И сразу им Смоленск захвачен был,
Как ключ к Москве. Торжествовал враг явно.
Наполеон, волнуясь, торопил
Свои войска к сраженьям самым главным.
Но русские не принимали бой
И пятились назад по древним трактам.
И, недовольный, видимо, собой,
Барклай де Толли попросил отставки.
XIII
Царём Кутузов призван был, ведь он,
Как ученик Суворова, был видным
И мудрым полководцем тех времён
И многие сражения предвидел.
И вот, назначенный на высший пост,
Встав во главе всех войск российских, смело
Провозгласил он за победу тост
И энергично принялся за дело.
Смотр войск всех строго произвёл, потом
К солдатам обратился с пылкой речью:
«К нам враг пришедший будет побеждён,
И мы должны пойти к нему навстречу.
Солдаты! Братцы! Мы должны принять
Наполеона вызов и сразиться!»
В ответ услышав громкое: «Ура!» —
Великий полководец прослезился.
И был им дан французам страшный бой.
Бородино – лихих атак свидетель.
Кутузов, став над собственной судьбой,
Пошёл вперёд, не убоявшись смерти.
XIV
И вот – сражение. Наполеон
Впервые с русской армией столкнулся.
Весь ожил и преобразился он,
От грустных дум как будто бы очнулся.
Любил он живость, резвость, злость атак,
Гром пушек, дым, свист пуль, снарядов взрывы.
И трепетал над ним французский флаг.
В боях лишь чувствуя себя счастливым,
Он презирал врагов, считая их
Презренными рабами обстоятельств.
И во главе отрядов боевых
В чужие страны полюбил врываться.
Египет, пол – Европы захватив,
Свой жадный взор он устремил к России,
Иной простор мечте своей открыв.
Но рассчитать не смог безумец силы.
Не знал он, что Россией овладеть
И до него уж многие пытались,
Но обрели бесславие и смерть,
Ведь русские за Родину сражались.
XV
Столкнулись армии, и страшный бой,
Один из величайших на планете,
Начался, встав единой, злой Судьбой
И вестником всеобщей, страшной смерти
Солдатам, с той и с этой стороны,
Капралам, офицерам, генералам.
И всё смешалось в вихре злой войны.
Но для неё убитых было мало.
Окутанное дымом и огнём,
Всё поле битвы стало полем ада.
Кто побеждал, кто отступал, о том
Никто не знал. Лишь грохот канонады
Вселял надежду сладкую. Увы!
И вражьи пушки тоже грохотали.
В огне, в дыму, в пыли, в поту, в крови
Жестокий бой солдаты продолжали.
Стон, вопли, ругань каждого и всех,
Всеобщий гул, отчаянные крики,
И плач, и рёв, и даже горький смех —
Всё исторгал бой, страшный, грозный, дикий.
XVI
Кто победил, кто проиграл, о том
Никто не знал. Великие потери
И там, и тут. И сник Наполеон,
И потерял в себя былую веру.
Хотя Москву оставили ему,
Опустошённую, в огнях пожара,
Не рад он был великому Кремлю,
Пропитанному горькой, едкой гарью.
А тут ещё настали холода,
И голод всех преследовал упорно.
И погнала французов прочь беда.
Так лопнул план Наполеона вздорный.
Он прочь бежал стремительно, как зверь,
Затравленный, напуганный, угрюмый,
Страдая от бесчисленных потерь.
Сверлили мозг его упрямо думы:
«Как эта полудикая страна,
Народ чей рабством до сих пор измучен,
Меня повергла? Видимо, она
И, правда, стран иных сильней, могучей».
XVII
Итак, Победа! Пал Париж. Весь мир
Российских войск увидел мощь и славу,
И всей Европы доблестный кумир,
Российский царь, был восхвалён по праву
За то, что страны все освободил
От гнёта и насилия тирана.
Наполеон, хотя ещё и жил,
Позором бегства был смертельно ранен.
