— Пи…ииии…ть…

Милдред сперва даже озлилась, думала: сейчас я тебя напою!

Ей показалось, что Хин крепко набрался, и рука дёрнулась за черпаком для вина, чтобы как следует приложить незадачливого пьянчугу. Но когда она увидела, в каком состоянии муж, кинулась к нему.

— Хин, ох, горюшко. Кто это тебя так? — запричитала женщина.

— Пии…иии… — протянул трактирщик.

Милдерд постаралась усадить его на стул, чтобы лучше рассмотреть и обработать раны, но не смогла сдвинуть и на йоту. Хин будто окаменел и прирос к полу. Милдред отличалась недюжинной, почти мужской, силой. Но как не старалась теперь, как не толкала, успехов не добилась. Только хуже сделала — тело мужа пошло зыбью, как море под лёгким бризом, заколыхалось, словно желе, стало оплывать, будто восковая свеча.

Милдред отшатнулась и остервенело потёрла руки о передник: ей показалось, что за пальцами тянулась зеленовато-фиолетовая слизь. А Хина, тем временем, распирало. Вот-вот ещё немного — и он займёт всю комнату. Впрочем, от Меннерса в твари, явившейся женщине, не осталось и следа. Сейчас перед ней, раскачиваясь из стороны в сторону, возвышался гигантский морской слизень. Было что-то завораживающее в том, как в его студенистом теле играли и переливались ярко-зелёные и фиолетовые огоньки. Будто звёзды неведомого неба.

Страх покинул Милдред. Ей захотелось коснуться заоблачного мерцания твари. Она даже шагнула вперёд, протянула руку и…

…из желейной массы выстрелила ложноножка, обвила запястье — Милдред вскрикнула, так как руку обожгло болью. Женщину буквально силой потянуло прямиком в живой студень. Она вопила, колотила ребром ладони по «канату», обмотавшему её руку, упиралась, но ничего не помогло. С громким чмоком слизень втянул её в себя, и Милдред застыла с открытым ртом и распахнутыми от ужаса глазами, как мушка в смоле. Вокруг неё вспыхивали, гасли и загорались вновь зелёные и фиолетовые звёзды. Словно какой-то очень могущественный ювелир решил законсервировать женщину прямо в ночном небосводе.

Несколько минут ничего не происходило, лишь «звёзды» играли всё интенсивнее, тянули друг к другу лучи, срастались, бурлили, рождали новые «светила». А потом студенистая масса устремилась в разверзнутый рот Милдред, как в воронку.

Тело женщины тряслось, ходило ходуном, пытаясь вместить в себя нечто громадное. Но вот всё закончилось, слизня больше не было, лишь на одежде Милдред, словно бисеринки, блестели капельки зелёно-фиолетовой слизи.

Глаза Милдред остекленели, а на губах играла безумная улыбка. Слегка качнувшись, она сделала первый шаг и, наконец, уверено пошла туда, где закладывала виражи винтовая лестница.

Существовала в доме Меннерсов комната, куда, по обоюдной договорённости, они не заходили. Именно туда и направилась Милдред, тихонько напевая себе под нос милую песенку. Услышь кто такое от неё — решили бы, трактирщица сошла с ума. Хотя отчасти так оно и было.

Милдред открыла дверь в «секретную» комнату. Вошла и остановилась перед колыбелькой. Изящный полог из голубоватой кисеи добавлял картине умилительной нежности. Женщина подошла, опустилась на колени и, улыбнувшись ещё шире, кивнула своей несбыточной мечте. Её малыши умирали один за другим. Последний, рыжеволосый Мартин, прожил целый месяц. Но и его прибрал Бог. Для всех мальчик переселился на кладбище и навечно уснул под вязом. Только не для Милдред. Она воочию видела рыжие кудряшки, любовалась пухлыми щёчками, наслаждалась тем, как младенец сучит крохотными ножками.

— Спи-спи, засыпай, милый Мартин, баю-бай, — напевно проговорила она, покачивая колыбельку.

А потом застыла, всхлипнула и завались набок. Всё с той же безумной улыбкой и остекленевшим взглядом.

Слизень же, покинув её безжизненное тело, дополз до стены и, слившись с ней, устремился вниз, туда, где в зале трактира пировали ничего не подозревавшие завсегдатаи.

***

Грэя разъедала вина, язвила ущемлённая профессиональная гордость, жёг стыд. Немели пальцы, сбивалось с ритма сердце. Было невыносимо гадливо от самого себя.

