– Ну бог, дед, кто ж ещё. Я хочу посмотреть… как бы это сказать, ммм… я его глазами хочу на всё посмотреть. Бог же нас всех видит. Вот как он видит нас?

Странные желания восьмилетнего внука насторожили меня.

Хотя, почему мы всячески избегаем этой темы? Почему закрываем глаза на подобные вещи, на эту неприятную сторону человеческой жизни, стараемся не думать и не говорить об этом? И не обсуждаем проблему суицидов с детьми, хотя это происходит не на какой-то далёкой планете, а на нашей? Почему и чего мы боимся? Себя? Боимся себя и того, что мы такие? Мы же живём среди этого негатива, и если нас и наших близких это не затрагивает, то и говорить, получается, об этом незачем? Так получается? Это же не у нас, а где-то происходят ритуальные самоубийства, призывы к смерти через сайты интернета, пропаганда и поощрение суицида. А потом в удивлении разводим руками, когда какой-то школьник прыгает с крыши высотки из-за плохой отметки в школе или из-за неразделённой любви.

– Ты серьёзно хочешь этого? – я поглядел в его не по годам умные глаза.

– А что, да. Я хотел бы посмотреть на нас глазами бога, – воодушевился малец, будто сейчас ему представится такая возможность. – Вот тогда бы мне все завидовали, даже девчонки с другого класса и учителя, – не унимался маленький фантазёр.

– Оуэн…

– Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел точно так же, как бог?

– Может и видел, не знаю таких.

– Он и нас с тобой видит сейчас?

– Обязательно, Оуэн, и видит и слышит.

– А почему не помогает?

– А тебе нужна помощь? – Я с благоговением посмотрел на внука, глаза которого вдруг погрустнели. Он замялся и виновато ответил:

– Я просил, а он не услышал…

– Что просил?

– Деньги.

– Мальчик мой, – я не на шутку испугался, – зачем тебе деньги?

– Ни мне. – Он подобрал с земли веточку и переломил её пополам. – Папе и маме.

– Зачем? – я не мог понять его. – Твои родители хорошо зарабатывают…

– Я хочу, чтобы они не работали, но у них были деньги.

– Оуэн, мальчик мой, но так нельзя…

– Пусть так будет, – перебил он. – Тогда у них будет время.

– Но так нельзя, все люди работают…

– Они были бы всегда дома и каждый день со мной куда-нибудь ездили. Возили бы в Диснейленд каждый уик-энд. Надоело сидеть на этом острове.

Мне трудно было что-либо ответить. Я просто обнял внука и прижал к себе. Эта чёртова цивилизация, погоня за деньгами, жизнь ради обогащения, выживания и карьеры… Мы иногда забываем про земные ценности. Ещё и мой ревматизм – мне стало стыдно перед Оуэном за свою никчёмность, за то, что сам не могу с ним куда-нибудь съездить.

Мальчишка о чём-то размышлял, задумчиво глядя в сторону океана. Потом встал, отряхнулся, собираясь, по-видимому, бежать по своим детским делам. А у меня отлегло на сердце, я успокоился: мой любознательный внук исчерпал свои вопросы. Его любопытство иссякло: интерес к этой теме, как это обычно бывает в детском возрасте, наконец-то поубавился, и он переключился на что-то другое, что планировал сделать сегодняшним вечером. Постояв некоторое время с мечтательным видом, он, всё ж таки, сказал своё последнее слово, чертёнок.

– Деда, а я всё-таки хотел бы увидеть наш мир глазами Бога.

Я опешил. Схватил его за костлявые плечи, придвинул к себе.

– Ты уверен, малыш, что, посмотрев на мир его глазами, – я прищурился и указал пальцем в небо, – тебе понравится то, что увидишь?

Оуэн стоял в недоумении, видимо, переваривая в голове мои слова. Впервые, он ничего не ответил. Потом высвободился из моих рук, ловко перепрыгнул через три ступеньки крыльца и вбежал в дом. Через минуту вернулся, прижимая подмышкой тетрадь в голубой обложке, и умчался, присоединившись к группе мальчишек, направляющихся на спортивную площадку, которая находится в соседнем квартале, пообещав вернуться через час. Я проводил внука взглядом, порадовался, что наш умный мальчик понял, о чём я хотел ему сказать. Он очень способный и одарённый парень, наш Оуэн.

