Грэй обхватил тонкими пальцами подбородок и уставился в огонь, размышляя о чём-то своём…

— С чего вы взяли, что та девушка чокнутая? — спросил он, и старейшина уловил недовольство, скрытое в том вопросе.

— А станет нормальная девица восемнадцати лет отроду прозябать на полуразвалившем маяке с пьянчугой-отцом? И зажигать по ночам, когда все нормальные и благовоспитанные девы её возраста спокойно спят, путеводный огонь?

— А между тем именно свет того самого маяка помог нам не потеряться во мгле нынешней ночи и успешно стать на якорь в не самой благоприятной бухте, — как бы между прочим вставил Грэй.

— Вы говорите так, будто благодарны ей? — удивился старейшина.

— Так и есть, — просто ответил капитан, и, к вящему изумлению старейшины, голос его при этом потеплел, а взгляд, устремлённый в огонь, подёрнулся поволокой мечтательности.

Старейшина даже святых мысленно помянул на всякий случай: и привидится же такое — мечтательный «серый осьминог»? И чтобы окончательно развеять морок и вернуть на красивое лицо Грэя привычное скучающе-циничное выражение, он сказал:

— Вовсе не о вас заботилась эта дурочка Ассоль. Просто наш библиотекарь, старый Эгль, сам выжил из ума и девчонку с пути истинного сбил, пока её непутёвый папаша обнимался со стаканом в каждой портовой таверне.

— О чём вы? — непонимающе произнёс Грэй, и потёр кольцо с осьминогом, обнимающее его безымянный палец. — Как старый библиотекарь мог сбить с пути истинного юную девушку?

— Очень просто, — решительно заявил старейшина. — Он сам уже в старческую глупость впал и начал в сказки верить. И девчонку испортил. Мыслимо ли дело — с десяти лет всё подсовывал ей книжки разные? Ребёнку! Девице! Немудрено, что бедняжка умом тронулась. Столько просиживать над глупыми небылицами. Но самое дурное и опасное, что Ассоль тоже со временем стала в них верить…

— Что же в том опасного? — лениво заметил Грэй. — Ну, верят в небылицы и пусть их. Другим-то какая беда?

— Заразно! — многозначительно подняв вверх палец, веско произнёс старейшина. — А как другие девы подражать начнут? Эта Ассоль знаете что выдумала?

Грэй пожал плечами: откуда, мол, могу знать?

— Не сама выдумала, опять же в книжке одной вредной прочла. Что якобы жила-была когда-то на свете девушка, которой предсказали, что за ней явится настоящий принц на корабле с алыми парусами. Вы только вдумайтесь, какая нелепость — алыми?! И вот, дескать, стала девушка ждать — в любую погоду, в зной и стужу…

— И что же? — теперь в зелёных глазах Грэя плескался неподдельный интерес.

— В смысле?

— Дождалась та девушка своего принца?

— Книжная-то? — Грэй кивнул. — Та конечно. Только вот наша Ассоль вздумала ей подражать. Тоже, видите ли, вбила себе в голову, что и за ней принц под красным парусом явится. Только кому она нужна — ненормальная бесприданница да и собой ни рожи, ни кожи. И как тростинка. В чём душа теплится? Ну так вот — каждый день, в любую погоду лезет она на этот свой маяк, а то приплывёт её капитан Грэй, а она… Ой?

— Что случилось? — с наигранным сочувствием спросил Грэй.

— Я не сообщил вам…— старейшина замялся, не зная как правильно преподнести такому серьёзному и важному человеку такую нелепость: — словом… она с чего-то взяла, что её суженого будут звать Грэем. Артуром Грэем. Говорит, ей так чайки сказали…

— Грэем, значит, — проговорил тот, поднимаясь. — Любопытно и притом весьма.

И не попрощавшись, направился к двери.

— Куда же вы? — кинулся следом старейшина. — Глубокая ночь на дворе, да и буря будет.

— Конечно, будет, — с какой-то странной радостью сказал Грэй. — Такая буря, какой прежде здесь и не видывали. Я её уже чую.

Он потянул воздух, будто действительно чувствовал в затхлом воздухе гостиной озоновые нотки зарождающего грозы.

— А я… — он приоткрыл дверь и подставил лицо ночному ветру, тот охотно подхватил золотистый вихор над высоким чистым лбом капитана и взметнул его озорным завитком, — … навестить эту вашу Ассоль. А то мне тоже кое-что чайки рассказывали.

