– Не за что, и вас с наступающим.

Та кивнула, не отрываясь от телефона. Что ей до Мишки…

– У тебя красивый голос, – вдруг сказала женщина не глядя. – Ты можешь быть обаятельной, но не хочешь.

– А зачем? – всерьёз спросила Мишка.

– А затем, что только жалким подросткам бесплатно дают безалкогольный глинтвейн, – усмехнулась женщина, остро взглянув. – Да и то лишь под Новый год. Или ты и дальше собираешься жить на подачки?

Мишка чуть не вскочила, чтоб убежать. Ну а дальше что? Идти по ослепительным новогодним этажам под музыку и писк терминалов, списывающих щедрые денежки, мимо и мимо праздничных людей, бессильно шипя всякие гадости про эту женщину, которая, между прочим, права? Глинтвейн ей подарили потому, что она правда жалкая.

– Ваш разговор – это тоже подачка, – подумав, сказала Мишка. – Какое вам до меня дело?

– Так жалко же, – кивнула женщина. – Маленькая, мокрая, один на один с жестоким миром, – она усмехнулась. – С проблемами какими-то в семье и в школе. Но ты пойми, долго жалеть не будут – вот выйдешь из этого возраста, который все помнят как ужасный, и никому даже случайно дела не будет.

– Я знаю, – Мишка вспомнила про маму, до которой точно никому не было дела. Иногда даже самой Мишке. – Дело есть только близким, да и то не всегда. А бесплатно люди только за какую-нибудь выгоду друг другу помогают.

– А тебе не помогает никто, потому что выгоды от тебя никакой, – она снова усмехнулась. – Ну что у тебя есть, что ты могла бы поменять на внимание и поддержку?

– Людям нравится помогать, потому что тогда они чувствуют себя более значимыми, – кое-как выразила Мишка впечатление от всего этого странного разговора. – Так что просто есть… жалкая я.

– Умница, – кивнула женщина. Какой у неё всё-таки острый, колющий взгляд. – То, что нам кажется бескорыстием, иногда им вовсе не является. Но это всё слишком сложно накануне Нового года. В это время принято улыбаться и дарить подарки, – усмехнувшись, она вынула из сумочки белую картонную коробочку и положила на стол. – Денег это не стоит, не пугайся. Просто тебе нужно немножко уверенности, вот я это тебе и дарю.

– Но…

– Хотя следует добавить немного стойкости и цепкости ума, – она задумчиво постучала идеальным, но без следов лака, ногтем по крышке коробочки. – Знаешь, если не включить мозг в твоём возрасте, мир потом окажется мерзким, – она подтолкнула коробочку к Мишке и поднялась. – До свидания, медвежонок! Будешь умницей – увидимся!

Кофе её остался нетронутым.

«Медвежонок»? Откуда она знает?! «Увидимся»?

На улице стояла тьма в рыжих пятнах фонарей. Дождь неостановимо лил и лил, ветер порывами гнал воду в лужах, хлестал по ним невидимой метлой, и Мишке на миг стало интересно, не закрыли ли сегодня дамбу, как неделю назад, когда погода была вот такая же и всем на телефон пришло штормовое предупреждение. Как специально для неё, потому что всю эту неделю и дома, и в школе бушевало наводнение, очень похожее на видео с дамбы: во мраке, прорезанном прожекторами, злые огромные волны бьются в белый батопорт, едва не перехлёстывая, и грохот жуткий, аж хочется съёжиться и исчезнуть. А её настиг такой же шторм из учительских выговоров, двоек, позора и тухлой тишины на бессмысленных последних уроках четверти, скандалов дома, сидения, под вопли и грохот игр младших, за письменным столом над нерешаемым уравнением, пока в голове не начинают жужжать жуткие мухи – из-за них, мух этих мерзких и жирных, потом бессонница всю ночь и жуткий мёртвый сон перед утром, такой глубокий, что мама едва могла её растолкать и выгнать в школу.

Да, исчезнуть бы, укрыться хоть где-то. Но куда тут исчезнешь. Сбежать из дома – такой дурой она не была. Найти маленькую зелёную дверку в волшебную страну, где она станет златовласой принцессой и будет кататься на фиолетовом драконе высоко-высоко над заросшими лесом волшебными горами? Ага. А чтоб дракон какал бабочками, тоже включить? Да не надо ей на самом деле никаких сказок. Ей бы уголок, чтоб спрятаться ото всех и всего. В тишине.

