— Нет, это полная чушь. Я знаю, чего хочу, — он нервно облизнул губы, прежде чем продолжить. — Хорошо, Вайли. Ты готова?

Она подняла глаза и кивнула, встречая его взглядом.

— Я хочу получить второй шанс. Хочу две недели с тобой, и если по их истечению, ты захочешь уйти от меня, уйдешь. Покинешь меня. По прошествии двух недель все будет зависеть от тебя. Но обещаю тебе, Вайолет, я больше никогда от тебя не уйду.

Ее грудь слегка вздымалась.

— Это сильное обещание. Классически обученный музыкант теперь рокер тяжелого металла и хиппи-поэт сейчас пригородный писатель.

— Это еще не все, кто мы есть. Ты не можешь обобщить каждого из нас в удобное клише. Я на это не куплюсь, — Зак провел рукой по волосам, расстроенный. — Здесь что-то есть, Вайолет. Нечто реальное. Я знаю это. Ты не можешь дать этому шанс?

— Мы действительно изменились. Очень. Мы теперь совсем другие, Зак. Знаешь, возможно ты не захочешь видеть меня в конце этих двух недель. Возможно, ты пожелаешь уйти снова. Ты не должен давать мне это обещание, — ее голос был запыхавшийся, и Зак мог слышаь в нем панику.

— Я должен дать это обещание, — сказал он, удерживая ее взгляд, тем самым решив показать ей, серьезность своих слов. — Я могу. Потому что ты − все, чего я хотел последние девять лет, что хочу прямо сейчас. Неважно, что ты одеваешься по-другому, а у меня есть несколько татуировок. Не имеет значения, если ты напишешь двадцать книг женской литературы и будешь настаивать, что Гринвич — то место, где ты должна жить вечно. Ничего не имеет значения, кроме тебя и меня.

А потом случилось самое ужасное: Зак, который всегда в невозможное время понимал свои чувства, не говоря уже о том, чтобы выразить их, понял, что каждое слово правда. И озвучить их чувствовалось в миллион раз лучше, чем он когда-либо думал. Это было страшно, конечно, но не так, как было в колледже, когда Вайолет сказала ему, что влюблена в него. На самом деле, после многих лет хранения всего в себе, это было похоже на облегчение. Как сделать вдох после того, как почти утопился — большой, гигантский благородный вдох самого свежего, однородного воздуха, который могла предложить земля, и он хотел наполнить свои легкие, пока они не будут соответствовать полноте его сердца.

Вайолет не опустила рук, а ее глаза оставались настороженными. Но губы были ее расслаблены. Она не сжала их в злую, жесткую линию. Ее следующий вопрос, заданный так тихо, будто она разговаривала сама с собой, удивил его.

— Откуда ты знаешь, что я не разобью тебе сердце?

— Я не знаю, — пожал плечами Зак, понимая, что шанс с ней стоил разбитого сердца. Зная, что судьба чего-то стоила, и он был готов заплатить. — Ну, по крайней мере, тогда мы будем квиты.

Девушка наклонила голову в сторону, ее лицо было серьезным, неуверенным и красивым.

— Две недели.

— Две недели.

Вайолет улыбнулась. Сначала маленькая, затем растущая, пока ее губы не открылись, и девушка тихо рассмеялась, опустив подбородок к груди, прежде чем снова взглянуть на него. У него перехватило дыхание, потому что ее глаза были счастливы, были полны надежды.

— Хорошо.

Они могли бы пойти куда-нибудь поближе ради ужина. Вайолет догадалась, что поездка в Бар «Харбор» была предлогом для Зака, чтобы дать старт ее давно забытому музыкальному образованию.

Давным-давно, еще до Йеля, сердце Вайолет билось исключительно ради народных певиц фолка, таких как Джони Митчелл, Джоан Баэз и Индиго Гелз. Поэзия к музыке. Мягкая гитара и чистый голос. Сообщения и смысл тронули ее. Простота заставляла ее сердце биться сильнее.

Когда она встретила Зака, он познакомил ее со всеми видами музыки. Блюз, металл, джаз, рок, классика, музыка пятидесятых, опера, Новая Эра, свинг. У него было только одно условие: его комната не была зоной фолка, так что Вайолет была вынуждена расширять свои слуховые горизонты всякий раз, когда она была там, что происходило все время. И хотя он назвал ее Вайли, когда она воскликнула: «Больше никакого хэви-метала, Зак! Это мерзко!», реальность заключалась в том, что девушка оценила тщательное образование, предложенное ей Заком. За эти драгоценные недели она узнала о музыке больше, чем за последние девятнадцать лет.

