— Так латают людей в полевых условиях. Это самый эффективный метод предотвращения кровопотери.

Мне интересно, осознает ли он, что он больше не в поле, и что есть другие, более безопасные способы делать что-то.

— Как насчет того, чтобы поесть вместо этого?

Он покорно вздыхает.

— Конечно.

На этот раз Салли пропускает меня, когда я иду на кухню. Он не следует за мной. Я ставлю запеканку с курицей в холодильник и принимаюсь разогревать соус болоньезе, снова роясь в шкафах в поисках макарон. Не найдя их, заглядываю в гостиную, чтобы спросить Салли, где они хранятся, и вскрикиваю, обнаружив его голым посреди комнаты. К счастью, он стоит ко мне спиной — я получаю вид на его задницу вместо чего-то еще... ну, более важного.

Салли не оборачивается, но я вижу, что его плечи дрожат. Он смеялся. Этот ублюдок смеется!

— Можешь помочь мне одеться, если хочешь, — предлагает он. — У меня проблемы со сгибанием. Если бы ты могла подержать мои боксеры, мне было бы чертовски легче в них войти.

Я вижу, что он держит чистую футболку в одной руке, пару свернутых боксеров в другой.

— Думаю, я пас. А где ты держишь спагетти?

Салли, должно быть, слишком хорошо знает, что я все еще пялюсь на его задницу, потому что он напрягается, заставив свою левую половинку подпрыгнуть не один раз, а два. Он медленно разворачивается, почти повернувшись, и в этот момент я опускаю взгляд на кафельную плитку у своих ног.

— У меня нет спагетти, — говорит он. — Но на холодильнике есть макароны-ракушки. — Он старается не смеяться, но, судя по звукам, у него не сильно хорошо это получается.

Я исчезаю на кухне, тряся головой, пытаясь избавиться от образа голой задницы Салли, который словно отпечатался на моей сетчатке. Но все оказывается не так просто. У меня такое чувство, что я могу отбелить свои глазные яблоки, а образ будет оставаться там каждый раз, когда я моргну.

Когда приношу дымящуюся горячую еду в гостиную, гремя, стуча и производя достаточно шума, чтобы разбудить мертвеца, просто чтобы на этот раз убедиться, что он услышал меня, Салли растянулся на диване, полностью одетый (слава Богу), и у него в руке мой мобильный телефон.

Я замираю на месте.

— Что это ты делаешь?

Он что-то набирает на моем телефоне и смотрит на меня.

— Не паникуй, Лэнг. Я не читал твои сообщения.

— Тогда что же ты делал?

— Позвонил себе, чтобы получить твой номер. В следующий раз, когда ты принесешь еду, я хочу иметь возможность сделать заказ.

— А кто сказал, что я еще когда-нибудь что-нибудь принесу? — Нахмурившись, ставлю тарелки с едой на маленький кофейный столик перед ним. — И вообще, никто никогда не говорил тебе, что невежливо лезть в чужой телефон?

— Думаю, мы уже установили, что я невежественный. Ты с ума сошла, если ждешь от меня чего-то другого. Слушай, если тебя это беспокоит, то вот. Возьми мой телефон. Делай с ним что хочешь. Можешь посмотреть мои сообщения или фотографии. Прочти мою электронную почту, если хочешь. — Салли бросает свой телефон, ожидая, что я его поймаю, но я позволяю ему упасть на ковер у моих ног с тяжелым стуком.

— Нет, спасибо.

Салли, напрягая живот, выглядывает из-за края стола, вероятно, чтобы проверить, не сломался ли его телефон. Затем стонет и откидывается назад, увидев, что с ним в порядке.

— Возможно, это и к лучшему. Там всякая хреновое дерьмо. Ты просто загадка, Лэнг. Ты это знаешь?

А что именно Салли Флетчер считает хреновым дерьмом? Я на четыре части заинтригована и на шесть — встревожена. Но это, конечно же, не заставит меня рыться в его телефоне, как сумасшедшая ревнивая подружка. Даже когда я подозревала, что с Уиллом происходит что-то странное, когда он все время работал допоздна и получал странные сообщения в два часа ночи, никогда не опускалась так низко. И не собираюсь делать этого сейчас, даже с разрешения Салли.

— Меня трудно назвать загадкой, — говорю я ему, ставя перед ним контейнер с сыром пармезан. — Я просто не люблю, когда люди позволяют себе переходить границы.