Он медленно и долго угасал
Один во тьме, на острове презренном.
Но в нём великий дух не умирал.
Остановить сумел он всё же время.
Войдя в историю, он для себя
Нашёл весьма значительное место,
Сражений ярость и гром битв любя,
Войны злой гений, стал он всем известным.
Поэт наш юный в годы те не зря
Был полон новых светлых ожиданий.
Прославив одой своего царя,
Он всё же чувствовал и в нём тирана.
XVIII
Любил гусаров юный наш поэт.
В их удалом, хмельном кругу порою,
Среди горячих споров и бесед
Он мужеству учился у героев.
Здесь о свободе, истине, любви
Шла речь открыто, прямо, без оглядки.
И в чём-то были воины правы,
И были злы на рабство их нападки.
Все ожидали действий от царя,
Который должен был покончить с рабством.
Живя свободой, вольностью горя,
Мечтали все о новом государстве,
Свободном, равном. Но, увы, ни царь,
Ни друг его, всесильный Аракчеев,
Преподнести не захотели в дар
Свободу злой, неблагодарной черни.
И даже сам великий Карамзин,
Историю изящно излагая,
Смолчал о рабстве. Но Александр с ним
Был не согласен, рабство отвергая.
XIX
Быть может, здесь, среди гусаров, он
И наполнялся чувствами свободы,
И ими был надолго воспалён.
Они, как искры, тлели в нём все годы
И озаряли жизни славный путь,
И боль, и гнев даря, и вдохновенье.
Любил свободу он не как-нибудь,
Он посвятил свободе жизни время,
Отдав ей сердца пламенную страсть,
Порыв души и разума горенье.
Всё то, что он напишет и создаст,
Весь яркий мир божественных творений,
Всё, всё, до строчки каждого письма
Посвящено свободе от насилья.
Он относился в жизни к ней весьма
Серьёзно, веря в светлый день России.
И от бессилия порой в ночи
Переживал за многих угнетённых.
Он жил, как светом золотой свечи
Во мраке зла, свободой освещённый.
XX
Но что тянуло к вольности его?
Чего хотел он, поднимаясь к славе?
Позором жёг, винил, клеймил кого?
Какое он имел на это право?
Чего хотел, к чему он страстно звал,
Язвить стихами научившись рано,
За что иных безжалостно карал
Словами, души и сердца их раня?
Кого, за что он с детства невзлюбил?
Куда, к чему он собственно стремился?
Какой идеей, чем на свете жил,
Что отвергал, чему всю жизнь учился?
Не став богатым, не приемля власть,
Он всё же не был ни к кому завистлив.
И отвергая ложь, как сердца грязь,
И злость, всё время оставался чистым.
Но жизнь его пока что впереди —
Поэт ещё прощается лишь с детством,
Отечества вдыхая сладкий дым,
Живёт, цветёт, мир познавая сердцем.
XXI
А жизнь лицея продолжалась. Дни
Стремительно куда-то вдаль катились.
Растаял дымом призрак злой войны.
Повеселели люди, оживились.
Дух бодрости и славы над страной
Витал, в сердца уверенность вселяя.
И царь, уже Европы всей герой,
Давал балы, триумф свой не скрывая.
В лицее же вдруг распри начались,
Профессора интригами занялись.
На пост директора они рвались,
Доносами к министру упражнялись.
Министром просвещения в те дни
Был Разумовский, от наук далёкий.
Куницин, Вудри, Галич – лишь они
Не вмешивались ни в какие склоки.
Им, истинным профессорам, всегда
Хотелось, чтоб познали лицеисты
Суть их предметов – результат труда
Учёных мира, плод науки чистой.
XXII
Как часто Александр вспоминал
Того, который во главе лицея
Со дня его создания стоял,
Кто их любил, возможно, всех сильнее.
Директор прежний, Малиновский, он
На них растратил силы, чувства, страсти.