И, взмахнув мерцающим плащом, ночной визитёр скрылся в темноте.

А старейшина противно хихикнул ему вслед:

— Ну что, Ассоль, дождалась своего Грэя? Теперь не жалуйся. Будешь знать, как носом от порядочных женихов воротить.

На последних словах он даже чуть втянул живот, поправил колпак, съезжающий с лысины, и, преисполненный злорадного веселья, отправился досматривать прерванные Грэем сны.

========== Глава 2. Кораблекрушение мечты ==========

Запах…

Грэй даже прикрыл глаза, чтобы погрузиться в него полностью, раствориться, слиться с ним. Таким сладостным, желанным, дурманящим.

Его заметно повело, как никогда не было от самого крепкого алкоголя. А тут — ударило в голову, та пошла кругом, и доблестному капитану пришлось даже схватиться за дверной косяк…

Пахло чайной розой, свежими яблоками и мёдом. Запах чистоты, домашнего уюта, тихих семейных радостей.

Три нежно-розовые розы стояли в обыкновенной банке. Но и в ней они выглядели более чем изыскано.

Грэй подошёл к столу, снял перчатку и тронул атласные бутоны кончиками пальцев. Несколько лепестков упало на старенькую скатерть, добавляя общей картине миловидности и незатейливой красоты.

Рядом в вазочке лежал пяток румяных яблок и покоилась плошка с медовыми сотами. Словно угощение для случайного путника, который забредёт на свет маяка.

Кстати, он, свет, тёплый и мягкий, лился сверху, ласкал и обнимал. В железной печурке потрескивали дрова, а плед, брошенный в старенькое, с порванной обшивкой, кресло, будто приглашал присесть, укутаться и забыть о тяготах и невзгодах, отдаться тишине, мечтательной полудрёме и дурманящим запахам.

На какой-то миг сердце Грэя тронула чёрная лапа зависти. В роскоши замковых палат, где прошло его детство, в холоде и чопорности университетских коридоров, и уж тем более потом, в бесконечных странствиях по морям и океанам, ему всегда не хватало одного — обычного человеческого тепла, ласковых ладошек на плечах и места, где ждут, где не гасят свет и выставляют на стол нехитрые угощения. Где всегда искренне улыбаются и по-настоящему рады возвращению и каждой минуте, проведённой вместе. Он мог выложить все те несметные богатства, которые успел скопить за свою жизнь, но даже их не хватило бы, чтобы купить подобную малость. Здесь, в крохотной комнатке, обставленной видавшей виды мебелью с линялыми занавесками и потёртой скатертью, Грэй вдруг остро ощутил, как сильно замёрз, выстыл изнутри, словно брошенный дом. Сердце, заключенное в айсберги вечного одиночества, давно покрылось толстой коркой льда. Но там, под коркой, кипела и зрела настоянная, глубоководная и страшная в своей разрушительности злоба. На весь мир, лишивший его того, что доступно даже нищему смотрителю маяка. Меряться этой злостью он мог только с бушующим морем. Они оба умели злиться, разрушая привычное и ценное для кого-то, чтобы успокаиваясь, отступая, возвращаясь в берега, утаскивать в свою тёмную пучину осколки чужого счастья, в тщетной попытке хоть ненадолго согреваться в тех искорках, что ещё теплились в них.

Буря зрела на море и в душе Грэя. И он точно знал, на кого готов обрушить девятый вал своих обиды, злости и зависти. На девушку, что застыла на ступеньках лестницы.

Старейшина сказал, что дочь смотрителя маяка дурнушка, но та, что явилась сейчас взору капитана Грэя, была… мечтой. Невысокая, тоненькая, как тростинка, в ореоле светло-русых волос, в которых путались серебро лунного света и медь отблесков свечного пламени. В огромных синих, как небесная лазурь в погожий день, глазах плескались неудовольствие и вопрос. Она была одета в простенькое светлое ситцевое платье чуть ниже колен, а узкие покатые плечи обнимала цветастая шаль, с большой серой заплаткой посередине. Кожа девушки была белой и такой нежной, что лепестки роз, наверное, казались рядом с ней шершавыми и грубыми.

Сладостное видение, золотая грёза, прекрасная нереида.