— Ладно. Но, — говорит он, ухмыляясь. — Но не стесняйся переходить столько границ, сколько захочешь, когда позже будешь лежать в постели, вся возбужденная и взволнованная, глядя на мой номер в телефоне и думая, стоит ли мне написать.

— Ты слишком много думаешь о себе, не так ли?

Салли глубокомысленно кивает.

— Так и должно быть. Больше некому.

Эта мысль кажется мне печальной. Роуз была права, когда нарисовала довольно одинокую картину личной жизни Салли, чтобы заставить меня навестить его в медицинском центре, но все это было правдой. У него действительно никого не было. Его родители умерли. Теперь и его брат. Он отказывался подпускать к себе кого-либо достаточно близкого, чтобы позаботиться о нем.

— Не смотри так жалостливо, Лэнг, — говорит он, почесывая горло и все еще улыбаясь. — Поверь мне. Меня устраивает все, как есть.

И я действительно верю ему. Он сам устроил себе такую жизнь, где ему не нужно ни с кем взаимодействовать, ни с кем разговаривать, ни с кем встречаться, если он этого не хочет. Одинокий человек на маяке. Изможденный человек, живущий у моря. Странно, что он вернулся сюда после того, как покинул Козуэй так на долго. После военной подготовки и переброски. После всего хаоса и безумия Афганистана, разве он не хотел бы жить где-нибудь в большом городе? Или, по крайней мере, чуть ближе к цивилизации. Я достаточно наслышалась о бывших солдатах, вернувшихся с войны и находящих «нормальную» жизнь на материке слишком медленной. Насколько я могу судить, жизнь на острове практически остановилась.

— Может, поедим? — предлагает Салли, снимая напряжение между нами. Или, по крайней мере, откладывая его в сторону на некоторое время.

Похлопав по дивану рядом с собой, Салли жестом приглашает меня присесть. Я бы предпочла сидеть в кресле, подальше от его широкой фигуры и странно пьянящего запаха, но знаю, что произойдет, если сейчас сяду где-нибудь еще, а не рядом с ним. Он будет издеваться надо мной бесконечно, а я не знаю, смогу ли прямо сейчас вынести еще больше поддразниваний. Лучше просто сесть и пережить эту непосредственную близость.

Салли кажется озадаченным, когда мы приступаем к еде. Проходит несколько минут, пока мы наслаждаемся едой, не сказав друг другу ни слова. Его тарелка почти пуста, когда он нарушает молчание.

— Знаешь, я не испытываю к ним ненависти. Я знаю, что они не виноваты в том, что произошло между мной и Ронаном. И Магдой, — добавляет он, гораздо тише.

Я точно знаю, о ком он говорит и ошеломлена до глубины души тем, что он поднял эту тему. Вчера он взял с меня обещание не обсуждать ни Эми, ни Коннора, и все же именно он нарушает это правило. Снова.

Когда я ничего не говорю, он продолжает:

— Хотя сама мысль о том, что я их увижу, сводит меня с ума. Магда всегда говорила, что не хочет иметь детей. А потом, спустя несколько лет и три загубленные жизни, она так просто рожает двоих. Словно это ничего не значило. Словно изменила смысл всей своей жизни.

Вполне логично, что он обиделся на детей. Когда он так выразился, я его понимаю. Однако бесполезно держать обиду на них. Как он только что сказал, это не их вина.

— Прости, Салли. Ты, наверное, очень любили Магду. Наверное, это чертовски больно — знать, что ее дети сейчас так близко.

Он откладывает вилку, уставившись на месиво соуса и пасты, оставшееся на его тарелке, у меня смутное подозрение, что он внезапно потерял аппетит.

— Но это не так. Это совсем не больно. Я очень долго был в оцепенении, Лэнг. Меня больше ничто не трогает. Ядерная бомба должна была бы взорваться в моей грудной клетке, чтобы вызвать хоть малейший отклик от куска плоти, качающего мою кровь по всему телу.

— Уверена, что это защит…

— Не говори защитный механизм. Я больше не защищаюсь. Уже давно решил, что нападение — это единственный путь вперед. Я встречаюсь с проблемами лицом к лицу, разбираюсь с тем, что меня пугает, не моргнув глазом. Вот как справлялся со своими проблемами после Афганистана.