Лучи спрятавшегося за горизонт солнца уже не достигали перьевых облаков, которые постепенно рассеивались и темнели в наступающих сумерках. Становилось тихо. Стал слышен всплеск волн вечно беспокойного Атлантического океана, разбивающихся о прибрежные камни-стражи, защищающие крутые склоны высокого обрывистого побережья нашего острова Маунт-Дезерт.

Оуэн, как обещал, через час домой не пришёл. Не вернулся он и через два часа. И к полуночи его так не было. И на спортплощадке, куда якобы он побежал после нашей с ним беседы, его в тот вечер тоже не было. И утром внук так и не появился. И никто его в тот вечер, кроме тех мальчишек, с которыми он дошёл до спортплощадки, не видел.

Оуэна нашли лежащим на камнях рядом с тем местом, куда упала Мишель Пауэлл. Его любознательные, широко раскрытые глаза даже после гибели продолжали с вожделением смотреть на мир так, словно он в первый раз его видел. Еле заметную улыбку, застывшую на его юном лице, разглядеть и понять мог только я. Потому что только я, его дед, был тем единственным в мире человеком, который знал, что хотел увидеть мой внук, прыгая в тот вечер с обрыва. И, судя по улыбке, он унял своё любопытство, сорванец.

Оуэна удалось быстро обнаружить благодаря той тетради, которую он взял с собой. Она лежала недалеко от утёса.

* * *

Прошло шесть лет со дня той трагедии. Сказать, что мы не можем до сих пор оправиться и смириться со смертью Оуэна, значит, ничего не сказать. Зять выпивает. Не часто, но периодически прикладывается к «Джонни Уокеру». Хуже всего, что он потом долго и противно плачет, как девчонка. Дочь замкнулась только на себе и работе, стала безучастной в жизни семейного очага, переложив свои женские обязанности по дому на меня и мужа.

Я не перестаю себя корить за тот последний разговор с внуком. Терзаю себя за то, что позволил в тот день развить эту тему и рассказывать ненужные подробности. Хотя… не я, так позже кто-то другой рассказал бы, или сам в интернете нашёл бы ответы. Он же был любознательным мальчишкой и, несомненно, отыскал бы ответы на интересующие его вопросы самостоятельно, скрывай от него правду, не скрывай.

Любой другой дед на моём месте, на следующий же день после такого несчастья, наложил бы на себя руки… Или спрыгнул с этого чёртова утёса – вы понимаете, о чём я. Но…

Но я не могу этого сделать. Не могу потому, что Оуэн будет недоволен своим дедом, решившим уйти на тот свет. Очень недоволен. Я это знаю точно, и потому продолжаю жить. Мне не хочется расстраивать внука. Хотите, смейтесь или считайте меня сумасшедшим, но живу я теперь только ради него.

Дело в том, что в то утро, когда обнаружили Оуэна, я, обессиленный ночными поисками, вернулся домой и просидел в комнате внука весь день до глубокой ночи. Без устали рассматривал его комнату, вещи, предметы, сидя на его кровати. Не хотелось жить, поверьте. И в какой-то момент я заострил внимание на тетрадке в голубой обложке. Её вернул детектив, когда не нашёл в содержании ничего, что могло бы относиться к самоубийству. Обычная была обычная школьная тетрадь с конспектами лекций по географии. Неразборчивый почерк внука не вызывал желания перечитывать его каракули, но почему-то мне пришла в голову мысль, которая, если при таком несчастье будет уместно употребить данное сравнение, – эта мысль меня обрадовала и вывела из оцепенения. Меня озарило: сообразительный Оуэн неспроста перед уходом взял с собой тетрадь и ручку, неспроста. На спортплощадке она никак не была нужной. У меня появилась надежда, что в тетради я найду то, что прольёт свет на причину его необдуманного поступка. Может он оставил в ней послание?

Я принялся листать тетрадь, внимательно перечитывая каждую страницу, пытаясь на полях, между строк и в самом тексте обнаружить хоть что-нибудь, проливающее свет на трагедию. Мне хотелось узнать о последних минутах его жизни, о его мыслях. И я был возблагодарён Всевышним, хвала Ему, Господу нашему!