Но пару минут спустя партия была окончена, и победа была за Аней. Наконец она обернулась и заметила нас.

– Привет, – радостно поздоровалась она. – А мы тут с Сашей решили поиграть в шахматы.

Услышав свое искаженное имя, Александр поморщился.

– Как насчет того, чтобы сыграть со мной? – поинтересовался я.

Понятия не имею, как эта мысль вообще появилась в моей голове. Раз этой землянке уступил даже чемпион школы, мне она вообще за три хода объявит шах и мат. Тем не менее я сам предложил партию и уже не мог отказаться.

Аня согласилась и, к моему удивлению, вначале мы играли на равных. Но ее тактика, в отличие от моей, была не оборонительной, а атакующей, и в самом начале партии она одной продуманной комбинацией отобрала у меня обоих слонов. Через какое-то время я почувствовал, что лучше предложить ничью. Анна согласилась: хоть она и пыталась казаться беспечной, ее нервы были напряжены до предела, что я успел понять по ее мимике и положению рук во время игры.

p.s. Договорились разыгрывать несколько партий каждые выходные».

Конец дневника

– Инспектор Кристиансен, мне доложили, что у вас неотложное сообщение. Рабочий день окончен, так что у вас две минуты на изложение.

– Господин директор…– женщина замялась. – Моя команда исследовала пробы воздуха, поступивших с борта ПЗ-80 четыре дня назад.

– Очень хорошо. И что же вы там обнаружили? – нетерпеливо перебил ее директор.

Она внутренне передернулась от того, что должна была произнести. Сжала оледеневшие руки в кулаки и выдохнула:

– Мы обнаружили новый вирус. Единственный возможный источник – это Земля.

Директор побледнел, нервно сглотнул слюну и сдавленно прошипел:

– Вы уверены?

– К сожалению, да, директор.

– Но это же невозможно.

– Я тоже так считала, пока не увидела это.

Она нажала на кнопку пульта, и в пространстве прямо перед ними возникло несколько изображений.

– Изображения нечеткие, применялась маскировка. Однако с гарантией в 88% можно утверждать, что это – та самая лаборатория. Других на этой планете просто не зафиксировано, – слегка надменно добавила она.

Директор смотрел на неосязаемый экран во все глаза.

Она была права: это маленькое, сгорбленное серое здание действительно походило на уменьшенную уродливую копию любой из лабораторий Поверхности.

– Ваше мнение по данному вопросу?

– Ничего определенного. Впервые за все время работы в Институте у меня нет никакого мнения на счет поступившей информации. Не представляю, как можно произвести вирус в условиях, когда у тебя есть нечего и свет по часам дают.

– М-да, – протянул он. Директор был подавлен. Тем не менее он посчитал необходимым добавить:

– Спасибо за оперативную реакцию.

– Это моя работа. – Она не подала виду, но ей было приятно, что даже в такой ситуации руководитель отмечает усилия ее команды. – Я могу идти?

– Да. Скажите охраннику, что я спущусь через несколько минут.

– Хорошо. До свидания, директор. Счастливых выходных.

– Взаимно, инспектор.

После всего, что она ему сообщила, пожелания счастливых выходных прозвучало как издевка.

Но ему даже не было обидно. Мысли были заняты совсем другим.

Домой он теперь абсолютно не торопился.

После очередной шахматной партии июльским утром 2239 года и началась эта невероятная история, которая изменила жизнь на обеих планетах, а для меня самого понятия «хорошо» и «плохо» сделала весьма относительными.

Мы уже закончили школу и с нетерпением ждали начала студенческой жизни. В апреле были сданы последние экзамены, мы уже знали результаты своего поступления, до начала учебного года оставалось три недели, и мы беззаботно бродили по парку, не подозревая о том, что скоро наша жизнь навсегда изменится.

