чем она когда-либо испытывала в своей жизни.

Девушка посмотрела на него через всю комнату, оценивая различия между Йельским Заком и рокером Заком. Сейчас он был резче, чем в колледже, как внутренне, так и внешне, но в темной тишине ночи, когда она лежала, прижавшись к его твердому обнаженному телу, он тихо рассказывал ей все. Когда Зак убирал ее волосы со лба или слегка проводил пальцами по спине, он рассказывал ей, как ему никогда не удавалось простить своих родителей за то, что они относились к нему как к товару, а не к сыну. Он поделился тем, как жесткая, но постоянная любовь Коры удерживала его на грани от полного и абсолютного отчаяния после потери Вайолет и ухода из Йеля.

Мужчина рассказывал о том, как очутился в жизни рок-композитора после победы в конкурсе сочинителей песен в Джулиарде, как ухватился за издательскую компанию и быстро нанял менеджера. Он рассказал ей о том, как ему нравилось гастролировать первые несколько лет в качестве наемного гитариста, как он воспринял отношение «пошел ты», которое поначалу было распространено в мире хард-рока и хэви-метала, но как оно стало устаревшим за эти годы. Он хотел написать что-нибудь красивое. А потом он целовал ее, гладил по лицу с благоговением и благодарил за то, что она помогла ему сделать это, просто написав с ним снова.

Зак все еще пялился на ее сиськи каждый доступный момент, и она все еще дразнила его, что не скрывала ничего интересного. Но теперь, в отличие от Йельского Зака, он назвал бы ее лгуньей и уверенно схватил бы ее, скользнув рукой под лифчик, чтобы умело ласкать чувствительную кожу. Ее соски морщились по его команде, и он уверял ее, что это самое интересное, что мог предложить Мэн. Она льнула к его прикосновению, становясь горячей и мокрой для него, хваталась за его ремень и молнию, нуждаясь чувствовать его внутри себя, чтобы он наполнил ее, любил и овладевал.

— Ты начинаешь возвращаться в фокус, — сказал мужчина в субботу утром, наблюдая за ней из другого конца комнаты, когда она лежала на животе, на диване, жуя колпачок своей ручки. Так и было. Она тоже это чувствовала.

Она начала осознавать, как много себя она потеряла за годы, проведенные с Шепом, как променяла свое творчество и надежду на что-то прочное и безопасное. Девушка изменилась: внешне, тем, как одевалась, как говорила, как писала. Ее мировоззрение было скомпрометировано необходимостью вписаться в мир Шепа. И Вайолет вписалась в его жизнь. Но она не была собой.

И теперь она снова была с Заком, и чувствовала себя более свободной и живой, чем чувствовала себя со времен Йеля. Вайолет чувствовала, что день за днем расслаблялась, расцветала под вниманием Зака, его страстью и грубостью, купаясь в их взаимном уважении, когда они отполировали «Мое место» и «Fall(en) Days». Она чувствовала эту полноту в своем сердце и точно знала, что Зак был главным желанием ее сердца и недостающей половиной ее души.

И все же.

Слова «Я люблю тебя» не приходили. Они были ее последним убежищем, ее последней безопасностью, последней мерой контроля. Произнеся эти слова вслух в первый раз, она почувствовала такую сильную, изменившую ее жизнь боль, что ей нужно было быть уверенной, что он принадлежал ей полностью, что он никогда больше не причинит ей такой боли. И она все еще не набралась смелости спросить его, почему Зак никогда не возвращался к ней. Пока у нее не будет ответов, девушка не сможет полностью отдаться ему.

Каждый раз, когда они занимались любовью — на диване, полу, у холодных окон, где был ее самый эротически секс в ее жизни, горячие и холодные ощущения заставляли ее тело извиваться, ее спина дрожала, когда он вдавливал обжигающий жар своей плоти в ее тело — слова витали в ее голове. И ее тело, податливое и задыхающееся под ним, должно быть, передавало ее чувства, как бы ужасно она ни старалась их скрыть. Теперь она любила Зака больше, чем когда-либо.

Но знать это и иметь смелости сказать — это две совершенно разные вещи. А у Вайолет просто не было такого мужества. Пока что.

Джон позвонил в субботу днем, пока Вайолет писала на палубе. Зак поднял трубку, выглянул, чтобы убедиться, что Вайолет занята, и тихо пошел в свою комнату.

— Джонни.

— Зак. Как моя лачуга? Генератор работает?

— Да, все в порядке, приятель. Все хорошо. Спасибо, что перезвонил.

— Конечно. Ты сказал, что это важно.

— Да. Ты знаешь, как Малколм изводил мою адницу, чтобы я написал ему последние четыре песни для нового альбома? Ну, у меня есть две. И буду иметь все четыре, если вы дадите мне еще несколько дней.

— Да. Но я хочу баллады, Зи, а ты пишешь их сердитыми.

— У меня новый партнер, и этот новый материал — хорош, Джонни. Больше мейнстрима. Достоин Грэмми, говорю тебе.

— И ты хочешь потратить это на Savage Sons?

— Малк обещал десять тысяч за песню. Авансом.

— Он сделал это, не так ли? Из собственного кармана? Потому что я никогда бы этого не одобрил. Мы уже почти не даем авансов, Зак, и твой максимум — пять. Ты получаешь особое отношение из-за своего послужного списка, но не настолько же, — Джон остановился. — Ты получил расписку?