Грудная клетка горела огнем. Магдал буквально выломал дверь в свои апартаменты, не дождавшись проверки системы, и забежал сначала в пустой холл, потом в такую же пустую гостиную. С каждым шагом сердце, которое, казалось, давно уже окаменело, оживало и, оживая, истекало кровью.
Спальня тоже оказалась пустая, разобранная кровать выглядела зияющей дырой. Магдал замер на несколько мгновений посреди спальни, мечась взглядом из стороны в сторону, пока из ванной не послышался тихий всплеск. По спине словно кнутом прошлись. Рванув дверь на себя, Магдал вырвал защелку и, ворвавшись внутрь, рухнул в ванну, где лежал Хикэру. Обхватив обнаженного юношу, он рывком вытащил его из ванны, залив водой белоснежный мраморный пол и свою одежду, и принялся совершать не совсем адекватные действия, то прижимая того к себе, то шаря по телу руками.
— Магдал! Магдал! — словно сквозь белую пелену до аристократа доносился любимый голос. — Что случилось?! Что случилось?!
Обнаженная копия Льюиса гладила по окровавленному лицу невменяемого аристократа руками, пытаясь того успокоить и привести в чувства. Еще никогда он не видел этого человека настолько напуганным и от этого страха обезумевшим, утратившим всякое самообладание. Мощное тело благородного трясло словно в лихорадке, он что-то обеспокоенно шептал ему в волосы, прижимая голову Хикэру к своим губам.
— Успокойся, успокойся, — как заведенный твердил Хикэру, целуя аристократу то руки, то лицо. — Со мной все хорошо. Все хорошо.
— Все хорошо, — завороженно повторил Магдал и, словно лишившись костей, привалился к стене, утянув за собой голого любовника.
В дверь кто-то стучал и что-то говорил, Хикэру что-то спрашивал, не рискуя правда шелохнуться в сковавших его объятиях, а Магдал сидел на мокром полу и думал, что он в полной заднице, он на крючке. Но никогда еще Магдал не был так счастлив… Хикэру жив, и А6 оказал ему услугу, продемонстрировав ему насколько он прикипел к своей игрушке. Хоть удар и был холостым, последнее слово А6 оставил за собой.
Магдалу в последние годы так все опостылело. Пресыщенный жизнью, он перестал получать от нее наслаждение и не понимал, ради чего продолжает концентрировать власть в своих руках, и в то время думал, что если его убьют, то, пожалуй, окажут услугу, потому что все это было слишком скучно.
Магдал рассмеялся, чем еще больше переполошил и без того перепуганного Хикэру. Аристократ трясся от смеха и даже не пытался вытирать бегущие впервые за многие десятилетия слезы, продолжая прижимать к себе свой сияющий свет* и задыхаться от смеха.
Зато теперь ему нескучно. Осторожнее нужно быть с мечтами, они имеют свойство сбываться.
Комментарий к Глава 20 Хикэру – свет или сияющий
Визуализация к этой части и примерное изображение Магдала, ну и музыка под которую написала главу))) вдруг кому-то интересно: https://vk.com/club189721237?w=wall-189721237_1987%2Fall
====== Часть 21 ======
Комментарий к Часть 21 https://vk.com/wall-189721237_2020 музыка к главе.
Встреча шла своим чередом. Прозвучали рапорты о проделанной работе, о крупных успехах и новых достижениях, и прежде чем выйти к трибуне, Август огорошил:
— Мне нужно уехать.
— Сейчас?!
— Да. — Август как-то странно посмотрел на растерянного Льюиса и, коротко погладив того по скуле, резко развернулся и поднялся на трибуну, где выступил с короткой речью, на которой поблагодарил всех за хорошую работу и предупредил, что они пока лишь в начале пути и расслабляться рано.
— Августин как всегда «оптимист», — проворчал Видар.
Непривычно скомканно закончив свое короткое выступление, Август поспешил улететь, оставив Льюиса, Видара, Маркуса и Яскера в легком недоумении.
— Ну иди, — подтолкнул Видар Лу в спину.
— А что сразу я? Ты иди первый! — прошипел Льюис через плечо.
— Ссыкло.
— Сам ссыкло.
