— Каждый из нас понимает, что мы сегодня не случайно собрались здесь. Все мы сейчас на передовой, каждый из землян под прицелом, поэтому нам ничего не остается, кроме как поступать правильно. — Льюис внимательно всматривался в глаза генералов. — У нас нет и не будет возможности перезаписать свои действия, отмотать их назад, потому что уже сейчас цена за наши жизни уплачена слишком высокая. Среди нас должны были бы стоять лучшие из людей, но они уже отдали свои жизни в борьбе за свободу. Они были рабами, но умерли свободными. Поэтому наша задача сделать все возможное для того, чтобы их жертва не была напрасной.
Генералы хмурились и задумчиво кивали.
— В ближайшие дни сюда высадятся генералы армии, которая должна была первой запустить пули в наши сердца, но их оружие теперь направлено в нашу общую цель, а враг нашего врага наш друг. Я не смею просить вас стать с ними такими же побратимами, какими вы стали друг другу, но прошу вас не забывать о нашей общей цели, о том, какая цена уже уплачена и какую еще мы можем заплатить, если наша заносчивость возьмет верх над нашим разумом.
Идеальный ровный строй постепенно превратился в полукольцо вокруг трибуны и Льюиса, все кучковались, подходя все ближе. А Льюис, проговорив основную часть речи, принялся снова нахваливать разумных и делиться своими размышлениями о том, как они будут выстраивать новую систему и какие идеалы они заложат в ее основе. Атмосфера вокруг стремительно оживала, переставая быть столь официальной и сухой, генералы и офицеры все активнее делились своими размышлениями и уже начинали спорить друг с другом.
Льюис как всегда располагал своей искренностью к душевному и панибратскому общению, чего крайне не любил Август, единодушен с ним в этом вопросе был и Яскер, который исколол Видару пальцем весь бок, красноречивыми взглядами вынуждая того вмешаться, попробовать перехватить внимание и оттеснить Льюиса, пока все не начали обниматься и не засобирались в военный паб, тем более однажды уже был подобный инцидент, после которого чистейший вполне ожидаемо отравился и провел сутки в физиокапсуле, переживая острую интоксикацию, а Августин устроил всем не только Варфоломеевскую ночь, но еще весь день и утро, пока Льюиса не вернули в спальню почти в прежнем состоянии.
Видар, тяжко вздохнув, направился к Льюису, прекрасно понимая, что все будут не в восторге от такой рокировки, тем более что пообщаться с чистейшим было очень редкой, почти фантастической возможностью. Когда еще хитрая змея оставит свое сокровище без присмотра и выпадет шанс пообщаться в таком формате? Скорее всего больше никогда, разве что еще раз увидеть вживую на трибуне, и все. Но когда Видар подошел, Льюис и сам был рад поменяться, тем более уже посыпались первые вопросы в духе того «а не обижает ли вас Август». После таких вопросов, вполне вероятно, Август обидел бы того, кто их задал, но как сказать разумным, которые считают Льюиса своим-общим, что это не совсем корректные вопросы, Лу не знал, потому появлению Видара обрадовался, и благодаря их совместным усилиям фокус внимания таки переместился с Льюиса на Видара.
Льюис осторожно отодвинулся в сторонку и, улыбаясь, слушал болтовню Видара, которого военные видели гораздо чаще. Блуждая глазами по военным, Лу кожей чувствовал на себе чей-то буквально осязаемый взгляд, пока не наткнулся на него сам. Пространство вокруг преломилось, забрав с собой шум голосов, оставив лишь пронизывающий даже сквозь плотную одежду ветер, с остервенением треплющий волосы, и Лу наедине с Изао.
Знакомый янтарь глаз толкнул запертую в сердце дверь, разбудив в ней выцветшие чувства, осколками сожаления зашевелившиеся в сердце. Расслабленная улыбка растаяла на губах, навсегда запечатанных устами Августа. Как близки и понятны они были друг другу тогда, так же далеки и чужды они стали друг другу сейчас. Между ними было всего лишь несколько метров, но за прошедшее время там появилась пропасть.
