Обратный путь занял вдвое больше времени: приходилось преодолевать сопротивление накатывающих волн и яростный напор встречного шквалистого ветра. Потому, только спустя час, труп девушки в буксируемой катером рыбацкой лодке был доставлен к причалу пристани Бар-Харбор и переправлен в Элсворт, в окружной морг.

Шериф ходил взад-вперёд, с нетерпением ждал первые результаты криминалистов, обнюхивающих каждый дюйм того места, откуда спрыгнула – или упала? или столкнули? – Мишель Пауэлл, девушка семнадцати лет.

– Ну что там? – спросил шериф одного из сотрудников.

– Ничего. Чисто. Она была одна. Никаких посторонних следов не обнаружено. Здесь давно никто не ходил.

– Ясно… – недовольно буркнул шериф и сплюнул, – что ничего не ясно. – И подал Лепски знак рукой, что они уезжают отсюда.

* * *

В тот день местные газеты пестрели броскими заголовками: «Прыжок в преисподнюю», «Консервативное воспитание, или никому не нужная молодёжь», «Убийство или самоубийство?», «Утёс самоубийц», «Неразделённая любовь толкнула девушку на прыжок в бездну». Радио и телевидение тоже чуть ли не ежечасно повторяли эту новость.

Не уберегли вездесущие СМИ и уши моего восьмилетнего внука Оуэна, отчаянного и не по годам смышлёного и любознательного парнишки. Разумеется, в тот день мне не удалось избежать его вопросов. Пришлось дать множество ответов, которые надо было сформулировать так, чтобы детскому неопытному сознанию было не так страшно воспринимать то, что могло бы напугать и надломить неокрепшую психику.

– Деда, почему люди убивают себя?

Мы вышли на крыльцо, присели на ступеньки веранды. Перистые облака, выкрашенные в оранжевый цвет лучами заходящего солнца, которого с земли уже не было видно – оно скрылось за горизонтом, – застыли завораживающим рисунком в темнеющем вечернем небе; и там, на огромной высоте, они всё ещё продолжали греться в его лучах.

– Откуда ты знаешь про таких людей? – Я потрепал белокурые волосы внука.

– Ну, эта Мишель вчера, которая спрыгнула с обрыва… – Он подумал, что-то вспоминая, и добавил: – Да и вообще, слышал про тех, кто в себя стреляет. По телеку показывали…

Ох, уж эти СМИ, злился я. Мы раньше и знать не знали, и статистики никакой никогда не велось, и не сообщали об этих, будь они прощены господом, грешниках.

– Знаешь, Оуэн, есть люди разных взглядов на жизнь, с разной, так сказать, нервной системой и психикой…

– Как это, «психикой»? – переспросил любознательный малый.

– Это когда твой друг, к примеру, боится собак…

– Дэн, что ли? Не-е, он не боится, – перебил меня внук – нетерпеливая душа.

– Допустим, боится. Я же в пример. Есть же люди, которые боятся собак или воду, и боятся купаться. – Внук снова рассмеялся. – А вот ты, допустим, не боишься ни собак, ни купаться в океане тебе не страшно. Есть смелые люди, есть трусливые. Это и называется – разная психика людей. Мы все разные. По-разному устроены. Одни могут прыгнуть с большой высоты, другие боятся. Кто-то не хочет жить, а кто-то, наоборот, очень хочет… кх… – я осёкся, про себя подумав: «Хочет, но не может», вспомнив соседа Роя Стюарта, старика восьмидесяти лет, пятый год как прикованного к кровати и присоединённого различными трубками и проводами к жизнеобеспечивающим аппаратам. Однажды, когда я его навещал в больнице, он передал мне записку. Перед тем, как протянуть мне её здоровой подвижной рукой, Рой глазами дал понять, чтобы никто, мол, не узнал об этом, и улыбнулся такой, знаете ли, хитрой улыбкой. Я хотел было положить обрывок бумаги в карман и прочесть потом, но он зашипел и закашлялся, указывая глазами и тыча пальцем на мою руку с листком, заставляя прочесть прямо сейчас. Я прочёл. Прочёл эти три слова и, покачав головой, внутренне опустошённый и обиженный на старика, вышел из палаты. В записке было написано: «Майк, отключи аппарат».

– Дед, ну почему не хотят жить, почему? Ты вот хочешь жить? – не унималась любопытная душа.

