Мы вновь всей семьёй на берегу океана, и как всегда, на «нашем» излюбленном месте – на полянке, спрятавшейся от посторонних глаз между двумя высокими дюнами, поросшими редкими, дочерна иссушенными солнцем низкорослыми порослями кустарников. В этом месте прибрежная цепь дюн разделяет Тихий океан и сосновый бор, и чтобы попасть на «наше место», нужно заехать на полянку со стороны океана, проехав несколько сот ярдов по берегу вдоль кромки прибоя. Пейзаж в этих местах, скажу вам, ― неповторимый. А барбекю среди «песчаных гор» – это что-то!

В этот раз как-то незаметно прошло время в пути – мы быстро добрались до места. Вот, казалось, только выехали из дома, – и уже на месте, распаковываемся, выгружаем багаж. Я устанавливаю мангал и собираю сухие прибрежные ветки для розжига, жена раскладывает продукты, сервирует столик, дети бегают друг за другом наперегонки, играются, смеются. Какое счастье!

Как же прекрасно всей семьёй выбраться в уик-энд на природу. Да ещё на какую! Побережье Орегона – наши излюбленные места. Когда я нахожусь здесь, то отдыхаю душой, наслаждаюсь жизнью, становлюсь самым счастливым человеком на свете. Я испытываю блаженство, наблюдая за весёлыми детьми и любимой, довольной супругой. В такие минуты мне даже не вериться, что это я, и что всё происходит со мной наяву. Солнце, океан, дюны, сосны, дым костра, любимая семья, спокойная и умиротворённая атмосфера ― всё будто сон. И до того становится хорошо и приятно на душе, что хоть кричи на весь мир об этом.

Жена с детьми ушли купаться, а я остался «кочегарить» и предаваться приятным мыслям, любуясь побережьем. Когда дети вдоволь накупались, стали просить поиграть с ними в волейбол, и жена увела их за дюну, чтобы не мешать мне готовить, и чтобы мяч случайно не упал на стол или на барбекю.

Ароматный запах жарящегося стейка быстро распространился вокруг и достиг носиков детей. «Вкусняшками пахнет, папа!» – воскликнула дочь. В ответ я попросил их, чтобы они долго не заигрывались, потому что мясо вот-вот будет готово. Дети любят играть в волейбол. Особенно дочка. Сыну же игра нравится лишь до того момента, пока мяч находится в его руках. Как только он теряет его, и ему приходиться за ним бежать, интерес к игре у малыша мгновенно пропадает.

Я продолжал готовить, поглядывая на парящий в воздухе мяч: он периодически выпрыгивал над дюной, на миг зависал в наивысшей точке и падал обратно; затем слышался хлёсткий удар о ладони, и через мгновение мяч снова выныривал, зависал в воздухе на секунду и под действием силы притяжения падал обратно, исчезая за песчаным холмом. Иногда кто-то из детей терял мяч, не сумев его правильно отбить. На некоторое время игра прекращалась, слышался смех дочери и обидчивые причитания сына, которому в очередной раз приходилось идти за укатившимся непослушным мячом. Спустя время, игра возобновлялась, – и снова над дюной, описывая дугу, летал мяч: вверх-вниз, вверх-вниз.

Вскоре стейки были готовы, и я выложил их на блюдо, а на решётке разложил маринованные рёбрышки.

Вверх-вниз, вверх-вниз… Задорный смех… Вверх-вниз…

Пока готовились рёбрышки, откупорил бутылку вина, разлил по бокалам: себе и супруге; детям открыл упаковку с ананасовым соком. Затем накрыл полотенцем блюдо с мясом, чтобы не садились всякие насекомые, и стал звать всех к столу. Мяч над дюной перестал появляться, голоса стихли. Может что-то их заинтересовало? «Эй, голодные рты, прошу всех к столу! Всё готово!» – позвал я снова, и в последний раз открыл крышку, чтобы перевернуть рёбрышки: они тоже были готовы. Сел за стол. Тишина. Что там их так отвлекло от игры? Даже про пикник забыли. Снова позвал – тишина. «Ну, озорники, в прятки, что ли, решили поиграть?» – подумал я.

