– Настюш. Не грусти. Вернёмся, я куплю здесь дом. И мы уедем с тобой сюда насовсем. Слышишь?

Она кивнула и со всей силы вжалась в него. Они стояли неподвижно. Ветер хлестал дождём в окна. Молнии раздирали сумрак. Гром тряс здание. Он чувствовал боль от её близости. Щемящую, ноющую боль осознания родственности и слияния душ. Невыносимую оголённую тоску одиночества, пытающего раствориться в таком же одиночестве, невыносимом и оголённом. Сердце восторженно замирало от её присутствия, близости, прикосновений.

На шее от молний поблёскивала тёмная цепочка. Такая тонкая, что под пальцами почти не ощущалась.

– Нитка Виракочи. Позавчера задумалась у одного уака в городе. Стояла, наверное, долго. Знаешь, уаки – они такие… волшебные, забываешь обо всём, находясь рядом с ними. Не зря их так почитают. Ко мне подошёл старый инка. «Прапрапрадед моего прапрадеда, – сказал он, – поведал, что, когда его прапрапрадед был совсем маленьким, его прапрапрадед встретил в горах Виракочу. Виракоча произнёс: «Когда у куйчиуаки остановится Пачамама, отдай ей». И он надел мне на шею это. «Ты – Пачамама26. Не снимай никогда». И исчез. Представляешь, был и нету. Если бы не цепочка, подумала бы, что от жары голову напекло.

Она ещё что-то говорила. Но он уже не слышал. Теребил пальцами цепочку, и не верил своим ощущениям и глазам. Пробежался по памяти. «Обсидиан. Чёрное, тёмное серое или коричневое вулканическое стекло. Содержит большое количество кварца. По химическому составу варьируется от риолита до дацита и является некристаллическим эквивалентом гранита. Легко полируется, используется как полудрагоценный камень. Физические свойства обсидиана зависят от содержания воды и степени раскристаллизованности породы. Твёрдость по шкале Мооса от пяти до семи, плотность две с половиной тысячи килограмм на кубический метр. Характеризуется раковистым, режущим изломом». Их группа месяц проходила практику на южном Приморье. Облазили Шкотовское плато, Муравьиную бухту. Обсидиановой гальки под ногами было немеренное количество. И свойства этого вулканического стекла знал хорошо – невозможно обработать таким образом обсидиан. Бусы – возможно, но не цепочку. Тем более такой тонкой работы.

– Владимир Иванович… – Она осторожно трясла его за плечо. – Что с тобой? Очнись. Посадку объявили.

После возвращения главной целью для него стало покупка участка земли под Куско, открытие личного счёта в перуанском банке и перекачка туда средств. Все разговоры между ними, так или иначе, переходили на тему переезда в Перу. Обсуждали, какой дом будет, мебель, обстановка. Предстоящие поездки по стране. Она слушала и кивала головой, вставляя редкие, но очень ёмкие и глубокие замечания и пожелания.

А времени было мало – он решил всё закончить к Новому году.

Ведь надо было делать дела очень осторожно и незаметно. В его колоссальной корпорации резкое исчезновение может привести к трагическим последствиям. Даже слухи о том, что он собирается отлучиться, исчезнуть, прекратить дело, могут послужить началу необратимой цепочке событий с печальным результатом для многих и многих людей. В определённой степени, весь этот год, ему удавалось сохранить в тайне отношения с Настей. Абсолютно не хотелось огласки. И не только ради того, чтобы об этом узнала Елизавета Сергеевна. Хотя, он и подозревал, что она догадывается. Отношения их стали не просто прохладными. Их вообще не было. Почти не встречались, не общались. Изредка в почтовый ящик падало электронное письмо: «Знаю, у тебя всё хорошо. Целую». Он испытывал некоторые угрызения совести. Вина иногда выплёскивалась через край – звонил супруге… и на третьем гудке прерывал вызов. Ничего с собой поделать не мог.

