– А что я дома скажу? Они же с ума сойдут. Меня сюда-то со скандалом выпустили.

– А ничего не скажешь. Про свои коньки же не сказала. Приедешь домой, когда положено, день в день. А пока эсэмэски слать будешь: «Все в порядке». Ну что, поехали?

– Поехали!

Лиза сидит в Люсиной машине. Они едут в Питер. Дорога не близкая. Оставим же ее здесь, тем более, что она, кажется, задремала.

Лиза спит, и не знает, что перестала быть главной героиней нашего сумбурного повествования. Теперь у нас есть новое лицо. Люся. Давайте же посмотрим на нее более внимательно.

Девки сидели на подоконнике в большой комнате, а Люся на коленках на стуле перед ними, она раскачивалась, старый венский стул скрипел. Люся учила наизусть стихотворение. Она бесконечно повторяла, то по учебнику, то, подняв от него глаза: «…Блестя на солнце снег лежит…» Девки внимательно слушали. Они смотрели на нее своими круглыми пуговичными глазами, а Люся смотрела поверх двух темноволосых головок в окно. Там было солнце, и на этом солнце что-то блестело во дворе, может и снег. Там, во дворе, было хорошо. Но надо было учить, и Люся снова и снова повторяла: «…Пора, красавица, проснись, Открой сомкнуты негой взоры…негой взоры… чего-то там… Авроры». Стул скрипел, Элька и Ленуся слушали.

Вдруг одна из девок завыла. Вот только что все было хорошо, и вдруг это «А-А-А!» Выла Ленуся, а Элька испуганно уставилась на нее, и было понятно, что сейчас тоже завоет. Ленка давно уже сосредоточенно сосала канцелярскую скрепку, вертя ее так и этак в цепких маленьких пальчиках. Но скрепка коварная, она вдруг наделась на передний зубик и застряла на нем. Намертво застряла. Увидев торчащую из распахнутого ленкиного рта скрепку, Люся испугалась. Она уже хотела позвать бабушку, но ее нет – ушла в магазин. Значит, надо самой. Она же за них отвечает. Она подергала скрепку: та сидела прочно. Ленуся прибавила обороты, и тут же в унисон взвыла Элька. Двойняшки сидели на окне и орали.

– Тихо вы, оглашенные, – прикрикнула Люся.

Потащила малышку на себя, усадила на колени и полезла пальцами ей в рот, пытаясь раскачать скрепку. «Не проглотила бы». Скрепка передумала сопротивляться, и, отпустив молочный зубик, осталась в Люсиной ладошке. Ленусин рот захлопнулся. В тот же момент перестала орать и Элька. Люся вытерла им обеим мокрые от слез мордашки:

– Пошли, кафенти дам.

Ей нравились детские слова. Своих она, конечно, помнить не могла, а за сестренками повторяла: «кафенти» – конфеты, «паткуда» – откуда, «блякоко» – глубоко, «телемпатула» – температура. Она полезла в комод, где бабушка прятала от них леденцы или подушечки. Бабушка перекладывала их каждый раз на новое место, но Люся всегда безошибочно находила сладости. Пошарив в верхнем ящике, для этого ей пришлось придвинуть стул и влезть на него, она выдала сестренкам по барбариске. Те уселись на полу и начали сосредоточенно разворачивать леденцы.

– Пойдем, лучше погуляем, – решила Люся.

Стихи и на потом можно оставить. А в школу – во вторую смену, времени еще навалом.

– Гулям, гулям, – обрадовались двойняшки.

Оставив фантики от конфет посреди комнаты, они понеслись в прихожую. Толстые рейтузы, вязаные носки, кофты… – девочки старательно одевались. Наконец, обе были почти готовы. Люся завязала веревочки связанных бабушкой красных капорочков, застегнула пуговицы на пальтишках, натянула варежки на четыре ладошки, завязала шарфики сзади под воротники.

– Идите на лестницу, а то вспотеете.

Пока Люся одевалась сама, быстро-быстро: «Как бы с лестницы там не сверзились» – рейтузы-кофта-носки-сапоги-пальто-застегнемся по дороге, близняшки на лестнице не скучали. Поехали по ступенькам на фанерках: грохот и детский визг. Путаясь в шарфе, с шапкой в зубах Люся выскочила на лестницу, маленькие ползали на нижней площадке на четвереньках, прилаживались съезжать дальше. «А может и мне?» – и, усевшись на свою фанерку, Люся покатила следом за двойняшками.