– Я-то? Ну конечно, да.

– Почему?

– Мне нравится жить…

– Почему?

– Потому что у меня есть ты, Оуэн. – Внук самодовольно посмотрел на облака, гордо задрав подбородок. – Но есть ситуации, когда люди не хотят жить, понимаешь?

– Почему?

– Ну, некоторые люди тяжело болеют, им больно и нехорошо. Другие не хотят, потому что остаются одни, когда мамы и папы, дедушки и бабушки у них умирают. Тогда им грустно, и они плачут в одиночестве. Вот им без своих родных уже и не хочется жить.

– И стреляются?

– Ну что ты так сразу!.. Тут по-разному получается. А вообще, Оуэн, это не очень хорошая тема для обсуждения. Может сменим, а?

– А что, Мишель не любили родители? – не унимался внук.

– Не думаю. Считаю, очень даже любили.

– Дед, раз у неё родители не умерли и любили её, и она не болела ничем, тогда почему же она спрыгнула? Там та-акая высотища! Как она не испугалась?

– Есть ситуации, когда тебя предают, обманывают, понимаешь?

– Угу.

– Вот друг твой возьмёт, и пообещает тебе что-нибудь, а обещание не выполнит. Что тогда? Правильно. Ты расстроишься, конечно, и даже разочаруешься в друге. Но ты же сильный мальчишка, и психика у тебя крепкая. Ты просто подумаешь, успокоишься и отправишься играть с друзьями в бейсбол, позабыв про нехорошего друга. А есть люди впечатлительные, ранимые. Если их предают или обманывают, то они до того сильно обижаются и расстраиваются, что не хотят даже жить. Во как бывает!

– Ха, я бы не стал из-за друга прыгать. Что я, совсем что ли… – ухмыльнулся внук. – Дед, а что они там видят?

– Где? – Я не сразу понял, о чём он, тем более, не ожидал от него подобного вопроса.

– Ну, там, куда они хотят уйти, когда вешаются или прыгают… Там же темно. Там есть что-нибудь, деда?

Я подумал, подбирая слова, прежде чем ответить.

– Там, где они оказываются, там что-нибудь видно? – сыпал очередными вопросами Оуэн.

– Думаю должно что-то быть, – мне хотелось успокоить внука, – хотя этого никто не может сказать, пока сам не… – Я кашлянул, прервав рассуждения, вовсе не нужные молодому человеку. – Но, вообще-то, говорят, что там пустота.

– Вот и пастор говорит, что там тьма беспросветная?

– Да, – я улыбнулся и потрепал его чёлку.

– Зачем же тогда они хотят туда уйти, если там ничего нет?

– Каждый выбирает для себя свою дорогу, по которой хочет идти. Может, они знают, что там. Может, видят что-то, чего нам не дано. А может быть, им изначально чего-то не хватает здесь, на земле. Или они не хотят жить так, как живём мы. Вот и идут в мир, который спрятан от нас, смертных. Уходят в другую жизнь, где, по их мнению, будет лучше, чем здесь. Не каждый решится это сделать.

– Интересно, а что там видно? Почему они думают, что там лучше?

– Этого мы никогда не узнаем, Оуэн. Но хотелось бы верить, что им не повстречается там всё плохое, что есть здесь, на земле.

– Что не повстречается война?

– И война, и ложь, и злые люди, например…

– Точно, – согласился и обрадовался внук. – Прикольно. Ну, а рай, там же есть рай? Они видят рай? Там же хорошо, деда?

– Ну, некоторые что-то видят, наверное, я же их не спрашивал?

– А бог видит?

– Что видит?

– Ну, то место, куда попадают люди, которые убили себя. Ведь бог и рай видит. Пастор Марк рассказывал нам…

– Видит, внук, всё он видит, – задумчиво ответил я, вспоминая свои грешки молодости, которые дамокловым мечом висели надо мной.

– Я бы хотел посмотреть, что там, – с мечтательным видом произнёс Оуэн, и я не на шутку заволновался: пора было прекращать этот разговор.

– Тебе что, на земле мало мест, куда хотелось бы посмотреть? – строго спросил я его.

– Не-е, я и тут хочу посмотреть и хочу посмотреть, что там… Что там за мир, который мы не видим, а видит он.

– Кто – «он»? – уточнил я, и забеспокоился: если дочь узнает про наш разговор, мне крепко достанется.