Чем больше он общался с Настей, тем сильнее ощущал нетерпимость к окружающему миру. Неприязнь, раздражение, аллергическое отторжение всего, что присутствовало в его жизни. С каждой неделей, с каждым днём, сложнее воспринималась и ощущалась повседневность. Неимоверные усилия требовались, чтобы не сорваться по пустякам. Развивалась агорафобия, ксеноморфность. Единственное, что помогало, это редкие свидания с Настей. Даже самый неприятный и неудачный день становился ярким и солнечным, если вечером они с Настей встречались. Ей достаточно было провести ладонью по волосам, потянуться и закинуть руки на шею, чмокнуть неожиданно в небритый подбородок, лечь на диван и положить голову на колени, чтобы он запустил пальцы в её волосы. От неё исходило какое-то особое поле. Теплоты и умиротворения, спокойствия и уюта, нежности и защищённости. Он начал понимать, что чувствуют ещё не родившиеся дети.

Напряжённость и неудовлетворённость, колючий холод и пустота рассеялись, когда появился смысл. Исчезнуть и появиться в новом месте, родиться заново. Улететь в Перу навсегда, полностью разорвав с прошлой жизнью. И он с головой бросился в этот процесс. Жизнь снова вспенилась искристыми радужными пузырьками. Он даже пригласил жену в ресторан и безупречно отыграл роль любимого мужа.

Двадцать девятое декабря. Последний день в этом старом мире. Он всё успел. Хороший дом в Куско, в престижном районе Санта Мария, и участок земли с небольшой плантацией кофе – уже ждали их приезда. Ради конспирации они летели раздельно. Настя через Мадрид, он – через Лондон.

Эти томительные часы ожидания они решили провести там, где редко, но регулярно встречались. Небольшая всеми забытая избушка на краю леса, приобретённая им после первой успешной сделки лет двадцать пять назад.

Он ругал себя самыми последними словами. Потому что уже третий час стоял в пробке. А нужно было выехать всего на пятнадцать минут раньше, чтобы проскочить опасную точку. Теперь он в общем потоке окутанных паром машин, продвигался с улиточной скоростью. Он с удовольствием бросил бы машину прямо посреди дороги. Но до нужного поворота километров пять, тяжёлый чемодан в багажнике и мороз в тридцать два градуса снаружи делали это удовольствие нереальным.

Часы показывали семь часов вечера. Воздух стремительно сгущался в плотную туманно-снежную пелену. А до заветного поворота было ещё далеко. Начинал злиться. Бессилие раздражало. Всегда. Окружённый со всех сторон такими же беспомощными скорлупками заснеженных автомобилей, в тёмном, подсвеченном приборными индикаторами салоне, он был словно без рук и ног. Мысли всё время уносились к Насте, в избушку – она давно уже должна была быть там. «Надо было тоже ехать на электричке, у электричек нет пробок».

Когда он свернул с федеральной трассы, было совсем темно и тихо. Метель, которая крутила всё это время, исхлёстывая снегом стёкла со всех сторон, стихла. Снежный фронт, видимо, пронёсся дальше, оставив после себя ночное небо с выпученными от нарастающего мороза звёздами. Сугробы, на и без того неухоженной дороге, мешали двигаться, не раз заставляя покрывать матом всё на свете.

Засыпанный шлагбаум – дальше пешком. Опустив тяжёлые заваленные снегом ветки, деревья склонились к дороге, нависая над головой, словно крыша. Холод выморозил всё звуки, тишина давила на уши. Ни лая собак, ни людских голосов, ни вороньего карканья, ни дятловой дроби. Не доносились даже звуки всегда гудящей трассы.

Нехорошее предчувствие появилось, когда он остановился отдышаться – идти, проваливаясь по пояс в снег, трудно. Примерно с этого места обычно уже видны светящиеся окна их избушки. Настя почти всегда приезжала раньше. Зажигала свет, растапливала печку – летними вечерами в комнатах было ощутимо прохладно. И к его приходу домик наполнялся теплом и уютом. Как он сейчас ни вглядывался, огоньки в белесом полумраке не мелькали. «Чёрт!»

Он влетел в приоткрытую входную дверь, в темноте прихожей обо что-то споткнулся, упал и уткнулся лицом во что-то мягкое. Моментально вскочил, включил свет.

В застёгнутом на все пуговицы пальто на полу лежала Настя. Неподвижная, молчаливая, чужая. Из-под голубой вязаной шапочки торчали в разные стороны косички с бантиками. Голубая варежка выглядывала из-под неестественно вывернутого локтя.