На шум открылась дверь на втором этаже, и оттуда выставилась на площадку тетя Зина, толстый живот обтянут новым фартуком с ромашками, руки в муке:

– Люська! Это ты тут бабахаешь? Я уж думала, землетрясение. Гуляйте, гуляйте, девчата. Потом зайдите, я вас булочками угощу.

Тетя Зина добрая, она не заругается. Больше никого сейчас в подъезде нет, на работе все. А тетя Зина – почтальонша, она рано на работу уходит, зато и приходит рано, вон уже дома и булки с корицей печет. На весь подъезд запах.

Люся повела своих сестер на горку, каждая тащила свою фанерку. Фанерки у них – залюбуешься – гладкие, заноз не нацепляешь, углы скругленные, это папа такие им сделал. Лучше любых санок катятся. А горка во дворе высокая деревянная. Летом на ней и под ней дети во что только не играют, и в пиратов, и в дочки-матери. А зимой горка – королева. Как морозы начнутся, всем двором ее заливают и катаются с утра до вечера. После школы так вообще на ней, как в переполненном автобусе – толкотня.

Когда три года назад двойняшки родились, в доме такой сыр-бор начался, я вам дам. Люся помнит: мама с роддома вернулась, этих двух кукляшек запеленутых на кровать положили. Это дедушки с бабушкой кровать. Высокая. До верху только Люсин нос достает. С металлическими спинками, с блестящими шариками. На кровати – подушки под накидкой. Накидку бабушка сама делала, «мережка» называется. Под кроватью – банки с вареньем. Люся любит туда забираться, ползать там в пыли за стеной из банок, как в лабиринте. Пока мама ее не вытащит: «Опять вся изгваздалась!»

– Бабушка, покажи сестричек.

Бабушка взяла одну кукляшку, опустила пониже, чтоб Люсе видно было. Малышка молчит, только глазки хлопают, кукла и есть. И вдруг ротик открыла, маленький, розовый, игрушечный. Бабушка говорит:

– Кушать хочет.

Их сначала в ящике от комода устроили. Вытащили ящик, на пол поставили, одеялко старое бабушка разрезала, перешила, сделала матрасик. Туда обеих и положили. Потом уже, пару лет спустя читала Люся «Денискины рассказы», и там тоже девочку в ящик от комода укладывали, как ее сестричек.

И сразу вся жизнь в доме пошла наперекосяк. По ночам девки орали. Заплачет одна – за ней другая. Мама их к себе в кровать уложит на подушки: одну с одного бока, вторую с другого. Папа стал в прихожей ночевать, там тахту ему поставили и телевизор. Ему же на работу, а он не выспится. Люся понимает. Она сама тоже в одной комнате с малышками спать не могла; по сто раз за ночь орут, будят. Ее бабушка к себе в комнату забрала, теперь Люся там на диване ночует.

А еще купать их каждый вечер. В бабушкиной комнате; а это большая, главная комната в квартире: там стол – старинный, с толстыми фигуристыми ногами. Люся вокруг него на велике ездит, а под ним, под столом, за стеной свешивающейся скатерти – у нее дом. Она там играет. Вечером на стол ванночку ставят, воду приносят и купают их, кукольных малышек, но настоящих, живых. Люся смотрит. Ей даже разрешают полить этих беленьких пупсиков из кувшина.

А еще ходить на молочную кухню за кефиром. Им специальный кефир нужен, не тот, что в холодильнике в бутылке. Мама уходит туда внутрь, стоит там в очереди долго, а Люся на улице ждет, с двухместной синей коляской. Смотрит как стекает вода из водосточной трубы. От нечего делать сует под струю рукав своей новой, купленной на вырост, шубы. Гладкий мех на рукаве закурчавился от тех купаний. Шуба большая, тяжелая и неудобная, Люсе ее не жалко. Потом мама выходит. У нее в руках белые бутылочки с детским кефиром. На них натянуты рыжие резиновые соски, длинные как морковки. Мама видит мокрый Люсин рукав, ругается. Потом они идут домой.

Девочки отнимали у мамы все время. Ей было не до старшей дочери. Да к тому же измотанной и от этого постоянно раздраженной маме лучше не попадать под руку. Теперь Люся старалась все время проводить с бабушкой Юлей. А если той не было дома, она сбегала на улицу.