Но старые привычки вновь заявили свой контроль без его постоянного внимания, и через годы, прошедшие с их зачарованной осени, она вернулась к старым, разнообразив классикой, которую предпочитал Шеп. Ее музыкальный ландшафт снова стал очень узким.

— Итак, — начал Зак, выезжая на внедорожнике из подъездной дорожки, — что ты хочешь послушать?

— Ты точно знаешь, что я хочу.

Зак усмехнулся.

— Давай, Вайли. Я должен сделать этот внедорожник зоной «нет фолку».

— И заставить меня слушать какой-то мерзкий металл, Зи?

— Я должен. Или зайдеко(прим.: музыкальный стиль, зародившийся в начале XX века в юго-западных областях Луизианы среди креольского и каджунского населения). В последнее время мне это нравится.

— Даже не знаю, что это.

— Так необразованно. Тебе должно быть стыдно.

Она наблюдала, как Зак вертел в руках свой айфон. На его каштановых волосах, которые были завязаны в аккуратный конский хвост, отражался красно-золотистый цвет, исходящий от заходящего солнца в окне автомобиля. Его скулы были высокими и острыми, и в его глазах была эта вечная тяжелая, сексуальная вещь, которая заставляла ее пальчики на ногах поджиматься, а живот трепетать. Девушка взглянула на его руки на руле, взглядом зацепилась за маленькую татуировку фиалки на его запястье, которую она любила и ненавидела одновременно.

— Сколько у тебя татуировок? Всего?

— Всего? Хм, одиннадцать. Нет, двенадцать.

— Двенадцать! Дюжину раз ты позволял кому-то втыкать в себя иглы и впускать чернила под кожу?

Он посмотрел на нее, когда из колонок зазвучала музыка.

— Это «Bonfire Heart» Джеймса Бланта. Затем мы услышим «Mumford & Sons», Джошуа Радина, Вэнса Джоя и Люминерс. Если ты хочешь народной музыки, меньшее, что я могу сделать, это обновить свой репертуар и перемешать его с некоторым мужским фолком.

—Хорошо, — сказала она, отметив переход от Зака без фолк-зоны к сегодняшнему, затем сделала паузу, слушая.

Это было здорово. Действительно здорово.

— И да. Двенадцать раз я позволял кому-то втыкать иглы в свое тело и впускать чернила под кожу, хотя это довольно драматичный способ описать это.

— По мне, так это звучит очень правдоподобно.

— Говоришь, как настоящий эксперт. А где твои?

— Мои что?

— Твои татуировки.

Она бросила на него кислый взгляд, прежде чем посмотреть вперед.

— О, точно. У тебя нет ни одной. Ты говоришь полную чушь, Вайли.

— Так просвети меня, гений. Почему все твое тело помечено? Зачем ты это делаешь?

— Была одна девушка, которую я встретил в колледже. Эта удивительная девушка, которая сказала мне, что влюбляется в меня. И я испугался и оттолкнул ее, потому что не мог с этим справиться. Несколько недель спустя, я увидел, как она целуется с этим богатеньким чуваком из братства. Я вернулся в свою комнату в общежитии, открыл бутылку виски, и не помню пять или шесть часов спустя, но когда проснулся в луже рвоты на полу комнаты в общежитии, где она иногда спала, у меня была татуировка фиалки на запястье. Сначала я был зол на себя, но я смотрел на нее все время, и понял, что мне она нравится. Мне нравилось, что на мне было мое сожаление. Понравилось, потому что это было твое место на моем теле. Это было твое место. Оно принадлежало тебе.

Вайолет уставилась на него, когда он перефразировал ее стихотворение, чувствуя резкое разочарование. Они провели столько лет врозь, и все это время она верила в его безразличие. Ей не нравилось переписывать историю, но если бы он был честен с ней, ей бы пришлось.

Джеймса Бланта сменили оживленные банджо, и Мамфорд энд Санс страстно запели: «И я буду ждать, буду ждать тебя. И я буду ждать, буду ждать тебя».