Пришлось идти за ними. Я поднялся на вершину дюны, посмотрел вниз – никого; поблизости – тоже. Только вытоптанный круг со следами ног на песке указывал на то, что в этом месте они только что играли. Рядом рос овальный островок из густого кустарника, за которым возвышалась следующая дюна, более высокая, вершина которой заслоняла горизонт. Возможно, они спрятались за ней. Снова окликнул. В ответ молчание. Спрятались за кустами, что ли. Но странно, что сын так долго не выдаёт себя. Обычно он не сдерживается и обязательно что-нибудь шёпотом скажет или засмеётся. Но сейчас почему-то стоит полная тишина… И пустота. Когда кто-то где-то есть, это чувствуется. Присутствие человека в помещении или притаившегося за углом всегда «слышится». А тут – лишь шум прибоя и монотонный рокот набегающих волн с одной стороны, и печальный шелест крон соснового леса с другой.

Я спустился с дюны, чтобы обойти кустарник, куда, к моей радости, уходили следы детских ног. Похоже, мои проказники прячутся именно там. Я осторожно пошёл по кругу. Первым появился сандалий сына с расстёгнутым ремешком. Ладно, думаю, так спешил спрятаться, что потерял обувь. Через два шага из-за кустов появилась ступня супруги (за долгие годы совместной жизни ступни любимой жены узнаешь из тысячи пар женских ног) – пяткой вверх. Значит, лежит на животе. Я присел, стал подкрадываться. По мере моего продвижения из-за поворота сначала показалась голень, потом подколенная выемка, затем бедро и… всё – больше ничего… от неё… не было. Только нога. Правая. Оторванная. Не просто оторванная – грубо вырванная.

То, что случилось со мной, передать трудно. Я оцепенел. От страха и горя впал в ступор: надо было кричать, но вместо этого я мычал; нужно было идти дальше вокруг кустарника и искать детей, – но онемевшие ноги не слушались. Как калека, я кое-как переставлял атрофированные конечности по вязкому песку, и мне показалось, что три ярда я шёл полчаса. Но шёл. Дрожал и шёл, нутром чувствуя, что вряд ли за кустами найду своих детей в полном здравии. Начало быстро смеркаться, хотя утро ещё не закончилось, и почему-то смотреть в сторону леса не хотелось – из его пугающей глубины веяло зловещим холодом.

Когда я обнаружил второй сандалий, то закричал на всю округу, разбудив ворон, чёрной тучей взметнувшихся с веток сосен: окровавленный, он был надет на оторванной ножке сына. Поодаль лежала дочь. Она была… была без…

В ушах зазвенело. Ночь белым пламенем ослепила глаза. Я кричал и выл, кричал и выл… и смотрел на то, что осталось от моей семьи, пока… Пока кто-то не дотронулся до меня.

И я проснулся.

– Ты чего, Стэн? – Ли тормошила моё плечо.

Я тяжело дышал и смотрел на потолок: мерещилось, что он опускается на меня. Сознание с трудом перестраивалось на явь: всё ещё казалось, что одной ногой я там, на горячем песке среди дюн. Господи, это всего лишь сон! Удары сердца отдавались в висках. «Как хорошо, что это сон», – обрадовался я.

Когда полностью проснулся и осознал, что нахожусь дома, повернулся к жене. По выражению её лица догадался, что сильно напугал её своими криками.

– Страшный сон приснился… – успокоил её.

– Очень?

– Да.

И хотя я уже испытывал облегчение и счастье оттого, что это был всего лишь сон, на всякий случай спросил Ли: – Как дети?

– Сейчас иду будить их. – Она поцеловала меня и поспешила вниз в детскую.

«Вот дерьмо! – подумал я. – Надо же такому присниться перед самым отъездом».

Сегодня первый уик-энд в этом году, который мы решили провести на побережье. Сегодня открываем сезон: едем на орегонские дюны, на наше традиционное семейное барбекю. Нас не было там с осени прошлого года. Такое приятное мероприятие – и такой дерьмовый сон. Тьфу ты! Чуть всё настроение не испортилось.

Постепенно я привык к действительности. Снизу послышались голоса: недовольный сынишка захныкал, отказываясь просыпаться (ему четыре годика, зовут Вильсон); Ли пытается его взбодрить, рассказывая про море, которое ждёт его, и про большие волны; дочь, её зовут Мерил, ушла в ванную, она старшая у нас, ей семь. Слава богу, это был сон – страшные картины ночного кошмара продолжали обрывками кружиться в памяти. «Никаких предрассудков, ковбой, – подавлял я неуверенность в себе, – это всего лишь тупой сон. Надо собираться в дорогу, ехать. Мы так долго ждали этого дня». Я поднялся с кровати и поспешил вниз.