Ветер мокрой тряпкой хлестнул по лицу, и она очнулась. Темно, поздно – надо домой. Кстати подкатил автобус, а проездной вот он, в рюкзаке… В автобусе противно пахло мокрыми людьми, табаком от кондуктора, но всё лучше ехать, чем брести под дождём по лужам.

В рюкзаке лежит и белая коробочка. Как женщина ушла, Мишка хотела встать и уйти, не трогая подарок, понимая, что с ней просто пошутили. Чудес не бывает. Отпила остывший глинтвейн – кисло и противно. Подумала. Потом из любопытства всё же открыла коробочку: там лежал узенький чёрный браслетик из чего-то вроде пластмассы. На свету чернота немного отливала синими искрами, а сам браслетик почти ничего не весил. Но, в общем, стильный. Подобные штуки иногда дают в дорогих магазинах одежды в подарок за покупку, вот и этой даме в чёрном тоже, наверно, дали, а он, копеечный такой, ей ни к чему. Вот и подарила жалкому подростку. Подачка. Сама виновата… Пусть будет, пусть напоминает, как стыдно быть жалкой. Да и в самом деле уверенности со стойкостью где-то бы раздобыть, и Мишка спрятала коробочку с браслетом в рюкзак.

Пока бежала с остановки до дома, куртка опять промокла на плечах и груди и джинсы – насквозь. Казалось, кто-то с неба нарочно выцеливает её пожарным шлангом и злой ледяной водой промывает от последнего тепла. Это так невыносимо – когда холодно! Хотелось заплакать, но она укрепилась и добавила скорости. Пусть небо рыдает взахлёб, а она – не будет. В подъезде охватило влажной духотой. В лифте лужа – со всех натекло. С Мишки тоже вон капает. Ну и что.

– Как, что, исправила?! – мама торопливо вышла в прихожую, хотя Мишка вошла бесшумно. – Да что молчишь? Нет?!

– Нет, – Мишка мотнула головой. – Мам, куда куртку повесить? Сырая насквозь. И ботинки вот…

– На репетитора денег отец не даст, – мама забрала куртку. – Итак от тебя одни расходы, а толку – ноль. Напихай вон в ботинки газет и поставь к батарее, но не близко. И давай в душ, а то простудишься, Катюшку с Митей заразишь, мне только этого не хватало. Одни проблемы от тебя…

Ну да. Одни проблемы. Мишка сама – целиком одна большая проблема. И помощи ни от кого не дождёшься, это она ещё летом поняла, когда в жару… Мухи… Да что там летом – куда раньше, в тот жуткий Новый год на даче пять лет назад. Когда в соседней комнате звонили новогодние куранты, а она… В темноте…

– Ноги в тазике с марганцовкой подержи! – добавила мама в спину. – И лекарства потом намажь погуще!

Как будто Мишка сама не знает, как быть со шрамами. Ну ладно, спасибо, что мама вообще про это помнит.

Тридцать первого декабря, бесснежным тусклым утром родители собрались, прихватили с собой младших и уехали на дачу. А «эту дуру» Мишку оставили наедине с учебниками, мол, никакого «Нового года» и подарков не заслужила, сиди учи, дебилка. Хлеб, молоко, овсянка, сосиски, яйца в холодильнике есть, с голоду не помрёшь, а проверять будем видеозвонками, и попробуй только уйти из дома! Наступила тишина.

И она поняла, что случилось чудо.

Тихая, тишайшая тишина. Ни Катькиных с Митькой воплей, ни родительских разборок. Ничего. Лучший новогодний подарок. То ли дождик, то ли мокрый снег шуршит снаружи по стёклам, а она одна в тишине и тепле… Дача эта их… Да чтоб она провалилась! Понятно, сам по себе старый домик под шиферной крышей, тесный и темноватый, ни в чём не виноват, но Мишка ненавидела дачу. Каждый перекошенный наличник, каждую половую доску, каждый тазик на кухне, каждую редиску или луковицу на грядке. Она ненавидела даже Выборгское шоссе, которое вело в дачную сторону, каждый столбик, указывающий километраж. И это была абсолютно справедливая ненависть.

А сейчас – никакой дачи, никакой семьи. Одна. Наконец-то.

Нервы разжались сразу, и Мишка, закрыв за родителями и младшими дверь на все замки, ушла в детскую, залезла под одеяло и уснула мгновенно, будто в мозгу погасили свет.