Это был исключительно обычный день ранней осени.

Жар высокого солнца уже не вытапливает из тела силу и не выжигает белым огнём любое желание, кроме единственного большого глотка холодной родниковой воды. Зной раскалённого жидкого воздуха уже не требует бестолкового вялого погружения в глубокую тень навесов, деревьев и зданий. Насыщенного голубого цвета небо почти без облаков лишь слегка-слегка подёрнуто белесой пеленой. Солнце в зените. Такое же горячее, но уже не яркое, не ослепительное, не пылающее, не испепеляющее – чуть заметный жёлто-оранжевый, карамельно-коньячный оттенок лучей пропитывает лёгким яблочным сиропом видимое пространство. Едва улавливаемое тёплое золотистое внутреннее сияние природы осторожно обволакивает сознание умиротворённостью и тишиной. Слабое движение ленивого воздуха, которое трудно назвать ветерком, медленно размешивает тугую смесь ароматов редких опавших листьев берёзы, осины, ясеня, липы, зелёной, но уже несвежей листвы, неизвестно откуда взявшегося запаха скошенной травы, полевых цветов, нагретой земли, рельсов, шпал.

Из недалёкого березняка дотягивается влажная прохлада.

Я, как обычно, сидел на любимом месте. На рельсах, лицом к лугу, недалеко от номерного столбика железнодорожной разметки с всё ещё заметной цифрой «8». Сняв рубашку, подставлял спину высокому солнцу. И хотя острота колдовских чар этого уголка природы отчасти угасла, наслаждался завораживающими видами, пропитывался атмосферой спокойствия.

Как она смогла подойти незаметно по щебёночной насыпи – не представляю. Её прохладная тень сначала легла мне на спину, затем на колени. С королевской грациозностью присела рядом. Белые кроссовки, белые с двойной красной тонкой полоской носочки, белые короткие шорты, белая свободная майка, белые – не светлые, а именно белые – волосы. Никакого макияжа, никаких украшений, лишь таинственно переливалась на шее из какого-то тёмного материала тонкая цепочка. Тёмно-синие, почти ультрамариновые, неподвижные глаза несколько долгих секунд всматривались вглубь моих глаз – пристально, изучающе, проникающе. Настолько сильный был взгляд, что я почувствовал, как в центре мозга что-то сжалось.

– Бог не играет в кости, – произнесла она. И я до сих пор не понимаю, почему для знакомства она выбрала эту фразу.1

– Не говорите Богу, что делать, – автоматически ответил я.

Мы рассмеялись, и, возникшее было, непроизвольное напряжение моментально исчезло. Завязалась обычная «светская» беседа – кто, где, как, когда, сколько, о погоде, о политике, о ценах на нефть. Постепенно мы перешли к разговору об этом месте. Что здесь так необычно красиво, тихо, спокойно. Наполняешься энергией. А потом чувствуешь, как тебя снова тянет вернуться сюда… снова и снова. Она что-то рассказывала о своей находке: «вон там, у столба… раз, два, три… у десятого отсюда есть смешная…» «Машинист локомотива, следуйте до М16… Машинист локомотива, следуйте до М16…» «… проволочная загогулина, похожая на человечка, держащего ро…»

– Ты тоже это слышал?

Можно было и не отвечать, она и так видела: я тоже слышу эти загадочные звуки из ниоткуда. Она снова стала серьёзной и настороженной, как в самом начале. А потом, через пару секунд, без всякого вступления начала говорить: «Мы в детстве постоянно играли в куликашки…». Рассказанная история оказалась не менее странной, как и звуки, впрочем, как и она сама. И пока я ждал продолжения истории, либо возобновления дальнейшего общения, она, так же как появилась, также внезапно встала, и пошла между рельсами – не попрощавшись, не обернувшись. Шла ровно и легко, спокойно и молчаливо – словно и не было под ногами неудобных шпал. Как заколдованный, сидел я и не мог сдвинуться с места, наблюдал, как фигурка её становится меньше и меньше.

