Разведку в те дни не хвалили, и она не радовала. В том мало было вины разведчиков, потому что армия, прогнившая изнутри алчностью и продажностью командиров, в том числе и на самом высоком уровне, подставляла всех и каждого, а информация менялась и видоизменялась, подтасовывалась и продавалась – за деньги.

В этой атмосфере никому не было дела, как и что происходило: было ли уничтожение боевиков следствием многодневной изнурительной слежкой, разведкой, работой и прочим или просто пара пацанов, зайдя за водкой, случайно напала на след «волка» – бахнули и всё. В новостях сказали, что федеральные силы, проявив выдержку и стойкость, бандформирование уничтожили… Но для Данила это происшествие было очень важно, после него он поверил в себя и осознал, что он тут не зря, что он приносит пользу, а может даже, что он главный герой именно этого «боевика». Наверное, он им и был, а медаль стала напоминанием об этом.

За водкой в тот магазинчик ребята больше не ездили – в перестрелке хозяина убили, а лавку его сожгли до тла ко всем чертям. Это была месть боевиков за убитых товарищей: кто-то где-то кому-то шепнул, как там все было, вот и все дела. Доброго чеченца «приговорили» к смерти.

***

Весь июль месяц на позициях капитана Гены проходила настоящая снайперская война: снайпер донимал каждый раз поздним вечером либо с утра. Иногда пропадал на день или два, а затем вновь вылезал откуда ни возьмись. Лёха со своей винтовкой на базе почти не появлялся – рыскал по округе, следил, наблюдал, но ему не везло. Приходя изредка с охоты, он напивался до беспамятства и падал на свою койку, а затем исчезал так же внезапно, как и появился. Превратившись в «пса войны», он стал совершенно не узнаваем для Данилы. Война меняет человека, конечно, но себе он казался прежним насколько это возможно, а Лёшка откровенно пугал. Наверное, таким и должен быть снайпер, у которого была уже куча наград и он переплюнул всех «своих» по убитым бандитам. Но с этим «дятлом» ему приходилось возиться, и это держало его в напряжении, напряжении особом, потому что он понимал, что именно от него все ждут решения вопроса, что на нём ответственность, а у него никак не получается. В напряжении жили все, но именно его напряжение было напряжением человека, на котором лежит ответственность за невыполненную работу. А когда погиб еще один его товарищ от рук того, кого он никак не мог «добыть», то стало совсем невыносимо.

Капитан передал информацию о снайпере командованию дивизии, прислали ребят из других войск и соединений, но ничего не помогало, пока эта сволочь сама себя не выдала – на очередном патруле кто-то заметил во дворе не убранную треногу от миномета. Зашли «в гости». Деда этого все знали – он вечно тёрся у располаги и блокпостов, интересуясь делами и настроением бойцов, новостями из дома… Не дед, а прям дедушка. Дедушка «Бом-Бом». При обыске у него и нашли эту винтовку. Привезли в расположение, немножко попытали и он все рассказал… Что специально ходил и вынюхивал, а затем стрелял в ребят. Его убили.

***

А Лёшки не было ещё три дня. Он не верил, что тот, кого он искал, мог быть обычным стариком. К тому же «прошла» информация, что боевики посылают детей, возрастом от 9 до 12 лет, к милицейским и военным блокпостам и те, подойдя близко, кидают гранаты.

Он поднялся на небольшую высоту, предгорье, и затаился в зелени. Отсюда ему было видно свои блокпосты и вообще полгорода как на ладони. Очень долго он полз к этому месту и сильно устал. Сделав все, как надо, приготовившись и разложившись, он расслабил тело на минуту. Мысли… Он не знал, когда последний раз его голова была занята какими-то мыслями помимо войны и этого ёбаного гада – чеченского снайпера.

«Мать… Отец… Сестра… Как они там?.. А я?.. Я вернусь НАЗАД или НИКОГДА не вернусь?..» – думал он. Состояние было таким, будто Лёшка пребывал под длительным и очень неприятным «кайфом». Внутри его головы всё горело огнём, а сердце, казалось, не билось вовсе. Нужна была «перезагрузка», отдых. Он прекрасно понимал, что однажды вырубится на позиции и только Бог знает, куда его это заведёт, но … Он не мог остановиться. Он даже специально не мылся и не стирался, не боролся со вшами, чтобы хоть эти твари его грызли и не давали покоя.

