Однако, что же означают эти его слова о «премудрости», которая, оказывается, «оправдана всеми детьми ее»? Тут, правда, надо сразу отметить, что разные греческие тексты дают здесь разные варианты: премудрость оказывается оправданной либо «детьми своими», либо «делами своими». Но и в том, и в другом случае становится очевидным убеждение Иисуса, что характер проповедуемой им «премудрости» таков, что она не должна и не может пострадать от «дурной репутации» ее проповедника, как любителя «славно попировать».

Не может и не должна, потому что, судя по всему, мудрость, в понимании Иисуса, не требует от человека отказа от неких самых обычных, «земных» радостей и удовольствий. Так что, если он своим образом жизни и не укладывается в рамки стандартных представлений о «настоящем/правильном» учителе мудрости, все же внимание следует обращать не на «степень соответствия», а на суть того, что он пытается донести – на саму ту мудрость, которую он излагает.

А о том, действительно ли это мудрость или просто некое «напыщенное пустословие», Иисус предлагает судить по тем плодам, которые она приносит (или не приносит!) в жизни людей. Не по тому судить о наличии или отсутствии мудрости, насколько соответствует проповедник образу «настоящего проповедника», а именно по тому, насколько его идеи работают или не работают в реальной жизни реальных людей!

Так что, когда проповедь Иисуса подтверждается делами такого рода, что «слепые снова видят, калеки ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвых воскрешают» (Лк.7:22, перевод РБО) – то вот на это и надо обращать внимание, решая вопрос о том, «настоящий» ли проповедник и «настоящая» ли у него мудрость.

Таким вот образом и оказывается Божья мудрость «своими делами оправдана» (Мф.11:19, перевод РБО). Те же, кто научились это понимать – это есть «дети премудрости», в коих она обрела свое «оправдание»…

Однако глубокому и детальному погружению в понимание идей и возвещения Иисуса мы в дальнейшем посвятим отдельную главу этой книги. Пока же – вернемся к нашему исследованию прошлого Иисуса, и выводу о том, что молчание о нем его биографов является ничем иным, как замалчиванием этого прошлого.

Глухим, тотальным замалчиванием, объяснить которое невозможно ничем, кроме предположения о том, что в прошлом Иисуса было нечто такое, что очень и очень серьезно компрометирует его образ. Настолько серьезно, что этого было даже никак и не подправить, не подретушировать, так что оставалось только одно – просто молчать, не рассказывая о его прошлом вообще ничего.

В ответ на вполне предсказуемую реакцию возмущения этим выводом со стороны религиозного сообщества, не могущего допустить и мысли о чем бы то ни было неидеальном – не говоря уж о «предосудительном»! – в жизни и личности Иисуса, мы исследовали один из монологов Иисуса. Монолог, в котором он сам свидетельствует о том, что его образ жизни воспринимался в народе именно, как предосудительный и неподобающий, что выражается в словах о нем, как об «обжоре и пьянице».

Так что, как можно видеть, сам Иисус ни себя, ни свою жизнь за «идеал» не выдавал. А это значит, что и предположение о том, что в его прошлом могло иметься нечто такое, что христианским биографам пришлось попросту скрывать и засекречивать, не является ни невозможным, ни, уж тем более, «кощунственным».

Причем, если биографы Иисуса не стали воздерживаться от публикации такого факта, как мнение окружающих об Иисусе, как об «обжоре и пьянице», то остается только догадываться, что же могут представлять собой те сведения о его прошлом, которые заставили обойти его прошлое гробовым молчанием. Явно, что это нечто более серьезное, чем «он мог выпить и закусить»…

Продолжим, однако, наше почти детективное исследование, и в поисках «утерянного прошлого» Иисуса, внимательно просмотрим евангельские тексты, взглянув на них незашоренным стандартными христианскими клише взглядом.

И, пожалуй, первое, что мы сможем в этом случае заметить, это указания на то, что Иисус рос в семье, с которой у него были очень непростые отношения. И в частности – что у него явно были очень плохие отношения с его матерью, Марией.

Как и в предыдущей главе, я вновь хочу сказать, что понимаю, насколько странно и даже кощунственно звучит это мое заявление для всех, кто привык к традиционным церковному образу идеальных отношений идеальной Матери с идеальным Сыном, но, тем не менее, именно об очень плохих отношениях между ними ясно говорят тексты Евангелий!

Непредвзятое их прочтение позволяет, например, увидеть то весьма интересное обстоятельство, что во всей взрослой проповеди Иисуса, в которой центральное место занимает тема отношений любви между Богом и человеком, присутствует образ исключительно лишь отцовской любви, при полном отсутствии образов любви материнской.

Здесь, с одной стороны, конечно, надо сказать о том, что в образе Бога, как именно Отца, нет ничего удивительного и необычного для любого иудея, включая, разумеется, и Иисуса. Но с другой стороны, следует отметить, что для иудеев было и остается нормой думать о Боге, как об Отце народа, Отце нации, в то время, как у Иисуса, в его личном образе Бога-Отца, есть своя весьма существенная особенность.

У Иисуса в образе Бога Отца доминирует вовсе не образ «отца нации», а отца – любящего главы семьи, отца, у которого с каждым из его детей очень близкие отношения, полные взаимной любви, открытости, полнейшего доверия и понимания. Не случайно Иисус зовет Бога словом «авва/абба» – слова, являющегося аналогом нашего интимно-близкого «папочка».

И вот в этом-то образе совершенной семейной близости, которым Иисус передает отношение Бога к людям, и в котором у Иисуса присутствуют образы отца-папочки, а так же образы братьев и сестер, весьма странным диссонансом выглядит полное отсутствие даже намеков на какой-либо материнский образ.

Ведь семья есть семья, и неизбежно возникает вопрос: какая может быть семья, а тем более – «совершенная семья», без материнского в ней присутствия, без присутствия в ней элемента материнской любви? Но вот, у Иисуса это, как ни странно, именно так – у Иисуса представление о семье явно сформировалось, как представление о семье неполной…

И эту странность нельзя объяснить тем, что у иудеев было принято называть и считать Бога именно отцом, а никак не матерью, и потому-де Иисусу просто и в голову не пришло использовать материнский образ в своих иллюстрациях взаимоотношений человека и Бога.

Тут надо учесть, что хотя называть Бога «матерью» у иудеев (впрочем, как и у русских), действительно не принято, тем не менее, некое «женское начало» в иудаизме все же представлено весьма явственно (опять же, как и в русско-православной культуре, с ее образом Богоматери).

Ведь иудейская Шехина – слово, обозначающее Присутствие Бога и считающееся одним из имен Бога, аналог, так сказать, христианского Святого Духа – это, прошу обратить внимание, есть слово женского рода!

А это означает, что для каждого человека, для которого слово «шехина» было словом родного языка (то есть, в принципе, для каждого иудея) образ Присутствия Бога в мире и его жизни – это был образ, связанный с пониманием именно женского присутствия. Бог, даже будучи Отцом, присутствует в этом мире, как Шехина, то есть не только как Он, но и как Она(!) – вот норма представления, рождающаяся из самого словообразования, из грамматики языка.

Из всего этого следует, что хотя Бог для Иисуса и был Отец-Авва, все же присутствие Бога в мире и в жизни, присутствие, выражаемое словом Шехина, словом женского рода, неизбежно воспринималось им, отнюдь не только, как Его, но так же и как Ее присутствие.