Мы выросли, и в свои семнадцать уже четко обозначили цели в своей карьере. Я поступил в наш Университет орнитологии, а Аня вот-вот должна была стать «временщиком» (она собиралась исследовать природу пространства-времени). Многих, и меня в том числе, удивлял ее выбор, потому что Аню никогда не прельщала не только четырехмерная физика4, но и точные науки вообще. (Ни в коем случае не хвастаясь, хочу пояснить, что даже мне, у кого в течение последних трех лет обучения в школе по Суммарному курсу физики стояли твердые 9,4 из 10, четырехмерная физика, которую ввели у нас в качестве очередного эксперимента в конце шестого класса, казалась неимоверно сложной.) Однако в середине 7-го класса она добилась оценки 9,6 по десятибалльной шкале и после собеседования была принята в Элитное отделение «временщиков».

Что касается ее отношения к миру, где-то внутри она оставалась непоседливым ребенком, радующимся лучику солнца и первому осеннему дождю. В этом смысле она не только не изменилась сама, но еще и повлияла на меня – настолько, что за эти пару лет из скрупулезного исследователя луней я превратился в одного из самых активных школьников и даже попал в список «самых разносторонних людей выпуска».

О себе мне тоже рассказать приятно. По результатам итоговых испытаний я прошел в двадцатку лучших учеников, Андрей – в десятку, а Константин и Аня – в тридцатку. Те из читателей, кто знаком с пониманием системы образования первой половины 23-го века на Поверхности, могут удивиться, ведь в выпусках всего было сорок человек из пяти классов. (Ввиду освещения в моей книге сведений и событий, которые являются государственной тайной, до лучших времен она будет храниться в потайном отделении библиотеки моего отца, Ингвара Кристиансена, так что не знаю, кто из читателей будет с этой системой знаком.) Да, верно, и этим наш выпуск ничем от других не отличался. Но в понимании подготовки людей к профессиональной деятельности и частной жизни нашей юности лучшими были все, и финальный список «десяток» формировался только по результатам выпускных экзаменов. Анна состояла при этом на особом счету, ведь она провела в нашей школе чуть меньше двух лет из семи к моменту Главных испытаний.

Я действовал поступательно, как всегда выражался Роман Владимирович, и продолжил свое обучение в нашем Университете орнитологии, о чем уже упомянул выше. Единственной сложностью, с которой я столкнулся во время подачи материалов в университет, оказалась принципиальность моего принимающего. (Сейчас, поговаривают, хотят возродить приемные комиссии, но в мое время каждый преподаватель самостоятельно принимал решение о приеме студента в Университет, потому что именно он потом и становился его куратором и нес ответственность за его успеваемость в течение всего периода обучения. Однако в последние годы возросло количество жалоб на необоснованные отказы преподавателей.) Профессор Деминг Фэн наотрез отказывался помещать мои данные в общую электронную сеть университета только из-за того, что я задержался с визитом на сутки: я мог бы выслать ему по ОУС5 всё необходимое в срок, но профессор Фэн прислал мне на почту письмо, в котором от имени Кафедры уведомил меня о том, что ознакомлен с моим резюме, но принять мои материалы сможет только лично и никак иначе. Как раз в это время мы всей семьей уехали на отдых в Ла-Рио. Примчавшись через сутки в университет, я два часа убеждал профессора, что действительно хочу продолжать обучение на кафедре Джарха6. Почти на каждый мой аргумент в пользу того, что он всё же должен принять у меня материалы, профессор Фэн парировал мне столь меткой репликой, что я уже начал сомневаться в том, что смогу вернуться сюда когда-нибудь еще. После продолжительной беседы профессор добродушно улыбнулся и сказал, что таким образом проводил со мной устное собеседование в форме в форме атаки на субъект опроса. Что и говорить, атака удалась. Но собеседование я прошел, и мне не пришлось приезжать туда еще раз до начала учебы, так как устное собеседование при приеме в университет тогда было обязательным.