— Нет, но сегодня же напишу. Или, если хотите, вы напишите, я перепишу своей рукой.

— Ну этого ещё не хватало! Сам напишешь, как считаешь нужным…

Тут они, наконец, заметили Аракчеева и замолкли.

— Алексей Андреевич, пройдите со мной в кабинет.

Они втроём зашли к Павлу. Дальнейшая сцена навсегда отложилась в памяти Аракчеева. Прежде всего потому, что он в принципе не мог вообразить себе её возможность не иначе как в каком-то сне.

— В свете последних событий, мой сын Александр сам выразил желание принести мне присягу, как будущему императору. Но дабы событие это утвердилось не только между нами и нашей совестью, я хочу, чтобы ты выступил в качестве свидетеля. Я знаю твою кристальную честность и неподкупность, Алексей Андреевич, и знаю, что ты не солжешь, ежели однажды…тебе надо будет свидетельствовать.

Стоящий рядом Александр кивнул.

— Я готов оказать вам любую услугу, только бы она была в моих силах, Ваше Высочество.

Действительно, кто как ни Аракчеев был более чем заинтересован в том, чтобы будущим императором стал его покровитель?

Павел снял с полки Евангелие. Кажется, и он, и его сын не совсем понимали как должна будет выглядеть эта присяга в такой обстановке. Но по итогу Александр просто встал на колено, положил правую руку на Евангелие и произнес клятву, где обещал был преданным и верным подданным своему отцу и государю императору Павлу, при этом обратившись к нему на «Ваше Величество».

«А ведь императрица еще жива…» — подумалось Аракчееву.

Потом Александр поцеловал руку Павлу и тот, явно сбросив с плеч немалый груз, обнял его.

Эта трогательная сцена тем не менее оставила какой-то странный осадок как у Алексея, так и у отца и сына. Было в ней что-то неестественное, тягостное. Что-то неправильное.

«Если Александр сам предложил принести присягу отцу, стало быть знает, что тот ему не до конца доверяет, но они оба явно знают больше, чем можно подумать…»

— Надеюсь, Вам не надо объяснять, что всё увиденное должно оставаться лишь между нами троими? — произнес Павел. — Алексей Андреевич, дай-то Бог, чтобы тебе никогда не пришлось открывать своего рта и свидетельствовать, что мой сын давал мне присягу быть верным и преданным.

— Не сомневаюсь, что в том никогда не будет необходимости.

Спустя ровно два месяца, в июле 1796 года скончался отец Алексея Андрей Андреевич Аракчеев, не дожив всего три месяца до самого невероятного карьерного взлёта своего старшего сына.

Ведь уже в ноябре того же года скоропостижно умерла Екатерина II. На престол взошёл его благодетель Павел Петрович.

========== Глава 3 ==========

ВЗЛЁТ

6 ноября 1796 года Алексей был в Гатчине, когда получил из Петербурга послание с одной единственной фразой:

«Майору Аракчееву без промедлений прибыть в Петербург, в Зимний дворец».

Павел.

Ещё не зная, что произошло, Алексей почувствовал, что вот теперь, в эту минуту решается его судьба. Великий князь звал его. И не дай-то Бог упустить хотя бы минуту драгоценного времени, не дай-то Бог рядом окажется кто-то другой!

Он был на учениях и даже не стал заходить на квартиру, чтобы переодеться или взять с собой какие-то вещи. Как был, в одном только мундире, сел на лошадь и поскакал галопом в Петербург. Кажется, никогда ещё в жизни не скакал он так быстро, никогда ещё не стремился куда-то с такой отчаянной радостью.

Не обращая внимания на ветер и мокрый снег, летел он по мостовым города, заставляя испуганно разбегаться прохожих, словно голодный зверь преследующий свою добычу.

В Зимний дворец Аракчеев влетел всклокоченный и, не зная его устройства, долго бегал по комнатам, вызывая недоумение окружающих.

Наконец, нужная дверь. Великий князь был в своём кабинете. Там же был Александр. Оба одеты в прусские мундиры. Оба взволнованные, нервные.

Едва Алексей вошёл, Павел взволнованно бросился к нему, схватил за руки. Вид у него был странный — что-то лихорадочное и торжественное чувствовалась во взгляде быстро бегающих глаз.

«Алексей Андреевич! Случилось! — а потом добавил уже сдержаннее. — Императрица при смерти. Служи мне верно, как и прежде.»

Он не сказал «служи мне, новому императору», но все и так было понятно.

