Дерьмовое место.
Я провел там полгода своей студенческой жизни. Крохотное поселение в центре Австрии, непримечательное, практически несуществующее в масштабах современных промышленных гигантов.
Не удивительно, что мужчина решился на такой шаг.
Жизнь там роскошью не балует.
С другой стороны, люди настоящие психопаты. На что они только не идут, чтобы заработать денег, словно все только на этом и строится.
Всемирная организация здравоохранения не рассматривает деньги как психоактивное вещество вроде барбитуратов, опиоидов, каннабиоидов или банального алкоголя. Денежная зависимость не ставится в один ряд с барбитуризмом, алкоголизмом или наркоманией. Она даже не считается причиной диссоциального или эмоционально-неустойчивого расстройства личности.
Синдром зависимости от денег. Почему нет?
В народе это называют скупостью.
Как, например, у этого подонка Пола Гетти, отказавшегося отдать выкуп за своего внука с имеющимся на тот момент состоянием в несколько миллиардов долларов.
Он знал, что за этой кражей последуют новые, поэтому боялся потерять все состояние, выкупая у похитителей всех членов семьи.
Или, о боже, Генриетта Грин – величайшая скряга в мире, из-за жадности которой ее сын лишился ноги и всю жизнь проходил с протезом.
Но они не могли обратиться к врачам и вылечиться от жадности. Да и не хотели.
Деньги вытесняют людей.
Жадность вытесняет человечность.
Разве это не психическое расстройство?
Она лежит на горячих камнях перед просторами моря. Изредка поглядывает на облачное небо и дышит так… Расслабленно и тихо
Мои пальцы так и тянутся к этой грациозной шее, к этим пухлым губам, груди, животу и ниже…
Ты просто помешал на сексе, Алан
Потому что это секс с тобой. Я помешан на тебе
На мне? Скорее на моем теле. Скажи честно, милый, не будь у нас секса, это долго продлилось бы?
Что?
Отношения
Ну… конечно
Ну да
Не понимаю, почему ты об этом думаешь? Нам ведь хорошо вместе. Мне нравится твое тело, а тебе мое. Почему бы и не заниматься сексом, когда это доставляет одни только удовольствия
Потому что жизнь крутится не только вокруг секса и денег, Алан
А как же романтика, Алан, да? Ты это сейчас спросишь?
Она усмехается. Мы знаем друг друга наизусть
А поездка на море не считается романтикой? Ты ведь давно хотела, и вот я все устроил
Что ж, спасибо тебе…
Молитвы становятся еще громче.
Ну его на хрен! Я выключаю компьютер, оставляю Приятелю записку, забираю свои вещи и сваливаю с этой исповедальни.
К черту это бабушенцию с ее религиозными сдвигами. С меня хватит!
При виде меня какой-то бомж, раскинувшийся прямо у входа в редакцию, начинает читать старые военные стихотворения, написанные еще при Наполеоне.
Противоречивость в людях как инстинкт самосохранения в мире контент-личностей.
Я так люблю Шелли и Рождественского, Алан! Когда-нибудь у меня появится возможность получить у них автограф, мы будем сидеть до самого утра под звездным небом и говорить о поэзии
Он тянет рифмы, как будто пытается поймать меня ими на крючок, замечает мое безразличие, возвращается в прежнее положение и, глядя на небо, серебристое от грозовых туч, вздутое и тяжелое, шепчет еле слышно:
– Свобода.
Я грустно усмехаюсь.
Извращенное представление о жизни еще не сама жизнь. Некоторые люди превращают крайности в оправдания своих поступков, но произносят это так, что не верится не только мне, но и им самим.
Холод незаметной поступью возвращается на улицы города, притягивая за собой этот знакомый осенний запах сырости, дыма и опавшей листвы. Моросит. Но пойдет ли дождь?
Я не знаю, куда мне идти.
Я чувствую, как силы предательски покидают меня. Сколько я спал? Три часа? Четыре?
Легкое головокружение.
Легкая дрожь.
Легкая тошнота.
