Литмир - Электронная Библиотека

Сара.

Она даже не смотрит на меня.

Такая уж привычка.

Когда люди придумали ложь, глаза остались единственным доказательством нашей непорочности, говорит она. И чтобы не разочаровываться в своих близких, я предпочитаю принимать иллюзию правды, нежели выискивать ее.

Я снова растягиваю улыбку и замечаю под ее толстым шерстяным свитером, укутанным шарфом, фланелевую рубашку.

Я обожаю тебя, Сара.

– Пошел в жопу, Алан! Если администратор хоть раз заметит недостачу, меня выпрут быстрее, чем ты успеешь скрыться, и тогда я тебе все кишки вырву. Понял?!

С 8 утра до часу дня она подрабатывает помощницей няньки в детском саду за ее домом. А затем становится за стойку в своей выученной манере – полу боком с вытянутой кверху тонкой куриной шеей – и раздает старикам и подросткам заказы вроде туалетного гольфа или кукол-эксгибиционистов.

И всегда с улыбкой.

– Тебе своих все-таки стало мало? – Усмехнулся я и сразу же отвернулся от летящей пощечины.

После смены она дает уроки английского тринадцатилетней Жанне Д’Арк, мечтающей вступить в армию обороны Израиля и отвоевать ее права на Палестину. Огненная девчонка.

– Ты кретин, Алан, когда-нибудь я тебя убью.

Не успеешь, думаю я.

– Гавнюк.

Я сделаю это раньше.

После занятий она читает сказку своей младшей сестре. Только не эти серии страшных историй Братьев Гримм, которые люди, прикрываясь моралью, превратили в продукт розовой фабрики «Единорог». Она говорит, что ужас можно познать самому, а учить стоит в первую очередь добру.

Она достает со стеллажа за спиной обмотанный пищевой пленкой кирпич и швыряет на стойку с напускной обидой, утыкаясь длинным носом в монитор компьютера.

Уложив сестру, она садится за Канта и всегда засыпает в середине главы.

– Виноват, Сара, увидимся.

Я сгибаюсь сбоку через стол, целую ее впалую щеку и, пританцовывая под музыку из колонок, вылетаю на улицу.

Вдох.

Выдох.

Мышцы рта побаливают от этой чертовой улыбки.

Я спускаюсь по лестнице и спешу домой.

Да, погода довольно прохладная для сентября, но не настолько, чтобы надевать свитер и рубашку в обогреваемом помещении.

Ей холодно.

Снова.

На шуршащей пленке еще остались отпечатки ее тонких дрожащих пальцев, которыми она тянулась к полке. Наверное, поэтому я не тороплюсь открывать заказ.

С кирпичом под мышкой я зажигаю сигарету, обороняясь от надоедливого ветра.

Вдох.

Алан, – шепчет она, откидывая с плеч свои пружинистые кудри – подойди ко мне

Выдох.

Алан, – говорит она, – кажется, у Сары проблемы

Кажется, у Сары проблемы! А у тебя их не было, Рози?! У тебя ведь тоже были проблемы, мать твою! Тоже были! Ты хоть слово сказала о них?!

Я бросаю окурок и злостно топчу его полминуты. Прохожие оглядываются, как стервятники, в ожидании следующей выходки. На лбу у каждого читается «псих», а на лицах – потаенный интерес к этому «психу».

Я льстиво улыбаюсь и иду дальше.

Все в порядке дамы и господа, небольшие осложнения в работе нервной функции. Пациент совсем скоро вернется в привычное вам состояние.

Улыбчивое и мирное.

Кажется, у Сары проблемы.

Только слепой не заметит проблемы Сары.

Исхудалое тело, постоянный озноб, синяки под глазами и выпирающие ото всюду кости.

Ричард Мортон сказал бы «скелет, только покрытый кожей».

Анорексия.

Поправочка.

Нервная анорексия. Поведенческий синдром, связанный с физиологическими нарушениями и физическими факторами, как заявляет МКБ-10. Рубрика «Расстройство приема пищи» F50.0.

Глава 5

Когда ты учишься в университете, особенно на факультете журналистики или филологии, и лектор спрашивает:

– Как вам тот фильм?

Или:

– Как вам та книга?

Или:

– Как вам то мероприятие?