В тот момент Екатерина была ещё жива, но дух смерти уже второй день нависал над Зимний дворцом, погружённом в атмосферу отчаянья и одновременно какой-то глупой суеты.

Алексей посмотрел на Александра. Тот был бледен, но кажется старался держаться мужественно. Он не выглядел убитым горем, скорее напряжённым и растерянным. Позже Алексей понял: все подданные Екатерины ждали от Александра, что он объявит известную многим волю императрицы. Что случится противостояние между сыном и отцом, что будет хотя бы обнародовано завещание. То, насколько это было невозможным для Александра, Аракчеев знал, как никто другой.

Тут произошло для Алексея событие не менее волнительное. Павел взял их руки и соединил со словами «Будьте друзьями и помогайте мне!»

Александр улыбнулся. Его рука чуть сжала руку Аракчеева, как бы выражая своё живейшее согласие. Алексей же вздрогнул от этого прикосновения. Как? Быть другом наследнику престола? Другом?

Из кабинета они выходили вместе.

— Ты видно и рубашки с собой сменной не захватил за спешкой… — произнёс Александр.

Алексей окинул взглядом свой заляпанный грязью мундир и устыдился. При его внимательности к чистоте гардероба появиться в Зимнем дворце перед практически императором потным и грязным было дерзостью.

— Идём со мной, что-нибудь подберем… — Александр положил руку ему на плечо. Совсем как Павел.

Они прошли в личные покои к Александру, там он подошёл к шкафу, достал оттуда свою чистую рубашку и кинул Алексею.

— Вот, возьми, переоденься. Там умывальник, — он показал на соседнюю дверь. — Я подожду снаружи.

Он вышел, а Алексей так и стоял с этой рубашкой, совершенно поражённый. Он поднёс её к лицу, и ему почудилось даже, что чистая ткань хранит ещё запах тела владельца.

Он не знал, что точно так же как Александр поделился одеждой с ним, он поделился бы с любым другим человеком, оказавшимся в такой ситуации. В поступке этом сам цесаревич не подразумевал какого-либо добра иль услуги. Но именно эти простые, в чём-то небрежные, бескорыстные жесты внимания и доброты в последствие так изумляли Алексея, искренне не верящего, что человек вообще способен делать что-то хорошее просто так, по велению души.

Когда через пару дней он вознамерился вернуть наследнику выстиранную рубашку, тот посмотрел на него с удивлением и произнёс:

— Ну что ты ей Богу! Оставь себе. Это подарок.

С того самого дня что-то случилось. Устойчивая неприязнь, которую он питал к Александру, пошатнулась из-за случайной любезности. Если бы тот только знал, какую бурю противоречивых чувств поднял он в душе сурового, жёсткого гатчинца этим совершенно незначительным жестом, то был бы изумлён до крайности.

***

Итак, скончалась императрица и произошло то, чего Алексей так страстно желал и на что надеялся. Павел помнил каждую оказанную ему услугу, всё рвение, исполнительность, преданность и безупречную службу. На друзей его и любимцев обрушился дождь подарков и милостей. Долгие годы лишённый возможности жаловать и награждать, он как будто старался наверстать упущенное, показывая, как умеет он быть благодарным.

Поочерёдно Алексей Аракчеев был пожалован в полковники, генерал-майоры, сделался комендантом Санкт-Петербурга, и получил один из главных в своей жизни подарков — две тысячи душ в селе Грузино, а 5 апреля 1797 года, в день своей коронации, Павел возвёл его в баронское достоинство.

Ещё через две недели он получил должность генерала-квартирмейстера армии. Ему было 28 лет.

Наконец-то можно было забыть о бедности, наконец-то он мог ходить с гордо поднятой головой и считать себя «удавшимся человеком». Дворянином. Но дворянином, который заработал свой статус.

Любви окружающих всё это ему, конечно же, не прибавило. Напротив, если петербургское общество ещё могло быть хоть как-то разделено на тех, кто поддерживал нового императора или не поддерживал, то в своей ненависти к Аракчееву оно несомненно объединялось. Его требовательность, жестокость методов в работе казалась возмутительной тиранией, но по большому счёту Алексей не требовал от кого-либо, то что не делал бы сам. И ему просто не приходило в голову, что система воспитания палкой, практиковавшаяся в кадетском корпусе над подростками, не так уж эффективна в обращении со взрослыми. Он знал одно — его методы работают, пусть даже ценой ненависти к нему. Важен лишь результат. А он был.