Легкая усталость от жизни.
Я хочу спать, но не хочу. Я хочу есть, но не хочу.
Я стою под козырьком редакции, докуриваю сигарету и, видимо, жду первых капель дождя.
– Прошу прощения, – говорит мне бомж, – не могли бы вы поделиться сигареткой? Я уже три дня не курил, горит все внутри.
Он хватается за горло, искривляя лицо в страдальческой гримасе, чтобы усилить эффект. Бюджетный вариант театральной постановки.
«Синдром зависимости от табака», думаю я, F17.2.
Я оставляю ему всю пачку и продолжаю стоять как в землю вкопанный.
Толстый слой грязи, пота и пыли обнажает его довольную желтую улыбку. Толстыми пальцами он рьяно шарит по разорванным карманам, и разочарование морщинками расползается по лбу.
– А зажигалки не найдется?
От него несет хуже, чем от мусоровоза. Не отворачиваясь от перекрестка, я протягиваю ему зажигалку и прошу оставить ее себе, а в ответ слышу двести благодарностей.
Я поддерживаю его зависимость, подкрепляю расстройство топливом. Потому что кто я такой, чтобы лезть в его жизнь? Кто мы такие, чтобы вмешиваться в чужую жизнь? Мы сами создаем себе проблемы, и мы сами должны их устранять.
Я хочу уйти отсюда и не хочу одновременно.
Алан, ты только посмотри, как красиво капли бьются о землю! Ты только посмотри, милый, как будто на них наложили спецэффекты!
Сначала полюби то, что ты не в силах изменить, а уже потом изменяй то, что не нравится
Поэтому я люблю ходить под дождем
Ты можешь вызвать себе такси, но я пойду пешком
Тучи ширятся в сторону дома.
Well you look like yourself
But you're somebody else
Only it ain't on the surface
Well you talk like yourself
No, I hear someone else though
Now you're making me nervous
Мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей. Это уже не подтверждение твоего существования, а скорее ноша твоего ума.
Я пойду пешком.
Холодные капли просачиваются за воротник. Неприятное чувство. Я натягиваю капюшон и двигаюсь вперед.
Я пойду пешком.
Раздраженно выдыхаю скопившуюся злость, вытираю мокрые глаза и иду, наконец, в эту чертову психиатрическую больницу.
Глава 7
Одиннадцать часов утра.
Я успел встретить трех попрошаек и четырех алкоголиков, один из которых сломал дверь автобуса, пока пытался затащить в него свою жирную вонючую задницу.
Пришлось выйти и идти дальше пешком, потому что дожидаться следующего автобуса на остановке – последнее, чем мне хотелось бы заняться.
И все из-за какого-то пьяного мужика.
Маленькие города тем и плохи, что люди здесь не лучше куска говна, но образ вокруг себя создают непомерно величественный, словно владеют всей человеческой землей.
Теперь я иду вдоль старой дороги в самой глуши на окраине города. За спиной остаются обветшалые хижины, в которых не то, чтобы людей, а даже животных жалко оставлять.
Если ты хочешь увидеть лицо города – прошу в самый его центр.
Если ты хочешь увидеть лицемерие властей – прошу сравнить этот центр с окраинами.
Just as it was, baby
Before the otherness came
And I knew its name
The love, the dark, the light, the shame…
Слегка накрапывает. Рядом тянутся тонкие ряды незатейливых сосен. Даже вместе они выглядят так одиноко, что становится не по себе. Стволы у них такие темные, словно их обмазали дегтем.
Последний раз я видел такие в лесу недалеко от кладбища, в котором захоронили дедушку. Пока его опускали под землю, а мама навзрыд рыдала на плече отца, я думал о том, что люди высосут смолу, добудут все сосновые почки, экстракты и эфирное масло для лекарств, а затем отправят их на древесину, и так по кругу.
Пока мы хоронили дедушку, я думал о производственном цикле сосны.
Просто потому, что мне было все равно, умер он или нет. В свои шестнадцать лет я знал его ровно две недели.