Там, в амбаре, наказывая похитителей своей нереиды, он специально, изрядно отделав, сохранил жизнь Меннерсу и выпроводил его со словами:

— Иди и доложи своему нанимателю, крысак, что лучше не трогать тех, кто связан с серым осьминогом.

Трактирщик закивал и, проявив изрядную для избитого прыть, кинулся прочь. А Грэй, опьянённый яростью: ублюдки посмели прикасаться моей женщине, затуманенный жаждой крови, упивался убийством. Он выпустил наружу всех своих демонов и позволил им порезвиться вволю. И забыл о главном: чудовище где-то рядом! Оно было близко, невероятно близко, возможно, в том же амбаре. Сливалось с полом или стеной. А он не почуял, профукал, не заметил. И теперь по его и только по его вине погибла невинная женщина.

Грэй ещё раз бросил взгляд на несчастную Милдред. Она так и застыла, протягивая руку к колыбельке. Какой же красивой и чистой была её мечта! Если бы он знал! Если бы он только знал!

«Чтобы изменилось? Ты бы пощадил трактирщика? — ехидничал внутренний голос. — Ты совсем помешался на этой девке! Забыл зачем ты здесь! Теперь оправдывайся не оправдывайся, а жену трактирщика убил ты».

Грэй не спорил. Он целиком и полностью принимал свою вину и не собирался себя прощать.

К Циммеру, где располагался их походный штаб, Грэй вернулся в полном раздрае. Команда смотрела на него и ждала указаний, в молчании застыв вокруг стола, на котором были разложены карты, бумаги, линейки и даже покоился секстант. Обычно в такой ситуации они устраивали мозговой штурм, разрабатывая стратегию и тактику поимки гуингара, но только не сегодня.

Грэй прошёл мимо них, сел за стол, обхватил голову руками и замер. По крайней мере двум людям в Каперне он принёс несчастье — Циммеру и бедняге Меннерсу. Смерти Клэр и Милдред камнем давили на него. Мысли путались, сбивались, роились, как мухи. Пустые, назойливые, болезненные.

Он распустил команду — ожидать дальнейших распоряжений, а сам продолжил сидеть с бессмысленным взглядом, как будто его тоже выпил гуингар.

Циммер поставил рядом с ним чашку кофе и рюмку коньяку, а сам плюхнулся в кресло напротив.

— Давай, выпей, — он кивнул на напитки, — а то тебя за статую можно принять.

Грэй мотнул головой.

— Не стоит беспокойства. Я бесполезный. Только и могу, что приносить беды.

Циммер встал, приблизился, заглянул в глаза друга. Там, в потемневшей радужке, плескалась бескрайняя, как океан, колоссальная, невыносимая для человека боль.

Маг не на шутку испугался.

— Э, парень, так ты долго не протянешь. Пошёл-ка я за зельями, — пробормотал он.

Но Грэй резко схватил его за руку, железно, как сбрендивший автомат.

— Я протяну… не человек… тварь, чуть не убившая собственную мать…

Циммер почувствовал, как внутри поднимается злость. Не на Грэя, на тех, кто основательно надломил его. Он был немного знаком с семьёй Грэя и искренне ненавидел всех этих коронованных особ, сделавших такое с его другом. То, через что заставила Грэя пройти собственная семья — не пожелаешь и врагу.

— Сядь, — почти скомандовал Грэй, и Циммер испугано пристроился рядом на табурете. — Мне надо… Хочу, чтобы ты знал… Ты ведь осуждаешь её… Вы все осуждаете её…

Циммер догадался — кого: Долорес Ангелонскую, прекрасную королеву-мать.

— А между тем… — Грэй говорил с трудом, будто что-то давило ему на грудь, глухо и часто добирая воздух, — … я виноват… Обратился тогда впервые. Она увидела, потеряла сознание. А… потом… когда пришла в себя… не хотела видеть… Но это понятно… Её сын… умер в тот день… чудовище не было… её сыном… Но я рвался… к ней… мне нужно было… Она позволила… на пять минут… я был зол… сказал ей всё… непростительные слова… зачем родила?… я не просил эту силу… что она за мать!.. Она… потребовала: убирайся… во-о-он… не хочу знать… А я… — Грэй вцепился себе в волосы и судорожно воздохнул: — … щупальце… за шею её… над полом… поднял… Потом слегла… а меня… бросили в тюрьму… правильно бро-о-оси-и-ли… там место… убийцам…мне не говорили… никто… как она… я боялся… она уме-е-ерла… каждый день… слушал колокол… панихиду…