Порой взгляд красноречивее слов, и глаза Изао, несмотря на то, что не простили разлуки, все так же светились любовью, но в небесных водах Льюиса была лишь горечь и боль. Горечь оставшейся в прошлом мечты, обреченной с первых минут их встречи, и боли, пробившей панцирь самонадеянности. Боли, ставшей первой жертвой, без которой не открыть двери в будущее.
На плечо легла рука Маркуса, но не она держала Льюиса. Его держало пережитое прошлое и неизбежно наступающее будущее, в котором место Льюиса было рядом с Августом. Выстраданная, словно в жаркой печи выплавленная любовь к Августу железным панцирем запирала сердце. Сейчас у Льюиса было достаточно власти, чтобы иметь право выбора, но он уже его совершил, и даже если этот выбор окружен обстоятельствами, принят он был не под их давлением, просто слишком многое они пережили вместе, просто они два спаянных крыла и без друг друга им не взлететь.
Было больно отводить взгляд. Маркус сильнее сжал плечо и Льюис смог, закрыв глаза, разорвать этот «диалог». Льюис попытался уйти, меньше всего сейчас хотелось говорить, но разве мог он уйти незаметно? Военные окружили его, и Льюис, закатав свои жесткие рукава, раздраженно сбросил со своего запястья руку попытавшегося его остановить Яскера и пожал руки ошеломленным генералам. Окруженный толпившимися военными аэромобиль взлетал медленно и осторожно, Льюис вымученно улыбался в окно, стараясь взглядом избегать одного-единственного стоящего в отдалении человека, чей взгляд до сих пор ощущался где-то на коже.
Августа не было ни в спальне, ни в гостиной. Его не было в спортзале и в кабинете, не было в ванной и спортзале. Коммуникатор не отвечал. Льюис растерянно нажимал вызов за вызовом, пока не додумался нажать определитель местоположения, который был доступен лишь ему. Август или его браслет находился этажом выше, в гостевых апартаментах, где Льюис сам часто скрывался. Сердце екнуло в глупых догадках.
Лифт полз на следующий этаж слишком медленно. Нервно подергав высокий воротничок, Льюис пробежался пальцами по застежкам, расстегивая свой плотный пиджак, по жесткости больше напоминавший корсет. Шелковая рубашка словно только и ждала этого момента, чтобы жемчужной волной выскользнуть наружу, нарушив всю строгость образа и открыв шею и ключицы. Льюис посмотрел на себя в зеркало лифта и предпринял провальную попытку заправить ее хотя бы в штаны, но та словно вода вытекала из пальцев.
Двери лифта распахнулись и Льюис забыл насколько нелепо выглядит, поспешив к знакомой двери, за которой было так же темно и прохладно, как и на улице. Двери в сосновый сад были распахнуты настежь и холодный ветер гулял по просторным комнатам. Льюис прошел мимо тумбы, на которой мерцал браслет Августа, оставив рядом с ним свой, и вышел на балкон, где шумели сосны, за которым мерцали звезды.
Август сидел в присыпанном сосновыми иголками кресле и медленно тянул трубку. Терпкий дым табака перебивал даже хвойный аромат сосен. Август редко показывал свои чувства и так же редко раскуривал свою трубку, но если проявлялись чувства, то словно пилюля от них появлялась трубка.
— Ты знал.
Льюис подошел к прозрачными перилам балкона и, встав напротив Августа, облокотился на них. Август не ответил, лишь медленно затянулся и неспеша выпустил новую порцию дыма. Разговаривать с ним в подобные моменты было очень сложно, Лу уже знал. Август становился словно немой на время, не желая издавать ни звука.
Стянув с себя пиджак и оставшись в одной шелковой рубашке и брюках, Льюис подошел к следящему за каждым его движением Августу и, разведя ноги, сел на его колени лицом к лицу. Подхватив свободную кисть Августа, Льюис поднес ее к губам и поцеловал тыльную сторону ладони, а потом и вовсе прижался к ней лицом, прикрыв глаза.
Вытащив медленно трубку изо рта, Август положил ее на поднос с рассыпанным табаком и, рвано выдохнув, стянул освободившейся рукой удерживающую волосы заколку и зарылся в рассыпавшийся по плечам прохладный шелк волос. От натяжения волос на затылке Льюис запрокинул голову назад, обнажая шею, в которую впился жадный поцелуй-укус.