На какое-то мгновение он, должно быть, все-таки закрыл глаза, уткнувшись носом в приклад своей «подружки» – Снайперской Винтовки Драгунова, но какая-то неведомая сила будто толкнула его в бок, заставив поднять голову и посмотреть в оптику – к блокпосту на велосипеде подъезжала девочка лет 11. За спиной болтался какой-то рюкзак.

Ребята на посту увидели её и направили в её сторону пулемет, приказав остановиться. Он всё это видел и понимал, что происходит, без слов. Но она ехала… Кто может убить ребёнка? А кто сможет? Вадим, напрягшийся всеми своими конечностями и судорожно схватив пулемет? Даня с автоматом, что-то оравший ей и трясший головой в каске или Он – Лёха, снайпер с «железными» нервами? Ни у кого нет права на ошибку – ни у него, ни у них. Но если они не выстрелят, то погибнут, а он все это будет видеть и их смерть будет на его совести – «в чистую». ОНИ могут НЕ выстрелить и заплатить жизнью, Он не выстрелить НЕ может, чтобы они НЕ заплатили жизнью. «Пусть лучше их жизнь будет на моей совести, чем их смерть…», – успел подумать Лёха.

Девочка была уже совсем близко, сделала круг перед блокпостом, затем другой. Рюкзачок в форме мишки соскользнул с плеч в её правую руку. Она заканчивала третий круг и вот-вот должна была повернуться к блокпосту лицом. Ещё миг и она сможет швырнуть мешок!

Лёха выстрелил… Выстрел, словно щелчок бича, разрезал воздух, и пуля вошла девочке между ее грудей. Рука с рюкзаком взмыла вверх, но он так и остался в её руке, упав рядом с головой своей мёртвой хозяйки. Её глаза моргнули, она поперхнулась кровью, кашлянула и дважды тяжело с хрипом вздохнув, затихла навсегда, распластавшись на дороге в двадцати метрах от блокпоста.

Пацаны на посту попадали по углам в изнеможении… Лёшка с открытым ртом пялился в прицел, и он успел понаблюдать смерть ребёнка. Он убрал палец с курка и закрыл глаза. А затем открыл их снова, услышав выстрел: Данька стрелял по рюкзаку, наверное, хотел проверить, есть ли там бомба. Но рюкзак не взрывался… Через несколько минут, Данила решился медленно подойти к мёртвой девочке. Взяв рюкзак в руки, он открыл его. И ничего не произошло – там был хлеб, несколько шоколадных конфет и банка тушёнки…

Рюкзачок выпал из рук Данилы. Он перевел на девочку взгляд и вдруг узнал её – они шастали по одному из аулов в поисках жратвы, и именно её отец сказал ей принести им припасы. Она, отдавая именно ему нехитрый скарб, тогда улыбнулась… Данила понравился ей… Он не знал её имени, но как он мог не узнать ее лицо?! Столько всякой параши произошло после этого, что не до воспоминаний лиц, даже и девичьих… Он упал возле трупа на колени и заплакал, заплакал так искренне, что слёзы сплошной стеной стояли в глазах, будто вся боль и скорбь, накопившаяся за эти месяцы войны, где день идёт за неделю, а месяц за год, вытекала из него со слезами.

31 июля заканчивалось. Лёшка приполз на свою койку и проспал двое суток на одном и том же – правом боку.

***

В августе несколько дней шёл штурм Аргуна. Боевики вновь прошли «незамеченными». Пацаны из ВДВ рассказывали, что иногда они видят колонны боевиков, но имеют приказ «Не стрелять» … Что это? Политика? Тысячи ребят, положивших головы здесь непонятно за что, ведь не политики. А сколько их ещё будет, этих ребят?

Стоит только зажать боевиков и реально начать перекрывать им кислород, тут же приходит директива «Пропустить», а значит, и дать уйти. И басмачи, ровными колоннами, прекрасно вооруженные и экипированные, со смехом уходят.

Данила не знал, на какой он тут срок и эта неизвестность просто убивала его. Каждодневная борьба за жизнь изматывала, а осознание того, что каждый день может стать последним, должно было бы давно убить в нем чувство страха, но не убило…