Выступление Льюиса не планировалось, хотя все присутствующие ждали именно его. Предполагалось, что он скорее поприсутствует и, может быть, пообщается с высшими чинами уже после основной программы, но раз Август улетел, нужно было занять его место. В итоге все же вышел Льюис, предупредив перед этим, чтобы СМИ, допущенные на сегодняшнюю встречу, прекратили трансляцию и запись. Его речь будет не для всех, но кто его послушал? Остановили лишь прямую трансляцию, все остальное в итоге после «благословения» Августина попало в сеть в записи.
Яркий солнечный диск готовился вот-вот утонуть за водами горизонта и, умирая в предвечной мгле, алой кровью заливал небосвод. На открытой местности военной базы метался холодный ветер, трепавший волосы и куртки, бросавший мелкий песок в лицо и глаза. Сердце тянуло в странном предчувствии. Льюис силой воли приструнил себя и заставил оторвать глаза от пустого листка, лежащего на трибуне, такого же пустого, как его мысли сейчас. Он почему-то ни о чем не мог думать. Август уехал так неожиданно, а вдруг что-то случилось? Вдруг сейчас у них последние спокойные часы и вот-вот начнется война?
Каждый вечер ложась в постель, земляне не знали, будет следующий восход таким же спокойным, как вчерашний закат, или нет. Возможно, он вообще никогда не наступит. Льюис обвел всех внимательным взглядом, стараясь не оборачиваться на Видара, Маркуса и Яскера.
Глаза цеплялись за новые награды, отливающие алым в закатных лучах. Рождающийся вновь в пылающем огне прекрасный феникс. Он же теперь был и на флаге, и на высших наградах. У них только недавно появились собственные медали и символика. Дизайн разрабатывался в спешке, как и в целом вся символика землян, которые теперь претендовали на образование своего суверенного государства. Хотя считать государством всю планету было странно, но называть ее колонией Льюис уж тем более не собирался, к тому же колоний на Земле больше не было. Все оставшиеся тут работать представительства крупных корпораций исключили из своего внутреннего устава и юридической документации такие понятия как колония и разумные.
Насмотревшись на униженных, растоптанных разумных, считавших себя буквально не лучше домашних животных, Льюис понял, что если всех этих невероятных, просто потрясающих людей некому больше любить, некому верить в них, то он будет любить и верить в их силы, в их будущее и возможности. Льюис искренне любил своих землян, как самый субъективный родитель, не желающий признавать за ними никаких недостатков, и в противовес «трезвой» критике упрямо твердил свое.
Конечно, Льюис как никто прекрасно знал, какими опасными и неконтролируемыми бывают некоторые мутанты, ему не раз приходилось подписывать документы на зачистку некоторых тригулов, где творился такой мрак, что материалы об этом запрещалось забирать даже в военные архивы, но это не делало хуже остальных землян. Поэтому Льюис твердо для себя решил, что он не будет сомневаться в землянах, а чтобы закрепить их веру в себя, Льюис устроил Августу настоящую головную боль, протащив с огромным трудом закон, по которому контролирующих себя землян, способных безопасно жить в обществе, не нападая и не убивая, запрещалось называть термином «разумные». Теперь это были «люди», «человек», «землянин», «земляне», но не «разумные», как бы те ни выглядели и какие бы внешние отличия ни имели. Какими бы разными они ни были, теперь жители планеты Земля были людьми.
На редких интервью крупным межпланетарным платформам у Льюиса порой вырывались речи, от которых Август еще долго себя успокаивал с помощью мазохиста Клауса.
— Я каждый день все сильнее влюбляюсь в землян! Здесь просто потрясающие люди! Я очень ими горжусь!
Бескомпромиссная позиция Льюиса в этом вопросе в итоге дала свои плоды, от переизбытка которых начинались побочные эффекты, один из которых – еще пока четко неоформившееся желание землян закрыться в рамках одной планеты и запереть на ней же Льюиса, а «пришлых» не пускать, вот именно с этим приходилось теперь бороться.
Тишина затягивалась, Льюис посмотрел в сторону, куда улетел аэромобиль Августа, и, оставив измятый уголок листка в покое, во внимающей тишине спустился вниз с трибуны и встал напротив генералов. Почти все они были выше него, но это уже давно не смущало. Всегда было сложно открыть рот перед такой аудиторией, потому что каждое слово из его уст потом передается по всем источникам, пересказывается и интерпретируется, один неверный термин может натворить множество бед, поэтому, решаясь дать свободу слову, Льюис говорил себе, что не скажет ничего, кроме правды, и тогда не придется стыдиться за свои слова, потому что в правде, какой бы она ни была, скрывалась непреодолимая сила, способная задушить даже спустя века.