Послышался гудок и из-за поворота показался поезд. За всё время он появился впервые. Обычно были только звуки, ничего, кроме звуков. Гул и локомотив, тянущий вагоны, стремительно приближались. Оцепенение мгновенно слетело. Я вскочил и с бешеной скоростью понёсся догонять девушку. Она шла всё так же ровно и легко, спокойно и молчаливо, не слыша ни моего голоса, ни дикого тепловозного сигнала. Бежал, перескакивая по две-три шпалы. Боясь оглянуться, со страхом думая, что упаду, с ужасом представляя, что не добегу, не успею. Гудение двигателей заполнило всё. Плотный воздух пульсировал и сжимался сзади сильнее и сильнее. Подталкивал, выдавливал, застилал глаза мутной пеленой. До девушки осталось совсем чуть-чуть. Я со всего размаху плюхнулся на шпалы, успев лишь вжать голову в колючую щебёнку. Меня накрыло жарким тяжёлым оглушающим потоком. Грохот взорвался в голове, вокруг, во всем теле. Сверху, слева и справа неслись, яростно и ожесточённо-весело звенели, гремели, стучали – тысячи, сотни тысяч, миллионы, сотни миллионов железных дьяволов. Подо мной надрывно стонали в исполинском напряжении шпалы. И я глубже вдавливался в них, с невыносимой тревогой думая о девушке.

Как только последний вагон пролетел надо мной и скрежет начал стихать, я по-спринтерски, с низкого старта, взметнулся вверх и, преодолевая боль, рванулся вперёд – давай, давай! ещё можно успеть – и через пару гигантских прыжков встал, как вкопанный. Девушки не было. Не было, если бы она успела соскочить под насыпь, не было, если бы – не успела. Стоял, оглядывался, озирался, вглядывался. Её нигде не было. Ни девушки, ни поезда. Пустые рельсы, молчаливая насыпь, застывшие вокруг деревья. Наваждение, галлюцинация, мираж… Разбитые колени дрожали, кровь с разбитого лба и подбородка смешалась с потом, тело противно и липко расслабилось, руки не слушались, пальцы не сжимались. В глазах потемнело. Пытаясь прийти в себя, почти упал, обессилено прислонившись к столбу. И лишь через несколько долгих минут смог встать. Спотыкаясь на ватных ногах, подошёл к месту, где мы недавно сидели. Вот мой пакет: три яблока, сложенная рубашка. Два огрызка, от с удовольствием съеденных за приятным общением яблок, аккуратно лежат возле закрытой книги. Две монетки. Ещё вначале знакомства она достала их из тесного кармана шорт. Теперь я, кажется, догадываюсь – зачем.

Они лежали на рельсе, где их и положили. Не сплющенные, целёхонькие, новенькие. Свидетели моего странного «помешательства».

Это все, что у меня осталось от встречи: призрачный поезд, шрам на подбородке, образ девушки-видения без имени, две монетки и её странная история.

«Мы в детстве постоянно играли в куликашки. Если кто-то не знает, это прятки. Это была наша любимая детская игра. Особенно летом, когда детвора, свободная от уроков, школьных домашних заданий, утомлённая, загорелая, пахнувшая водой и солнцем возвращалась с реки во двор дома. Где только-только появлялись бабушки, усаживаясь на скамейки, выкатывались колясками вперёд молодые мамашки. Где солнце, уже спрятавшись за листвой тополей, ив, урючин и вишен, но ещё не коснувшись невидимого горизонта, окунает свои лучи в спокойную наполняющую вечерний воздух прохладу.

Улица наводняется голосами. От почти неподвижного говора скамеечных сплетен, до визга девчонок, за которыми носятся мальчишки. От протяжного «Сааааашааааааааааааааадоооооооомоооооййййййй» до резкого гитарного арпеджио…

Нас, поиграть в куликашки, собиралось человек десять-пятнадцать. Разношёрстных ребят, разного возраста, разного социального положения, разных национальностей… Двор, игра, лето – уравнивали нас.

Это искусство быстро найти всех. Это искусство спрятаться так, чтобы долго не нашли. Когда играешь долго, постоянно, каждый день, все знакомые потаённые места, шкеры и тайники уже становятся родными и знакомыми. С каждым разом прятаться становится всё трудней, а искать всё легче. От этого игра не становилась менее интересной. Наоборот, мы с дикими глазами рассыпались горохом в разные стороны и носились под счёт водившего – «раааааз» – в поисках, куда бы сунуться – «двааааа» –, нырнуть, спрятаться – «триииии»....