Самые обиженные по жизни выкрикивают самыми первыми и продолжают перекрикивать остальных до тех пор, пока все не замолкают в раздраженных конвульсиях.

Как ни крути, а уважение всегда уступает эгоизму.

Каждый жаждет публики и внимания.

Каждому хочется показаться особенным в глазах лектора и, если повезет, занять его сторону против всей аудитории.

И совсем немногим хочется остаться услышанным хотя бы в стенах университета.

Сара говорит, что такие выскочки, обычно, не имеют право голоса ни в семье, ни среди друзей. Поэтому они отыгрываются дискуссиями в доступных для них местах.

Гребаные сплетники.

Больше всего охреневают иностранные студенты, приезжающие по программе обмена и первые несколько дней испытывающие такую концентрацию стресса и эмоционального расстройства, что сразу же бегут к псевдо-университетским психологам.

Сакральные ценности крошатся как руины, и какой-нибудь нигерийский мальчик, филлипинская девочка или британский джентльмен получаются клеймо в виде культурного шока – рубрика «Расстройство приспособительных реакций» F43.2.

Поэтому я всегда молчу.

Наблюдаю со стороны за стаей горластых коршунов, охотящихся за местом у кафедры, и ясно понимаю, что не хочу оказаться в их числе.

Я прихожу домой и высказываюсь на бумаге.

Так я остаюсь уверенным, что никто меня не перекричит и не закроет мне рот на полуслове.

Так я остаюсь уверенным, что не обижу ни одну ничтожную личность в эпоху радикальной толерантности, когда права имеют все и не имеет никто.

Так я остаюсь уверенным, что могу посвятить целый день обдумыванию текста, а не заикаться в припадочном поиске синонимов к слову «хорошо».

Трусливо и самонадеянно.

Но мне плевать.

Спорить с Билли намного приятнее, чем с людьми.

Если Билли что-то и не нравится, он просто высыхает, без криков и словоблудия.

Билли, к слову, мой кактус.

Самый хороший мальчик на свете.

Почему мы не можем купить еще один кактус?

Потому что я не хочу

Но я-то хочу, Алан, он не займет много места

Нет, Рози, давай сначала с одним разберемся, а потом купим другой

Ты ужасно вредный человек

Ты узасно вледный целовек

Прекрати

Плеклати

Алан!

Ты просто обаяшка. Иди ко мне. Не переживай, купим мы тебе кактус, только чуть позже

Обещания. Кто их вообще придумал? Попытка оттянуть время. Но какова вероятность, что ты вообще выполнишь то, что пообещал? Какова вероятность, что ты действительно захочешь этого? Какова вероятность, что ты просто не бежишь от обязательств?

Я думаю об этом, глядя на черную кожаную обложку заказанного на «Амазон» толстенного дневника и нервно докуривая третью или четвертую сигарету.

You leapt from crumbling bridges watching cityscapes turn to dust…

Дым превратил мою спальню в убежище арабских кальянщиков и пропитал каждый атом дешевым табаком.

Filming helicopters crashing in the ocean from way above…

На самом деле, пропитывать особо нечего. Рабочий стол, стул, напольная вешалка и диван. Но воздуха мне все равно здесь не достает, даже когда я не курю.

Дневник лежит на столе передо мной в теплых пробирающихся сквозь тюль лучах солнца и, скорее всего, мечтает провалиться сквозь землю.

Я собираюсь написать в нем книгу.

Она прыгает мне на шею и восторженно целует все лицо, сжимая в объятиях так сильно, что я слышу хруст позвоночника. Она смотрит в самое сердце моих глаз и ласково шепчет, что гордится мной и каждым моим шагом

Самое нелепое, что я могу сделать, – написать книгу.

Самое нелепое, что я могу сделать, – не написать книгу.

Она шепчет: «я так сильно люблю тебя, что готова задушить!» Она хватает мою шею, приоткрывает рот и касается возбужденными губами моей щеки…

Вашу мать! Вытащите кто-нибудь ее из моей головы,

выкиньте,

потеряйте,

сожгите…

Какого хрена она от меня хочет?

Отчаяние сваливается как снег на голову, и все твои попытки спрятаться под вуалью смирения тоже, что дожидаться, пока сугробы растают и очистят дорогу.

3
{"b":"728261","o":1}